— Постой, — примирительно сказал Кирыч. — Начнем сначала. Валера — это…?
Кирыч выжидательно уставился на Марка.
— Знакомый, — послушно закончил он фразу. — Собачник.
— Сдает тузиков на живодерню! — догадался я и мстительно добавил. — Вот его Бог и наказал за грехи.
— Он их разводит! — выкрикнул Марк.
— А Джек это… — продолжил допрос Кирыч.
— Мальчик, — сказал Марк. — Я брать не хотел, а потом согласился. Теперь не знаю, что делать. Ты же собак не любишь.
— Если тебе придет в голову дурная мысль завести пса, то ухаживать за ним придется нам, а не тебе, — сказал я.
Дальше я хотел выдать тираду на тему «Легко быть добрым за чужой счет», но осекся.
— Подожди… Джек — это… собака? — недоверчиво спросил я.
Марк кивнул.
— Обыкновенная собака? — спросил Кирыч.
— Необыкновенная. Порода — фуззльтерьер, — заявил Марк.
Я замолчал.
В голове все перемешалось: собаки, люди и вирусы.
— …требуя повышения заработной платы. В акции протеста приняло участие около 10 тысяч человек… — сообщал мужской голос парижские новости.
На экране дергалась огромная голова из папье-маше. Глаза выпучены, нос — крючком. Человек, несший голову на своих плечах, приплясывал и выжимал пронзительные звуки из резиновой груши, похожей на гигантскую клизму.
Я прыснул:
— Господи! И из-за какой-то жучки я сердце рву?..
С хохотом я повалился на диван. От нагрузки старичок натужно закряхтел и — я оказался в клубах пыли.
— Ножки подломились, — сказал Марк. — Жалость какая!
— А зачем ты это читал? — Кирыч потряс книгой про секс.
— Как зачем? — удивился Марк. — Для самообразования!
— …Мы же думали, у тебя СПИД. Ходишь бледный, как трепонема… — задыхался я от смеха, валяясь среди диванных обломков.
— Где собака? — строго спросил Кирыч.
— В моей комнате, — ответил Марк.
— Давно?
— Уже неделю. Показать?
— Показать.
Марк вынес корзинку и поставил на пол. Заглянув внутрь, Кирыч уверенно заявил, что Валера обманул, никакой это не терьер и тем более не фуззль:
— Помесь таксы черт знает, с чем.
— Дворянская порода, — сообразил Марк.
— Ага, — фыркнул я. — Голубых кровей.
На мой взгляд, пес был разновидностью колбасы: толстая сосиска, обтянутая черно-белой шкуркой с пятью рахитичными отростками, один из которых, украшенный пушистой кисточкой, вертелся, как пропеллер.
Новый жилец перевалился через борт корзины и тявкнул.
— Здрасте! — умилился Кирыч.
— На «Джека» он не похож, — покачал я головой. — Очень уж морда пакостная.
Щенок, повертевшись у ног Кирыча, цапнул его за штанину и с рычанием потянул на себя.
Я посмотрел, как Кирыч стряхивает с себя нахала, и сказал:
— Назовем его… «Вирусом».
— …На европейской части России завтра установится ясная солнечная погода…
ЖЕРТВА НАСИЛИЯ
— Меня изнасиловали, — сообщил Андрей.
Он раздул ноздри и его нос, и без того вздернутый, задрался еще выше.
— Невероятно, — сказал я, присев на табуретку в прихожей. — Как же так?
— Обыкновенно, — щеки Андрея задрожали. — Друг по институту в гости заходил…
— Очень тебе сочувствую, — сказал я и со вздохом начал расшнуровывать башмаки.
Андрей страшный чистюля и терпеть не может, когда в его комнаты проходят прямо в обуви. Для этих целей у него есть тапочки. Войлочные, чтобы паркет не царапать, а натирать. Я вытянул из низенького шкафчика самые большие и, сунув в них ноги, прошел в комнату.
У Андрея дома — настоящий уют. Нашему не чета. На портрете мамы ни пылинки, приземистая тахта укрыта верблюжьим пледом, серебряные подсвечники блестят, как оловянные, и даже бумажные пакеты с грампластинками, выстроенные в ряд под проигрывателем, кажется, выцвели не от возраста, а от многолетнего мытья. Впрочем, уют андреевой квартиры проистекает не от мебели и всяких мелочей, а от того, что живет он в кирпичном доме с толстыми стенами, поэтому в холода у него всегда хорошо, как у Христа за пазухой. Чувствуя, как тепло разливается по телу, я чуть было не забыл о самом главном своем желании, которое задумал высказать Андрею, еще когда рысцой бежал от трамвайной остановки.
