— Ты редкий человек, Друсс. Постарайся не меняться и помни правила.
— Буду помнить, — пообещал Друсс.
Они снова обменялись рукопожатием, и Шадак ушел.
— Что за правила? — спросил Зибен.
Друсс посмотрел вслед одетому в черное охотнику.
— Он как-то сказал мне, что настоящий воин живет по правилам: «Никогда не обижай женщин и детей. Не лги, не обманывай и не воруй — будь выше этого. Защищай слабых от сильных и не позволяй мыслям о наживе увлечь себя на дурной путь».
— Как это верно, — насмешливо хмыкнул Зибен. — А меня, Друсс, влекут бордели и таверны — я слышу их зов. С деньгами, которые я на тебе выиграл, я несколько месяцев смогу жить как князь.
Друсс стиснул его тонкую руку.
— Смотри же, трать их с толком.
— Еще с каким... на женщин, вино и игру. — Зибен со смехом зашагал прочь, и Друсс повернулся к Борче:
— Спасибо тебе за науку и за твою доброту.
— Мы не зря потратили время, и мне приятно было видеть унижение Грассина. Но он все-таки чуть было не вышиб тебе глаз. Научишься ты когда-нибудь прикрывать свой подбородок или нет?
— Эй, Друсс! Ты идешь? — крикнул Бодасен, и Друсс помахал ему рукой. — Иду! — Он и Борча пожали друг другу запястья по воинскому обычаю. — Надеюсь, мы еще встретимся.
— Как распорядятся судьбы.
Друсс с топором в руке двинулся к сходням и обернулся.
— Скажи, почему ты помог мне?
— Ты напугал меня, Друсс, и я хотел посмотреть, на что ты способен по-настоящему. Теперь я знаю. Ты мог бы стать лучшим из лучших. Это помогает мне переварить то как ты разделался со мной. Ну-ка, скажи, каково это — быть первым бойцом?
— Больно, — усмехнулся Друсс, потирая опухшую челюсть.
— Эй ты, пес, шевелись! — заорал какой-то воин с палубы.
Друсс, бросив на него взгляд, повернулся к Борче:
— Удачи тебе, друг, — и взошел по сходням. Отдали концы, «Дитя грома» отошел от пристани. Наемники, стоя у поручней, посылали последние приветы друзьям и любимым. Друсс нашел место у левого борта и сел, положив рядом топор. Бодасен, стоявший у руля рядом с помощником, улыбнулся и помахал ему.
Друсс прислонился спиной к борту, ощущая странный покой после тяжких месяцев заточения в Машрапуре. Образ Ровены возник перед ним, и он шепнул:
— Я иду к тебе.
Зибен, уйдя с пристани, углубился в путаницу ведущих к парку переулков. Он шел задумавшись, не глядя на пристававших к нему уличных девок. Расставание с Друссом опечалило его. Он успел привязаться к молодому воину, в котором не было ни хитрости, ни тайных мыслей. Как Зибен ни высмеивал твердые моральные устои Друсса, в душе он восхищался силой, их породившей. Друсс даже лекаря отыскал и уплатил ему долг. Зибен был при этом, и ему надолго запомнилось удивление на лице Кальвара Сина.
Но Вентрия? Зибен не имел никакого желания ехать в страну, где идет война.
Подумав об Эвейорде, он испытал сожаление. Ему захотелось увидеть ее еще хотя бы раз, прижать ее стройные бедра к своим. Но Шадак прав: это слишком опасно для них обоих.
Зибен повернул налево и стал подниматься по Ста Ступеням к воротам парка. Шадак заблуждался относительно Гульготира. Зибен помнил грязные улицы этого города, увечных нищих и вопли бесноватых — но вспоминал все это без горечи. Разве виноват он в том, что отец его связался с Герцогиней? Зибен испытал мимолетную вспышку гнева. Экого дурака свалял папаша! Она лишила его сперва достатка, затем достоинства, а под конец и мужского естества. Ее называли Королевой Вампиров — и заслуженно, хотя крови она и не пила. Зато она выпивала из мужчин все жизненные соки, высасывала их досуха, а они еще благодарили ее за это и умоляли сделать это опять.
