Невысказанной оказалась мысль, что люди, в отличие от роботов, имеют право голосовать. В моду мгновенно вернулись водители-люди.
К концу недели роботы, водившие машину самостоятельно, вымерли, как птицы додо.
Несколько дней спустя настала очередь Педро и Элис приглашать нас на обед. Главным предметом разговора, разумеется, стали последние события.
— ФБР утверждает, — начал Педро, — что у них нет никаких свидетельств терроризма или хакерских проделок. Они зашли в тупик. Никто из моих знакомых в правительстве или промышленности не имеет никаких достойных версий.
— Доктор Бишной просил меня держать ухо востро, — вставила Элис. — Основные программы роботов остались в неприкосновенности. Он боится, что это они вложили в механизмы слишком много заботы о человечестве. У нас столько неприятностей, и роботы нам сочувствуют.
Мне показалось или я действительно уловил злорадную ухмылку на лице Элис?
По пути домой Лори рассуждала о случившихся беспорядках.
— Передо мной словно развертывается сама история. Вчера одна из девочек в начальной школе спросила, не собирается ли добрый робот принести игрушки и ей? Малышке всего четыре года! Милый, как ты считаешь: это хакеры или начало захвата власти роботами?
Я не эксперт, но, поверьте, просто удивительно, чему только не научится старый водила, когда оказывается прямо в центре событий.
— Я сказал бы, это необычайно талантливые хакеры. Захват власти роботами начнется позже.
Лори согласилась, и мы заговорили о красоте пустынного заката. Недалеко от нас на шоссе робот вел большую фуру. Человек, по всей видимости, второй водитель, сидел на пассажирском сиденье, оживленно болтая по рации.
Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА
© Paul Carlson. Shotgun Seat. 2008. Печатается с разрешения автора. Рассказ впервые опубликован в журнале «Analog» в 2008 году.
Майк Резник
Предмет веры
Впервые мы встретились, когда он подметал пол у задних скамеек церкви. Солнечный свет изливался на него через окно, сверкая яркими бликами на его металлической оболочке.
— Доброе утро, сэр, — услышал я, проходя между скамьями по направлению к кабинету.
— Доброе утро, — отозвался я. — Ты здесь новенький, не так ли? Вроде бы я тебя здесь раньше не видел.
— Меня доставили сегодня утром, сэр, — ответил он.
— А что случилось с Харви?
— У меня нет информации, сэр.
— Ладно, — согласился я. — А имя у тебя есть?
— Джексон, сэр.
— Просто Джексон?
— Джексон 389V22М7, если вам угодно, сэр.
— Нет-нет, Джексон — и достаточно, — усмехнулся я. — Когда закончишь здесь, мне бы хотелось, чтобы ты навел порядок в моем кабинете.
— Я уже убрал его, сэр.
— Отлично, Джексон, — похвалил я. — Могу с уверенностью сказать, что мы поладим.
— Надеюсь, сэр, — ответил Джексон.
Пройдя в кабинет, я снял пальто и, поскольку рядом не было прихожан, слегка ослабил воротничок. Потом уселся в старомодное вертящееся офисное кресло, достал пачечку желтоватой бумаги и ручку и принялся за работу над очередной проповедью. Час спустя Джексон постучал в дверь.
— Заходи, — пригласил я.
Он вошел с чайником, чашкой и блюдцем на подносе.
— Мне сказали, что утром вы любите пить чай, сэр, — проговорил он. — Но отказались сообщить, нужно ли вам молоко, сахар или лимон.
— Спасибо, Джексон, ты очень внимателен.
— Всегда пожалуйста, сэр, — ответил он.
— Несомненно, тебя запрограммировали на очень хорошие манеры, — сказал я.
— Спасибо, сэр. — Он помолчал и продолжил: — Как насчет молока, сахара и лимона?
— Не нужно.
— В какое время вы хотели бы прерваться на ланч, сэр? — спросил Джексон.
— В полдень, — ответил я. — И да будет твое умение стряпать много лучше, чем у Харви!
— Мне заложили список ваших любимых блюд, сэр, — сказал Джексон. — Чего бы вам…
— Удиви меня, — перебил я его.
— Вы уверены, сэр?
— Вполне, — ответил я. — Ланч представляется мне чем-то не слишком существенным, после того как все утро думаешь о Боге.
— Боге, сэр?
— Создателе всего, — объяснил я.
— Мой создатель — Стэнли Калиновски, сэр, — сообщил Джексон. — У меня нет информации ни о том, создал ли он всё в мире, ни о том, что он предпочитает называться богом.
