Как и ожидалось, Чук и Гек явились минута в минуту. Они ужасно пунктуальны, если речь идет о даровой еде и выпивке.
— Привет, рыба моя золотая, — сказал Марк и, проигнорировав распахнутые объятия Чука, ринулся к его спутнику. — Давно не виделись!
Дружеские лобзания Геку, кажется, понравились. Чук лишь хмыкнул что-то вроде «здрасте».
Вечер обещал быть интересным. Если Марк замечает привлекательный объект, то прет напролом, мало считаясь с мнением любовников. Тем более предполагаемых. Лучшего я себе и представить не мог. Плохое настроение Феликсу обеспечено. Я был в силах лишь довершить букет неприятных эмоций. И преподнести урок, в надежде, что:
а) отучит Чука заглядываться на чужих парней,
б) научит ценить своих собственных,
в) поможет забыть дорогу в наш дом.
Где-то я читал, как одна испанская секретарша ненавидела своего шефа и плевала ему в кофе. Фармацевтическая промышленность, слава Богу, работает безотказно, благодаря чему у меня было средство лучше. «Расслабин». Без цвета и запаха. 80 рублей за упаковку. Продается без рецепта.
Я принес из кухни блюдо с тортом и кофе, уже разлитый по чашкам.
Воодушевленный радушным приемом, Гек, видимо, решил показать себя во всей красе. В отличие от своего ученого друга, он вряд ли знал разницу между «Пиноккио» и «Буратино», поэтому завел разговор соответствующий своим габаритам — о футболе. Я к бестолковой беготне за мячом равнодушен, но вид здорового мужчины в обтягивающей майке смирял даже с футболом. Мы с Марком смотрели на Гека, как кролики на удава. Кирыч медитировал. Феликс нервно ерзал.
— Он не наш, — зашептал мне в ухо Марк. — Если бы он был наш, то не пинал бы мяч. Вот я понимаю, фигурное катание…
— Или синхронное плавание. Вчетвером, — добавил я…
Оплывая, одна за другой гасли свечи. От пирожных остались только крошки. Я устал крейсировать между гостиной и кухней, заваривая очередную порцию кофе, и привалился к теплому боку Кирыча. Не понимаю, как можно пить столько кофе на ночь. Что ночью-то делать? Впрочем, Марку нашлось бы чем заняться. Он то и дело умильно поглядывал на Гека и старался быть на высоте.
— Я Шелли читал как-то. Очень смешно, — отчитался Марк о проделанной работе.
Ему надоело молчать в ученых компаниях, поэтому он купил томик стихов и по вечерами заучивал наизусть. Марк уходил с книгой к себе в спальню, и менее через минуту спал сном младенца. Если бы я был врачом, то вместо снотворного выписывал бы пациентам классическую поэзию.
— Ты имеешь ввиду Мэри Шелли? — спросил Чук голосом экзаменатора.
Марк растерялся.
— Да, ее он и имеет, — пришел я на помощь. — А мне, например, эта макулатура уже не интересна. Раздавлена поездом истории.
— Вот как? — скептически заметил Чук.
— Люблю советскую литературу про детей, — сказал я. — Особенно рассказы воспевающие простые ценности. Про «Чука и Гека», например. Очень нравится. Намедни я даже стих про них сочинил. Хотите послушать?
Чтобы никто не успел отказаться, я не стал медлить.
— Поскаккала Чукоккала
Покаккать на скакаккалу
Увидела Чукоккала
Прекрасную Гекаккалу…
— с выражением продекламировал я, — … Что было дальше еще не придумал. Наверное, большая любовь.
— С чужого голоса поете, — кисло сказал Феликс, рядясь в тогу критика, положенную ему по службе, но совершенно неуместную в кругу друзей.
— Да, пою, — согласился я. — Пою, а не каркаю.
— …Вы пишете для неопределенной целевой аудитории, — продолжил Феликс, профессионально не обращая на внимания на колкости. — Если для детей, то «покаккала» лучше опустить. Или заменить каким-нибудь эвфемизмом. Иначе не издадут.
— Я в стол писать буду, — заупрямился я. — Стану классиком посмертно. Как художник Ван Гог.
— Только ухо себе не режь, — сказал Кирыч.
— Не надо, — испугался Марк. — Ухо отрезать, это не жир отсосать.
— Как? — спросил Гек, видимо, подозревая неизвестные ему эротические удовольствия.
— Чтобы живота не было, — радостно объяснил Марк.
Разговор, наконец-то свернул туда, где ему есть что сказать. Дамские глянцевые журналы, которые Марк любит изучать в туалете, дают неплохое представление о пластической хирургии:
— …Вот у тебя имеется пара лишних килограммов и пара тыщ баксов, которые ты не знаешь, куда девать, — приступил он к объяснениям. — Ты идешь в клинику. И через пару часов у тебя ни жира, ни денег… Хотя по мне Гек и так хорош. Правда, ведь хорошенький?