Вот и отца Зибена она вышвырнула, как пустую шелуху И пока Зибен с матерью голодали, он сидел, как нищий, у дверей Герцогини. Он просидел так месяц, а потом перерезал себе горло ржавым ножом. Болван этакий!
«Но я-то не таков, — говорил себе Зибен, поднимаясь по лестнице. — Я пошел не в него».
Навстречу ему спускались двое, плотно закутанные в длинные плащи. Зибен остановился. Утро жаркое — с чего же это они так вырядились? Услышав позади шаги, он оглянулся. Следом поднимался еще один — тоже в длинном плаще.
Поэт, охваченный внезапным страхом, устремился назад. Человек, шедший снизу, распахнул свой плащ и выхватил длинный нож. Зибен подскочил, пнул его ногой и сбросил с лестницы. Сам Зибен тоже упал, но тут же вскочил и понесся вниз, прыгая через три ступени. Двое, оставшиеся позади, тоже пустились бежать.
Внизу он метнулся в переулок, но тут протрубил охотничий рог и дорогу ему заступил высокий воин с мечом в руке. Зибен с разбегу врезался в него и отшвырнул в сторону, свернув сперва направо, потом налево. Нож просвистел мимо его головы и ударился о стену.
С возросшей быстротой Зибен промчался через маленькую площадь и свернул вбок. Впереди показалась пристань. Тут было людно, и пришлось расталкивать толпу. Несколько мужчин обругали Зибена, а одну молодую женщину он сбил с ног. Он оглянулся — за ним гналось не меньше полудюжины человек.
Близкий к панике, он выбежал на причал. Из боковой улицы выскочило еще несколько человек, все с оружием.
Зибен выругался.
«Дитя грома» отваливало от пристани. Зибен промчался по булыжнику, пролетел по воздуху и ухватился за свисающий конец. Ударившись о борт, он с трудом удержался. Нож вонзился в дерево рядом с его головой. Страх придал Зибену сил, и он полез вверх.
Над бортом показалось знакомое лицо — Друсс нагнулся, схватил поэта за шиворот и втащил на палубу.
— Я вижу, ты передумал.
Зибен с дрожащей улыбкой оглянулся на пристань — там собралось с дюжину вооруженных людей.
— Я решил, что морской воздух пойдет мне на пользу. К ним подошел капитан, бородач лет за пятьдесят.
— Что тут происходит? Я не могу принять на борт больше пятидесяти человек — это предел.
— Он не тяжелый, — благодушно ответил Друсс. Вперед сунулся наемник — высокий, плечистый, в помятом панцире, с двумя короткими мечами и четырьмя ножами на перевязи.
— Сперва ты заставил нас ждать, пес этакий, а теперь еще дружка за собой притащил. Кельва с такой швалью плыть не намерен.
— Никто тебя и не просит! — Друсс одной рукой сгреб воина за горло, другой за пах, поднял его в воздух и швырнул за борт. Тот тяжело плюхнулся в воду и всплыл, барахтаясь, — доспехи тянули его на дно.
— Ну вот, теперь нас снова пятьдесят, — с улыбкой сказал Друсс капитану.
— Не могу с этим спорить, — согласился тот и заорал матросам: — Разворачивай грот!
С пристани барахтающемуся воину бросили веревку.
— А ведь у него наверняка есть друзья на борту, — заметил поэт.
— Могут последовать за ним, если хотят, — никто не держит.
Глава 3
Каждое утро Эскодас совершал прогулку по палубе — вдоль левого борта на нос и обратно вдоль правого на корму, а там по шести ступенькам на мостик, где у выгнутого дубового руля стоял либо капитан, либо помощник.
Лучник боялся моря и с нескрываемым страхом взирал на волны, качающие судно, точно щепочку.