— Давай еды поедим, — предложил я.
— Ах, ну, конечно, — воскликнул он и привел в движение свою полноту, ненадолго утихшую, пока я бегло осматривал углы квартиры, не виденные мной, дай Бог памяти, вот уже два месяца.
Не получалось у меня как-то бывать в районе, где живет Андрей, а специально ехать к нему в гости не находилось повода. Вообще, я только однажды был у него в гостях не по случаю. Тогда Андрей много плакал из-за своей новоприобретенной нечистоты, а я — по незнанию всех томлений андреевой души — вместе с ним. Потом мы выпили водочки, и я чуть было не остался у него ночевать. Я остался бы, потому что у меня карие глаза, а волосы редеют, что, к счастью, лишает меня всяких шансов на андрееву благосклонность. Но Андрей поставил пластинку с оперой «Аида» и принялся петь партию Амнерис (или как там звали эту древнюю египетскую женщину?). Получалось у него дурно, голос скакал из стороны в сторону, не хуже заезженной иголки на его проигрывателе, и мне пришлось откланяться.
— Тебе пельмешков сварить или блинчиков поджарить? — спросил Андрей, рассматривая внутренности своего холодильника.
— И сварить, и поджарить, — не раздумывая, отозвался я.
Прошло чуть больше половины дня, а я набегал такой аппетит, что, наверное, умял бы быка размером с Андрея, а он, замечу, мужчина немаленький.
На глаз в нем килограммов сто двадцать, а на вес, наверняка, и того больше, так что если он сядет кому-то на лицо, то от лица останется блин — как раз такой, который Андрей кинул поскворчать на сковородку. Или даже больше, чем блин, если лицо, на которое сядет Андрей, такое же здоровое, как его собственное.
— У меня не лицо, а будка, — с обидой сказал он как-то.
Андрей хочет выглядеть тонким, тянущимся к небу юношей, едва пережившим пубертат, а на деле он юноша даже не вчерашний, а позапозавчерашний. И вообще, я не уверен, что даже в свое далекие шестнадцать он был строен и всеми членами тянулся к небесам. Скорее всего, он был приземистым подростком, которого поколачивали одноклассники, не любя его неспортивной рыхлости и привычки чуть что заливаться слезами.
«Может, он хоть в студентах был покрасивше?» — из чувства благодарности подумал я, уминая блины, политые разогретым сливочным маслом и посыпанные тертым сыром. В кастрюльке булькали пельмени, готовясь к всплытию, и это настраивало на дружеский лад.
— Так что за приятель? — спросил я Андрея, глядя на его вспотевшее от кухонной суеты лицо.
— Мы с ним в институте сильно дружили.
— Как интересно! — оживился я.
Блины зарядили меня позитивной энергией, которая рвалась на выход.
— Хе-хе, — ответно заколыхался он. — Тогда другое время было, чтобы было интересно. Мы сидели вместе, я списывать ему давал…
— Давал, — не удержался я от пошлости.
Вот как нажрешься жирной пищи, так сразу тянет на сальности. Прямо ничего с этим поделать невозможно. А может, это Андрей вызывает у меня такую нездоровую реакцию. В нем столько тела, что плюнуть в душу как-то уже не страшно — все равно не попадешь.
— Давал, — не понял моей пакости Андрей. — Я его с института и не видел-то вовсе. Он как женился, так перешел на заочный и наши пути навсегда разошлись.
— Ну, не навсегда, — поправил его я, торопя развязку.
Если Андрею позволить говорить, как вздумается, то пельмени не только всплыть, они остынуть успеют.
— Это вечером было. Вчера, — сказал Андрей. — Нет, позавчера, — подумав, поправился он. — Приходит. Пьяный, кривой, как сабля. Я стол организовал, закуски, огурчики, то да се. Я ведь очень сильно его… — Андрей опять замолчал. — Очень хорошо к нему относился. Он был самый интересный парень на курсе.