Марк повернулся к нам с Кирычем за подтверждением. В конкурсе по душевной простоте он запросто мог отхватить первый приз.
— Кто такой Гек? — спросил Геракл.
Марк выразительно поглядел на него. Тот залился краской. «Так-так, пухлая золотая рыбка скоро пойдет на съедение», — подумал я.
— Геком тебя Илья называет. А его Чуком — сдал меня Марк. — Симпатичные имена. У меня в детстве была собака, которую тоже Чуком звали. Беспородная, но очень добрая. Она под трамвай попала.
Марк замолчал, скорбя об усопшей псине. Гек сочувственно хмыкнул. У Чука сделался такой вид, будто ему отдавили ногу.
— Гикнулась собачка, — без выражения произнес Кирыч.
— Нам пора, — задушено сказал Чук.
Он метнулся к выходу со всей возможной скоростью. Даже «до свидания» не сказал. Зато Гек еще пару минут ворковал с Марком в прихожей.
Чук дотерпел только до станции метро «Домодедовская». На следующий день ушлый Марк узнал от Гека, что прямо в вагоне с «бедным Филечкой» случилась неприятность и он попал в милицию за нарушение общественного порядка.
— Чукоккала накаккала, — сказал Кирыч, со значением посмотрев на меня.
— Ты про что? — спросил Марк.
— Много будешь знать, скоро состаришься, — отрезал я.
ВИРУС
— …Добрый вечер. Сегодня в программе… — сказал холеный мужчина в телевизоре.
Затем он отъехал в угол экрана и исчез, оставив после себя лишь голос, сообщавший новостное меню: президент на заводе, во Владивостоке — пурга, в Париже — демонстрация…
— Спокойной ночи, — нежно сказал Марк телевизору, в глубине которого спрятался его любимый ведущий, и скрылся в своей комнате.
Кирыч прибавил звук и подсел ко мне на диван.
— Думаешь, у него все в порядке? — зашептал он, кивая в сторону марусиной комнаты.
— С головой ты имеешь ввиду? Подумаешь новость! — усмехнулся я и громко продекламировал: — Маруся, скорбная главой, в домашнем мраке мне явилась и, ухнув вещею совой, вдруг крыша с треском обвалилась…
Я с надеждой посмотрел на свет, пробивавшийся сквозь щелястую дверь. Марк на провокацию не поддался. Милой сердцу свары сегодня не получится.
Я разочарованно поворочался. Диван — наследство от предыдущих жильцов — уныло заскрипел.
Он прав. Вечер обещал быть скучным. Чипсы, пиво, телевизор — рядовой мещанский набор.
Браниться с Марком было моим любимым развлечением. Чем меньше поводов, тем нестерпимей зуд посыпать его голову проклятиями. Просто так. Из вредности. Надо же тренировать вянущее злоязычие.
Марк от природы — идеальная жертва. Как взглянет своими оленьими глазами, как ресницами хлопнет, так сердце кровью обливается — как же ты живешь-то, малыш, в этом безумном, безумном мире. То, что «малыш» через сорок лет на пенсию пойдет, в расчет, как правило, не принимается.
— Маленькая собачка до старости щенок, — объясняет эту странность Кирыч.
Против вечнозеленой Маруси мне, например, предъявить нечего. Говорят, что если у супругов большая разница в возрасте, то тот, кто старше, выглядит моложе, а тот, кто младше — наоборот. Подсчитывая морщины (две глубоких, остальные 10 еще мелкие), я злюсь, что это правило распространяется и на гей-пары. Правда, с поправкой на сопротивление материалов. Кто мягче, тот и гнется. Кирыч живет в полном согласии со своим возрастом. Так что стремительно стареть приходится мне. Едва разменяв третий десяток, я, кажется, уже сравнялся возрастом с Кирычем. А ему ведь уже скоро сорок.
Кремы, маски и прочая оздоровительная дребедень, которая по словам Марка меня обязательно омолодит, помогает мало. В лучшем случае, как аутотренинг: намажешь морду белой слизью и начинаешь себе врать. Красота и молодость входят в мои поры… Еще немного и меня будут называть «деточкой», облепят подгузниками, а я буду пускать слюнявые пузыри и пребывать в сладкой уверенности, что жизнь прекрасна…
— Прекрасно… — проговорил я вполголоса, пытаясь убедить себя, что и досуг удался.
Съеденные чипсы отложатся новой жировой прослойкой, а морщин лишь прибавится — я заранее скукожил лицо, думая о том, каким я увижу себя завтра в зеркале — на традиционном ежеутреннем осмотре: эта небольшая выпуклость над трусами еще не похожа арбуз, но когда-нибудь обязательно им станет.