Он поднялся на мостик в первое же утро.
— Пассажирам сюда нельзя, — сурово заметил ему капитан, Милус Бар.
— Я только хотел спросить вас кое о чем, — учтиво ответил Эскодас.
Милус Бар накинул на руль веревочную петлю, закрепив его.
— О чем же это?
— О вашей лодке.
— Это не лодка. Это корабль.
— Ну да, корабль. Вы уж простите, я не владею морским языком.
— Прелесть что за судно. Триста пятьдесят футов мореного дерева. Пропускает не больше воды, чем человек, когда потеет, и выдержит любую бурю, которую богам будет угодно наслать на нас. Стройное и быстрое. Что еще ты хочешь знать?
— Вы говорите о нем, будто о женщине.
— Оно лучше всех известных мне женщин, — ухмыльнулся капитан. — Никогда еще не подводило меня.
— Но оно кажется таким маленьким по сравнению с океаном.
— Мы все ничтожны по сравнению с океаном. Но в это время года бурь почти не бывает. Самая большая опасность — это пираты, но на то вы и здесь. — Капитан сощурил серые глаза под густыми бровями. — Ты уж прости, парень, но ты как-то не к месту среди этих головорезов.
— Охотно извиняю вас, но им, пожалуй, было бы неприятно это услышать. Спасибо, что уделили мне время.
И стрелок спустился обратно на палубу. Его попутчики играли в кости либо болтали. У правого борта развлекались борьбой на руках. Эскодас прошел на нос.
Солнце светило ярко на голубом небе, дул попутный бриз. Высоко над кораблем кружили чайки, и на севере едва виднелось лентрийское побережье. На расстоянии оно казалось туманной сказочной страной, где обитают легенды.
На носу сидели двое: стройный молодой человек, с таким шумом прибывший на корабль, и его приятель. Первый был красив, белокурые волосы перехвачены серебряным обручем, дорогая одежда: бледно-голубая рубашка из тонкого шелка и темно-синие штаны, прошитые по бокам мягкой кожей. Второй — точно глыба. Он поднял Кельву, как перышко, и метнул в море, как копье.
Эскодас подошел. Гигант был моложе, чем казался на первый взгляд — его старила пробивающаяся темная бородка. Эскодас, встретившись с его голубым взором, холодным, твердым как кремень и неприветливым, улыбнулся:
— Доброе утро.
Гигант только буркнул что-то в ответ, но белокурый щеголь встал и протянул руку.
— Здорово. Меня зовут Зибен, а его Друсс.
— Как же. Он победил Грассина в поединке — сломал ему челюсть, кажется.
— В нескольких местах, — подтвердил Зибен.
— А я — Эскодас. — Лучник сел на бухту каната и прислонился к какому-то тюку, закрыв глаза и подставив лицо солнцу. После краткого молчания те двое возобновили беседу. Эскодас не слишком прислушивался — они говорили о какой-то женщине и об убийцах.
Он думал о предстоящем путешествии. Он никогда не бывал в Вентрии — но, если верить книгам, это страна баснословных богатств, где водятся драконы, кентавры и разные дикие звери. В драконов Эскодас не слишком верил: он много странствовал по свету, и в каждой стране ходили рассказы о них, но он так ни одного и не встретил. В Чиадзе есть музей, где собран скелет дракона. Скелет, конечно, громадный, но крыльев у него нет, а шея не меньше восьми футов. Разве из такой глотки можно извергать огонь?
Но водятся там драконы или нет, Эскодас от души предвкушал встречу с Вентрией.
— А ты не из говорливых, верно? — сказал Зибен. Эскодас открыл глаза и улыбнулся.
— Когда мне будет что сказать, я скажу, — заверил он.
— Такого случая тебе не представится, — пробурчал Друсс. — Зибен говорит за десятерых.
— Как и подобает сказителю, — учтиво заметил Эскодас.
— Приятно, когда тебя узнают.