— Стройный, нет, скорее даже астенического телосложения, — не стерпев, выпалил я. — Среднего роста. Волосы прямые, а глаза синие.
— Откуда ты знаешь? — ошарашенно спросил Андрей.
— От тебя, — еще больше развеселился я.
— Ну, тогда дальше сам рассказывай, если такой догадливый, — обиделся Андрей.
— Вы напились в дым, как водится среди бывших однокурсников. Твой инстинкт самосохранения дал сбой и ты полез целоваться, а он на диво не отказал.
— Какое же это изнасилование? — поправил меня Андрей.
— Так я еще не закончил. Он от тебя жесткого порно хотел, а ты предложил ему легкую эротику. Может свечек даже душистых назажигал.
Я игриво подмигнул.
— Свечки? — задумчиво произнес Андрей. — Свечки — это хорошо. Подходит, — он покивал и дальше продолжил сам. — Я зажег свечи, но поцелуев никаких не было, я стеснялся. Мы ведь только друзья. Было уже поздно и я не отпустил его домой.
Я игриво подмигнул.
— Свечки? — задумчиво произнес Андрей. — Свечки — это хорошо. Подходит, — он покивал и дальше продолжил сам. — Я зажег свечи, но поцелуев никаких не было, я стеснялся. Мы ведь только друзья. Было уже поздно и я не отпустил его домой.
— Изнасилование, — фыркнул я.
— Да ты знаешь, сколько мы с ним вместе ночей провели, — запальчиво воскликнул Андрей. — Мы на сборы ездили вместе, и на картошку.
— И никакого толку, — догадался я.
— Мы спать легли, — продолжил Андрей. — А наутро просыпаюсь, его уже нет. Ушел, даже не попрощался. А под кроватью презерватив лежит. Использованный, — голос Андрея задрожал, а с ним затрясся и он сам.
Кастрюля на плите зашипела и из нее полезла серая пена.
— Вот горе-то, — сказал я и участливо покачал головой.
Я всегда так говорю, когда Андрея насилуют. Два месяца назад, в мой прошлый визит, его изнасиловал водопроводчик. Синеглазый и стройный, как институтский друг.
— Экий ты, несчастный, — с сожалением сказал я, глядя на трясущиеся андреевы телеса. — Что же тебе не везет-то так.
— Не везет, — согласился он, прерывисто вздохнув.
ДИВАНЫ И ФАЗАНЫ
— …Изумрудный! Или цвета фуксии, — уверенно заявил Марк, — яркие цвета улучшают настроение.
— Что-то я не заметил, что мне становится весело от твоей рубахи. Той — лимонно-розовой в фиолетовый горошек, — сказал я.
Мы лежали на полу гостиной. Марк нежился под солнцем и глядел в журнал. Я спрятался в тени, чтобы солнечные зайцы не мешали думать. Замотавшись в плед наподобие мумии, и уставившись в потолок, я решал две задачи. Во-первых, не содрать ли паутину с лампочки. Честно говоря, ее судьба была интересна лишь потому, что отчим орал бы про «свинарник» весь день, не переставая. Из застарелого чувства противоречия я решил оставить в покое шедевр паучиного ковроткачества, как минимум, до ближайшей генеральной уборки. Вторая дума была сладка, поэтому я не торопился принимать окончательное решение. Иногда ведь важна не цель, а путь к ней.
Тем более, что случай был уникальный.
Кирыч собрался поменять работу. Его не хотели отпускать и даже дали премию, надеясь пробудить у него совесть. Деньги он взял, но заявление об увольнении все-таки подал.
Конечно, можно было бы профукать нежданный излишек привычным порядком — на клубы, музыку и красное вино, но Кирыч предъявил ультиматум:
— Нам нужен диван. Если мы не купим его сейчас, то не купим никогда. Сколько можно на полу валяться?
Звучало, как крик души, поэтому мы с Марком предпочли не перечить.
После того, как у мы сплавили старый диван на соседскую помойку, сидеть в гостиной нам оказалось не на чем. Теперь мы смотрим телевизор, как султаны — на полу, закиданном цветными подушками. Смотрится это красиво, но очень непрактично — зад мерзнет, навевая неприятные мысли о простуженном мочевом пузыре или, не дай Бог, простатите. Кирыч прав, пора обзаводиться диваном. Хотя бы ради того, чтобы позднее сэкономить на лекарствах.