— Прекрасно! Прекрасно! — повторил я, стряхивая неприятные мысли.
На экране телевизора президент, ласково улыбаясь, жал руки людям в спецовках. На их лицах было написано счастье, будто им только что предложили райское блаженство. Везет. Им нет дела до арбузов.
— …Марк в последнее время сам не свой, — нахмурившись, толковал Кирыч. — Все ночи дома. Вечера — тоже. Ему даже звонить реже стали.
— И слава Богу, — сказал я. — Наконец-то можно вздохнуть спокойно. Мне уже надоела эта брачная карусель. То этот Гера, то Гек, теперь какой-то Сережа. Не жизнь, а собачья свадьба.
— Вчера полночи не спал. И стонал. Жалобно так, — сказал Кирыч.
Он поерзал на диване и тот вновь проявил отзывчивость — надрывно заскрипел.
— Ты-то откуда знаешь? — рассердился я. — Тебя же пушкой не разбудишь?!
Признаваться в собственной ненаблюдательности не хотелось. Ведь и правда, когда я часа в три встал воды попить, у Марка свет горел. Рыданий я, правда, никаких не слышал. Но ложь — не в характере Кирыча. Также, как и галлюцинации.
— Смотри, что я у него в сумке нашел! — Кирыч кинул мне на колени толстый том.
Красные буквы на черном фоне кричали: «Все, что вы хотели знать о сексе, но боялись спросить». Автор: А. Кенигсберг. С обратной стороны фолианта на меня смотрел некрасивый тип в очках с толстой оправой и огромным шишковатым лбом — распространенная в литературных кругах порода «дохлый ботаник». Думаю, из всех таинств секса, о которых повествует автор, на практике он постиг лишь секс с самим собой.
— Не вижу криминала, — сказал я, возвращая книгу. — Мальчик наконец-то захотел понять, чем же это он занимается последние 10 лет. Взрослеет!
— Закладка лежала здесь, — Кирыч открыл книгу где-то ближе к концу.
Глава называлась «СПИД не спит».
Я растерялся.
Заказывали нерядовой вечер — нате вам, подавитесь!
— Не хочешь ли ты сказать?.. — начал я.
— Вот именно! — со значением сказал Кирыч.
— На Владивосток обрушился буран, — сурово сказал телеведущий, заполняя паузу. — За последние часы высота снежного покрова превысила полтора метра. Движение общественного транспорта парализовано. Подробности в репортаже нашего корреспондента…
Я уставился на экран, делая вид, что меня интересует занесенный снегом город.
Значит так.
Марк вдруг записался в монахи. С нами почти не сплетничает. Вечерами сидит запершись в своей конуре. С пакетом молока!
Я напрягся.
К этому вещественному доказательству стоило отнестись с особым вниманием.
Если составлять список напитков, которые Марк не любит, то молоко наверняка займет место в самом начале — где-нибудь между монгольской водкой архи и киргизским кумысом. А теперь говорит, что молоко улучшает пищеварение и навевает приятные сны.
Что же должно случиться, чтобы так радикально изменить марусины вкусы?
Вдох — выдох, вдох — выдох. Голова чуть откинута назад, позвоночник прямой, но не напряженный. Вдох-выдох, вдох-выдох. В ситуациях, которые требуют от меня спокойствия и выдержки, я вспоминаю завет подруги Татьяны. Как одинокой матери троих охламонов, ей нужны железные нервы. Чтобы не сорваться на хулиганистых отпрысках, она часто пыхтит на манер роженицы.
Не помогло.
Я завопил, силой легких удивив даже себя самого:
— Я этой сволочи все космы выдеру. Этому, как его, с алмазным зубом! Который Марка на дачу возил! У него же на лбу было написано: «Болен». Говорил же, не якшайся с пафосными дяденьками, доведут они тебя до могилы. Так нет! Марусе хотелось с богатеем познакомиться. Сколько продлился их роман? Неделю?
— После дачи и закончился, — сказал Кирыч.
Я скрючился на диване в позе эмбриона, будто это мое тело грызет смертельный вирус. Диван участливо застонал.
Несправедливо! Те, кто там, наверху, распоряжается рассылкой бед и горя, трудятся без перерывов и праздников. Чего не скажешь о конкурирующей фирме, заведующей доставкой счастья.
— Спросить бы надо, — нерешительно предложил Кирыч.
— Марк! — позвал я, подойдя к его двери. — Выйди на минутку. Нам с тобой поговорить надо.
За дверью послышался шорох и сдавленный писк.
— Марусенька, открой! — сказал я голосом доброй феи.
Дверь дернулась.
— Чего надо? — высунул Марк лохматую голову.
— Не смей так разговаривать с родителями! — сладким фальцетом сказал я, маскируясь под «мамочку».