— Я слышал тебя в Кортсвейне. Ты исполнял «Песнь о Карнаке». Особенно мне понравилось место об осаде Дрос-Пурдола — хотя боги войны и таинственная принцесса, имеющая власть вызывать молнию, показались мне лишними.
— Поэтическая вольность, — с натянутой улыбкой пояснил Зибен.
— Там она ни к чему. Только умаляет мужество защитников — какие же они герои, если нуждаются в божественной помощи?
— Это не урок истории, — уже без тени улыбки заспорил Зибен. — Это поэма, песня. Появление богов должно показать, что судьба порой становится на сторону отважных.
— Гм-м. — Эскодас снова откинулся назад и закрыл глаза.
— Что это должно означать? Что ты не согласен со мной? Эскодас вздохнул:
— Я не хотел заводить этот спор, досточтимый поэт, но нахожу, что твой прием неуместен. Ты говоришь, что хотел этим прибавить силы своему рассказу, — на том и покончим. Я не желаю сердить тебя еще больше.
— Да не сержусь я, будь ты неладен!
— Он просто не любит, когда ему делают замечания, — вмешался Друсс.
— Не забавно ли слышать такое от человека, который швыряет попутчиков за борт при первом же неласковом слове? Так почему же мой прием неуместен?
— Я бывал во многих осадах, — сказал Эскодас. — Миг величайшего мужества настает в самом конце, когда кажется, что все пропало, — именно тогда слабые бегут или молят о пощаде. А у тебя как раз перед этим прибывают боги, чтобы помочь победить вагрийцев. Вот вся соль и пропадает — ведь ясно же, что победа обеспечена, раз боги явились.
— Но иначе я лишился бы лучших своих строк — особенно в конце, где воины спрашивают себя, увидят ли они богов снова.
— Да, я помню: «О, свет богов, волшебный зов, звон Элвенских колоколов». Так?
— Совершенно верно.
— Мне больше по душе другие, суровые и правдивые строки:
Но день пришел, и молодость увяла,
Огонь и меч уже не манят нас,
И то, что было встарь, уже забылось.
Да, в тайны зачарованных лесов
Лишь глупой юности прилично верить.
— Ты что, знаешь всю поэму наизусть? — с искренним изумлением воскликнул Зибен. Эскодас улыбнулся.
— После того выступления в Кортсвейне я раздобыл твои книги — их было, помнится, пять. Две самые ранние хранятся у меня и теперь.
— Я просто не нахожу слов.
— Этот день войдет в историю, — проворчал Друсс.
— Да уймись ты. Не диво ли — обнаружить среди этого сброда истинного знатока? Возможно, путешествие окажется не столь уж невыносимым. Скажи мне, Эскодас, что побудило тебя отправиться в Вентрию?
— Мне нравится убивать, — ответил тот, и Друсс покатился со смеху,
Первые несколько дней новизна морского путешествия занимала наемников. Днем они играли в кости или рассказывали разные истории, а ночью спали под навесом, закрепленным на обоих бортах.
Бескрайние морские дали зачаровывали Друсса. В машрапурской гавани «Дитя грома» казалось мощным, непотопляемым, но в открытом море оно представлялось хрупким, как плывущий по реке цветок. Зибену путешествие наскучило очень быстро, с Друссом дело обстояло по-иному. Вздохи ветра, колыхание судна, крики чаек над головой — все воспламеняло кровь молодого воина.
Однажды утром он влез по снастям на гигантскую рею грот-мачты. Сидя на ней верхом, он не видел земли — только бесконечную голубизну моря. Босоногий матрос подошел к нему по рее, ни за что не держась руками, и остановился, уперев руки в бедра.
— Пассажирам тут не место. Друсс усмехнулся:
— Как это ты стоишь тут, словно на твердой земле? Тебя ветром сдует.
— А вот гляди! — Матрос соскочил с реи, повис в воздухе, держась за канат, и подтянулся назад к Друссу.