Я не смог сдержать улыбки.
— Сядь, Джексон, — кивнул я.
Он поставил поднос на мой стол и спросил:
— Сесть на пол, сэр?
— Нет, на стул.
— Я робот, сэр, — ответил Джексон. — Мне не нужен стул.
— Возможно. Но если ты присядешь, я буду чувствовать себя комфортнее.
— Тогда я сяду, — сказал он, опускаясь на стул напротив.
— Ты был создан доктором Калиновски, — начал я. — По крайней мере, у меня нет причин сомневаться в этом. Но это порождает другой вопрос, не правда ли, Джексон?
Робот некоторое время смотрел на меня и наконец ответил:
— Да, сэр. Вопрос: кто создал Стэнли Калиновски?
— Очень хорошо, — похвалил я. — А ответ будет таким: Господь Бог создал его, как создал и меня, и любое другое человеческое существо, как создал Он и горы, и равнины, и океаны.
Снова пауза.
— Бог создал всё, кроме меня? — спросил он наконец.
— Это интересный вопрос, Джексон, — признал я. — Полагаю, что Бог косвенно ответственен за тебя, ведь если бы Он не создал доктора Калиновски, доктор Калиновски не смог бы сотворить тебя.
— Тогда я тоже являюсь творением Господа?
— Мы находимся в доме Божьем, — ответил я. — И я вовсе не собираюсь говорить кому-нибудь, даже роботу, что он не творение Его.
— Простите, сэр, а где находится кабинет Бога? — спросил Джексон. — Он не указан в загруженных в меня чертежах церкви.
Я усмехнулся:
— Господу не нужен кабинет. Он вездесущ.
Голова Джексона очень медленно обернулась на 360 градусов и снова обратилась ко мне лицом.
— Не вижу, — заявил он.
— Однако Он здесь, — кивнул я и добавил: — Это слишком трудно объяснить, Джексон. Придется поверить мне на слово.
— Да, сэр.
— А теперь, Джексон, мне действительно пора вернуться к работе. Увидимся во время ланча.
Робот поднялся со стула и произнес:
— Извините, сэр, я не знаю вашего имени. Если кто-то будет спрашивать, как вас назовут?
— Преподобный Эдвард Моррис, — ответил я.
— Спасибо, преподобный Моррис, — сказал он и ушел.
Разговор получился интересным, гораздо более занимательным, чем любая беседа с Харви, лязгающим предшественником Джексона. В нашем маленьком городке и приход невелик, промышленные предприятия куда-то переехали, люди последовали за рабочими местами, две другие церкви закрылись, по соседству не осталось богословов. Потому ответы на простые вопросы Джексона освежили мои мысли достаточно, чтобы я мог с новой энергией сочинять оставшуюся часть проповеди.
Над своими нравоучениями я работал очень тщательно. Когда меня сюда прислали, местная церковь была в упадке. В те далекие времена по воскресеньям у нас едва набиралось человек пять, а в другие дни недели крайне редко случайно заглядывал хоть кто-нибудь. Тогда я стал наведываться в дома к моим будущим прихожанам, выступал с речами в местных школах, благословлял футбольные и баскетбольные команды перед региональными соревнованиями и даже добровольно предлагал церковь в качестве избирательного пункта на местных выборах. Единственное, чего я не разрешал делать в храме, это проводить лотереи: святотатственным казалось поддержание церкви на средства, собранные поощрением тяги людей к азартным играм.
Вскоре мои усилия начали приносить плоды. Теперь по воскресеньям я мог ожидать человек тридцать-сорок, а то и пятьдесят, и редко случался будний денек, когда не зашли бы пообщаться с Богом два-три человека.
Ланч был удивительно вкусным. К концу дня я уже закончил черновик проповеди. Джексон тоже славно потрудился: церковь сверкала как новенькая — а храм наш не выглядел новым уже очень долгое время. По одной из стен внутренних помещений тянулся ряд фотографий прежних пасторов. Мне сказали, что двое из них служили в те далекие времена, когда президентами были Бенджамин Харрисон и Джеймс Гарфилд. По большей части строгая компания, возможно, слишком суровая и потому за последние десятилетия сильно сократившая свои ряды. Думаю, одной из причин моего назначения сюда было то, что я не угрожаю адским огнем и проклятиями, а открыто и твердо выступаю на стороне участия, исправления и искупления.
Вечером, когда я уже собирался домой, подошел Джексон и обратился ко мне с очередным вопросом:
— Извините, преподобный Моррис, скажите, следует ли мне запереть здание после вашего ухода?