Марку было не до игр. Он раздраженно наморщил лоб и попытался захлопнуть дверь. Не вышло. Кирыч вытянул Марка наружу, как червяка из яблока.
— Сядь! — сказал я, отбрасывая сантименты.
Он поглядел в сторону своей комнаты, но путь к отступлению был отрезан. Кирыч загородил собой дверь и для пущей убедительности воинственной сложил на груди руки.
— А теперь рассказывай! — сурово сказал я.
— Что рассказывать? — фальшиво заулыбался Марк.
— Сам знаешь что. Давно он у тебя?
«Клянусь вести себя хорошо, любить все живое и никого никогда не обманывать! — мысленно взмолился я. — Только пусть Марк будет здоров!». Судя по марусиной реакции, молитва не была услышана. Он изобразил уличный фонарь — деревянное тулово и горящий лик.
— Уже неделю, — сказал он, жалко улыбаясь.
Вокруг все внезапно пришло в движение. Закачался Марк, закачался диван, на котором он сидел, и даже Кирыч, несмотря на сто его килограммов, начал мотаться из стороны в сторону, как сумасшедший маятник.
Беда приходит вот так — просто и тихо, без помпы и без приглашения. Как бедная родственница, она присаживается на край дивана и, краснея, просит воды попить, но проходит совсем немного времени, а барышня уже кладет ноги на стол и требует чего-нибудь пожрать.
Марусиного тела, например.
— От кого? — спросил я, совладав с шатким пространством.
— От Валерочки.
Что говорить дальше, я не знал? Не хватало опыта. Возникшая пауза тяготила Марка, кажется, не меньше, чем меня. Он завертелся, как черт на сковородке, и зачастил:
— Я сказать боялся. Думал, ты ругать меня будешь.
— Лучше некрасивая правда, чем красивая ложь, — укоризненно вымолвил Кирыч.
— …Мне как Валерочка предложил, я вначале отказался, а потом подумал: почему бы и нет. Иногда ведь одиноко. У тебя есть Кирыч, у Кирыча есть ты. А у меня кто? Пусть хоть он будет.
— У тебя есть мы, — веско произнес Кирыч.
— А как же элементарные меры предосторожности? Я же тебе тысячу раз говорил! — сказал я.
Глаза защипало.
— Ах, тебя послушать, так вообще жить расхочешь! — вскрикнул Марк. — То — нельзя, это — не смей! Меня даже мама так не строила!
— Ты у какого врача был? — спросил Кирыч.
— У врача? — переспросил Марк. — Ах, да у врача я тоже был.
«Врет», — подумал я.
— У самого лучшего! — затряс головой Марк. — Мне его Валерочка посоветовал. Говорит, что лучшего ветеринара в городе не найти. После самого Валерочки, конечно.
Я ужаснулся. Идти к ветеринару с человеческими болячками?
— Если он кастрирует котов, то это вовсе не означает, что он спец по двуногим! — сказал я.
— Он хвосты собакам рубит. Элитных пород! — поправил меня Марк.
— Завтра же пойдем в клинику! — сказал я. — Может, напутал твой врач. Любой врач имеет право на ошибку, тем более, ветеринар.
— Сегодня «позитив», а завтра «негатив», — согласился Кирыч.
— Только «позитив»! — встал в позу Марк. — Он все знает. И про питание, и про то, как гулять. У меня даже бумаги есть!
Это как же ему жизнь опротивела, чтобы так легко ставить на ней крест?
— Кирыч! — сказал я. — Можно попросить тебя об одном одолжении?
— Ну, да! — неуверенно сказал он.
— Ты не мог бы найти этого Валеру-бациллоносителя и повыдергать ему ноги?
— Он ни при чем! — закричал Марк. — Он мне только Джека отдал и больше ничего.
Хм, история оказалась сложнее, чем я предполагал.
Неизвестный мне Валерий, видимо, содержатель какого-то притона и впаривает простушкам, вроде Маруси, мальчиков с экзотическими именами. Конечно, Марк постеснялся поинтересоваться, а здоров ли его новый друг. Теперь пожинает плоды собственной дурости.
И мы вместе с ним.
— Подожди, — спросил я. — Так, ты от Валеры или от Джека заразу подцепил?
— Что? Кого? — растерялся Марк.
— Вирус, дурень, иммунодефицита! — истошно закричал я и от злости стукнул кулаком по дивану.
Тот возмущенно взвизгнул.
— Ты совсем с ума сошел? Какой вирус, какого дефицита? Ты о чем? — взвыл Марк дивану в унисон.
— Постой, — примирительно сказал Кирыч. — Начнем сначала. Валера — это…?
Кирыч выжидательно уставился на Марка.
— Знакомый, — послушно закончил он фразу. — Собачник.