— Здорово. — Внимание Друсса привлекла серебристо-голубая вспышка в море, и матрос пояснил:
— Это боги моря. Дельфины. Если они пожелают, то покажут тебе немало чудес.
Сверкающее тело вылетело из воды, перевернулось в воздухе и вновь ушло под воду с едва заметным всплеском. Друсс полез вниз, решив получше рассмотреть этих морских красавцев, а они высовывали головы из воды и оглашали все вокруг пронзительными криками.
И вдруг стрела, посланная с корабля, вонзилась во взмывшего над водой дельфина.
Остальные тут же исчезли.
Наемники со злостью набросились на стрелявшего.
— Да ведь это только рыба, — оправдывался он. Милус Бар протолкался к нему.
— Глупец! — вскричал капитан, серый под слоем загара. — Это боги моря — они пришли, чтобы оказать нам честь. Иногда они проводят нас сквозь предательские воды. С чего тебе вздумалось стрелять в них?
— Мишень попалась хорошая, вот и стрельнул. Мое дело.
— Да, парень, твое, но если удача теперь отвернется от нас, моим делом будет выпустить тебе требуху и скормить ее акулам. — Кряжистый капитан вернулся к рулю. Недавнее хорошее настроение испарилось, и люди без охоты занялись прежними делами.
— Боги, как они великолепны, — сказал Друссу Зибен. — По преданию, колесницу Асты влекут шесть белых дельфинов.
— Подумать только, что у кого-то могла подняться на них рука! — вздохнул Друсс. — Может, у них мясо вкусное? Не слыхал?
— Нет, невкусное. На севере они порой запутываются в сетях и тонут. Я спрашивал рыбаков — у мяса скверный вкус, и переварить его невозможно.
— Тем хуже, — проворчал Друсс.
— Мало ли на кого охотятся ради забавы, Друсс. Разве олень менее прекрасен, чем дельфин?
— Оленя можно съесть — у него вкусное мясо.
— Но ведь многие охотятся не ради еды, верно? Особенно дворяне. Они делают это ради удовольствия. Им нравится преследование, ужас жертвы, миг ее гибели. Стоит ли винить нашего стрелка? Он, как и все мы, происходит из жестокого мира.
— Не слишком красивое зрелище, верно? — сказал, подойдя к ним, Эскодас.
— О чем ты?
— О лучнике, подстрелившем рыбу.
— Мы как раз говорили об этом.
— Я не знал, что вы так хорошо разбираетесь в стрельбе из лука.
— При чем тут стрельба из лука?
— Ну как же. Он натянул тетиву и тут же выстрелил. Надо помедлить, прицелиться как следует, — а ему не терпелось убить.
— Не знаю, — раздраженно отрезал Зибен. — Мы говорили о том, допустима ли охота как таковая.
— Человек — убийца по натуре, — благодушно заявил Эскодас. — Природный охотник. Вот поглядите! — Зибен и Друсс взглянули на море — воду резал серебристо-белый плавник. — Это акула. Она учуяла кровь раненого дельфина и теперь найдет его везде, идя по следу не хуже сатулийского разведчика.
Друсс перегнулся через борт, следя за мерцающим телом внизу.
— Здоровая рыбина.
— Бывают и побольше. Я как-то плыл на корабле, который затонул в бурю близ лентрийского берега. Мы, сорок человек, уцелевшие после крушения, поплыли к земле — и тут нагрянули акулы. Нас спаслось только трое. Одному оторвали ногу, и через три дня он умер.
— Говоришь, буря была? — спросил Друсс.
—Да.
— Вроде этой? — Друсс указал на восток, где собирались темные тучи.
Молния прорезала небо, и прокатился гром.
— Да, вроде этой. Будем надеяться, что она пройдет стороной.
Через несколько минут небо потемнело, и море разбушевалось. «Дитя грома» качалось на огромных волнах, скользя с одной на другую. Потом полил дождь, все сильнее и сильнее — его ледяные иглы пронзали, как стрелы.