Вечером, когда я уже собирался домой, подошел Джексон и обратился ко мне с очередным вопросом:
— Извините, преподобный Моррис, скажите, следует ли мне запереть здание после вашего ухода?
Я кивнул:
— Да. Думаю, некоторые из этих великих святых, взирающих на нас с икон, оставили бы храм открытым как круглосуточное прибежище страждущих, но не в наше время. Нельзя, чтобы кто-нибудь ограбил церковь.
— Согласно моей базе данных, церковь — это культовое сооружение, предназначенное для совершения богослужений и религиозных обрядов… — начал Джексон.
— Верно.
— Но вы сказали, что здесь дом Господа, а не церковь, — сказал он.
— Церковь — это место, где мы общаемся с Богом, — объяснил я. — И это делает храм домом Его.
— Должно быть, Бог очень большой, если ему требуются такие высокие потолки, — заметил Джексон.
Я улыбнулся:
— Интересное наблюдение, Джексон. Господь, несомненно, может быть настолько большим, каким сам захочет. Но я думаю, внутреннее пространство храма делается таким вместительным не для того, чтобы подстроиться под Бога, ибо надобности в этом нет, а чтобы отразить Его могущество и величие для тех, кто приходит сюда поклоняться Ему.
Робот никак это не прокомментировал, и я прошел к машине. Должен признать, мне понравился короткий разговор с Джексоном, я уже предвкушал новую беседу на следующий день.
На ужин я сделал пару бутербродов — стряпня не входит в число моих талантов — и остаток вечера провел за чтением. К десяти часам я был, как обычно, в постели, а в шесть утра уже встал. Оделся, заправил постель, взял зерен и семечек покормить птиц на заднем дворе и наконец поехал в церковь.
Когда я прибыл, Джексон подметал пол, совсем как вчера.
— Доброе утро, преподобный Моррис, — поприветствовал он.
— Доброе утро, — откликнулся я. — Джексон, ты не мог бы оказать мне одну услугу? Я собираюсь сейчас, с утра пораньше, пока никто не пришел, порепетировать проповедь. Пожалуйста, поставь стакан воды на кафедре.
— Да, сэр. Должен ли я также включить микрофон?
Я покачал головой:
— В этом нет необходимости. Пока еще некому слушать. Это будет просто репетиция.
Он ушел за водой, а я направился в кабинет, повесил пальто в шкаф и вытащил из ящика стола текст. Конечно, у меня есть великолепный, как сейчас говорят, «навороченный» компьютер, который думает в тысячу раз быстрее человека и с которым я недурно управляюсь, но проповеди мне почему-то гораздо удобнее писать от руки, допотопными средствами.
Я сделал пару последних поправок и вышел из кабинета. Через минуту я стоял на кафедре, ухватившись, как обычно, обеими руками (если не зафиксирую их на месте, то стану слишком активно жестикулировать), и начал прорабатывать проповедь.
Когда закончил, сверился с часами. Проповедь заняла двадцать две минуты — вполне приемлемый размер. Из многолетних наблюдений я вывел правило: речь больше 30 минут может наскучить, а короче 15 минут кажется усеченной и недостаточно серьезной.
Подняв глаза от часов, я углядел в глубине церкви недвижно стоящего Джексона.
— Не буду больше мешать тебе, — сказал я, направляясь обратно в кабинет. — Продолжай свою работу.
— Да, преподобный Моррис, — ответил Джексон.
Но тут одна мысль пришла мне в голову.
— Одну минуточку, Джексон.
— Да, сэр?
— Ты слушал мою проповедь?
— Да, преподобный Моррис. Мне не требуется дополнительных усилителей звука.
— Это точно, — согласился я и спросил: — Ну, и что ты думаешь о ней?
— Вопроса не понял.
— Тогда позволь объяснить, — откликнулся я. — Каждое воскресное утро я читаю проповедь своим прихожанам. Моя назидательная речь должна не только приносить им душевный покой, хотя, возможно, это понятие выходит за рамки твоего понимания, но она также призвана наставлять их.
— Что значит «наставлять»?
— Учить, как вести добродетельную и духовно богатую жизнь, — объяснил я. — Проблема лишь в том, что иногда я слишком углубляюсь в тему и потому не вижу никаких логических изъянов или противоречий, которые закрадываются в текст. — Я улыбнулся, не знаю зачем, ведь улыбка ничего не значит для робота. — Мне бы хотелось, чтобы ты слушал мои проповеди, не по воскресеньям, конечно, а когда я репетирую на неделе, и указывал мне на логические несоответствия. Справишься?
— Да, преподобный Моррис. Справлюсь.
— Хорошо, — похвалил я. — На самом деле, думаю, можно прямо сейчас и начать. Ты ее помнишь или мне прочитать еще раз?
— Я могу повторить ее слово в слово, преподобный Моррис, — сказал Джексон. — Я также могу точно передать все ваши интонации, если это необходимо.
— Не нужно ее повторять, — покачал головой я. — Просто вспомни, встречаются ли там какие-то логические ошибки.
— Да, сэр, — ответил Джексон. — Вы упомянули, что некий человек по имени Иона был съеден огромной рыбой, но выжил. Это логическая ошибка.
— Она лишь кажется таковой, — кивнул я. — Не будь Господа нашего, это действительно была бы ошибка.
— Не понимаю, преподобный Моррис.
— Бог всемогущ, — объяснил я. — Нет для Него ничего невозможного. Он способен излечить больного, воскресить мертвого, разделить Красное море, дабы помочь исходу из Египта детей Израилевых, может и вынести Иону из чрева кита.
— Разве желудочная кислота не разрушит плоть Ионы и не растворит его внутренние органы?
— Только если не вмешается Господь, — сказал я. — А тут был Божий промысел.
— Вмешивается ли Господь каждый раз, когда человек съеден большой рыбой? — спросил Джексон.
— Нет.
Джексон немного помолчал и спросил:
— Что определяет, какой человек будет спасен Богом?
— Мне это неведомо, — признался я. — Ни один человек не может знать, как работает мысль Господа. Пути Господни неисповедимы. Мы лишь знаем, что Он благоволит благочестивым и высоконравственным людям, хотя, если поглядеть на современный мир, в это иногда бывает трудно поверить.
— Я должен больше узнать о Боге, поскольку мне придется определять качество проповедей по существу и правильно их оценивать, преподобный Моррис, — сказал Джексон.
— Ты можешь читать?
— Я могу читать и говорить более чем на тридцати основных языках и двухстах диалектах, сэр.
— Тогда сегодня вечером, когда я уйду, возьми одну из библий из ризницы и прочти ее.
— Это даст мне полную информацию о Боге? — спросил Джексон.
Я снова улыбнулся и покачал головой:
— Нет, Джексон, это даст тебе информацию лишь о человеческом ограниченном понимании Господа. Если бы мы знали всё, что знает Бог, мы сами стали бы богами, а Господь только один.
— Почему один?
— Просто прочти Библию, — ответил я.
— Я сделаю, как вы сказали, преподобный Моррис.
— Хорошо, — отозвался я, собирая исписанные листы. — Я иду в кабинет. Принеси мне, пожалуйста, чаю примерно через час.
— Да, преподобный Моррис.
На протяжении следующих трех месяцев предварительное обсуждение проповедей стало нашим обычным делом. Ранним утром в будний день пару раз в неделю я стоял на кафедре и читал вслух проповедь, а Джексон слушал. Потом он указывал на несоответствия и противоречия. Некоторые были результатом его ограниченного понимания сущности Бога и религии (с каждой проповедью таковых было все меньше и меньше), а оставшиеся действительно оказывались грубыми ошибками, которые я, конечно же, исправлял, чтобы не попасть в неловкое положение в воскресенье.
Единственное, что удивляло меня, это полное отсутствие у Джексона вопросов по Библии. Несомненно, он прочитал ее и, случалось, ссылался на определенный отрывок, когда указывал мне на ошибку в проповеди, но — никогда никаких споров или вопросов. Я предположил, что Книга оказалась за гранью его понимания. Несмотря ни на что, он всего лишь робот, созданный для уборки помещения и содержания в порядке храма и подворья.
Обычно, когда кто-нибудь заходил помолиться, Джексон покидал основной зал, но однажды я заметил, что он внимательно наблюдает за миссис Мэтьюз, преклонившей колени. Когда женщина ушла, робот встал в дверях моего кабинета и ждал, пока я не заметил его.
— Да, Джексон, — сказал я. — Что такое?
— У меня есть вопрос, преподобный Моррис, — обратился он.
— Спрашивай, и я постараюсь в полной мере удовлетворить твое любопытство.
— Я видел, как миссис Мэтьюз стояла на коленях у алтаря. Я видел и других людей, стоявших там на коленях, но она плакала, и я решил, что она получила травму. Я предложил помочь ей подняться или вызвать медицинского работника, но она ответила, что физической боли нет, а коленопреклонение при молитве — есть обычай в случае серьезного общения с Богом.