Боясь сделать неправильный выбор, Марк изыскал в завалах своей комнаты журнальную статью под названием «Цвет мой, зеркальце, скажи!» и теперь вслух зачитывал самые интересные куски.
— Желтый! — с выражением произнес Марк. — Это символ спокойствия, интеллигентности. Получается путем смешивания красного и зеленого. Желтый является цветом энергетизма.
— Если мы купим желтый диван, то нам останется только дружно спятить, чтобы не обманывать ничьих ожиданий, — сказал я, с ужасом представляя себе гигантскую канарейку, которая может поселиться в нашей гостиной.
— И переезжать на поселение в «желтый дом», — поддержал меня Кирыч.
Он разместился на небольшом отдалении и любовно сортировал внезапное свалившееся на нас богатство: десятки — к десяткам, пятидесятирублевки — к им подобным, сотни — в третью кучку. Каждую купюру он рассматривал, разглаживал и лишь затем определял в стопку подходящего номинала.
— Если желтый цвет неприятен, то речь идет о человеке сосредоточенном, пессимистически настроенном, с которым трудно завязать знакомство, — зачитал Марк следующий пассаж и с торжеством посмотрел на нас.
Мы с Кирычем переглянулись.
— Зато ты, Маруся, весела за троих, — сказал я и хлопнул цветочного эксперта по заду, выбив из него облачко пыли.
— Наибольшее предпочтение желтому, — радостно продолжил чтение Марк, — отдают беременные женщины, ожидающие благополучного исхода родов…
— Кого рожать будем? Мальчика или девочку? — перебил я.
— Двойняшек, — огрызнулся Марк.
— Что там про другие цвета написано? — спросил Кирыч. Дискуссии о репродукции геев ему не нравились. — Про серый, например. Практично. На нем грязи не видно.
— Только через мой труп! — возмутился Марк. — Диван — не мышь, ему серым быть не обязательно.
— Мыши и белыми бывают, — вспомнил я.
— О! Белый?! — марусины глаза загорелись. — Будет шикарно!
— Еще как! — согласился я и проникновенно продолжил. — Одним прекрасным вечером ты сядешь пить чай перед телевизором, поставишь его на столик рядом с диваном. Кирыч соберется спать, встанет, опрокинет весь чай на диван и нам останется только подарить его бедным.
— А я не буду садиться на диван, когда пью чай, — заупрямился Марк.
— Зачем диван, если на него нельзя садиться? — резонно заметил Кирыч.
— Точно! Давайте лучше купим попугая! — обрадовался Марк. — В зоомагазине на Чистых прудах я видел красного. Он всем говорит «здрасте».
— И стоит как целый диван? — спросил я. — Это нечестно. Почему мне никто не платит таких денег за то, что я говорю «здрасте»?
— У попугая есть гребень. Он встает дыбом, если в клетку зернышек кинуть, — пояснил Марк.
— Вот увидишь, что будет с моими волосами, если мы купим птицу по цене дивана, — сказал я.
— Сейчас нам нужен диван, а не попугай, — прервал наш спор Кирыч. — Деньги скоро закончатся, и нам придется дальше сидеть на полу. Пол хоть и паркетный, но холодный.
— Первый этаж, — согласился я.
Кирыч с сожалением закончил свой труд и, кряхтя, поднялся с пола. Мы с Марком выжидательно уставились на него. В конце-концов, наше мнение носило рекомендательный характер. Кто платит деньги, тот и заказывает.
— Зачем спорить? Поедем в магазин и посмотрим, что там есть, — предложил Кирыч.
— О! Голос не мальчика, но мужа! — с уважением сказал Марк и без сожаления кинул журнал в коробку с макулатурой.
* * *— Диваны? Сколько угодно! — радостно отрапортовал продавец.
Его лицом казалось сделанным из резины. Оно двигалось без остановки, показывая всевозможные дежурно-положительные эмоции.
— Какие будут пожелания? Цвет? Форма? Дизайнер? Страна-производитель? Цена?
— Артемий, — строго сказал я, взглянув на карточку, пришпиленную к фирменному жилету. — Нам нужен хороший диван.
— Удобный, — добавил Кирыч.
— Красивый, — присоединился Марк.
— Для кого мы покупаем? — уточнил продавец, оглядев нашу троицу.
— Для нас, — не понял вопроса Марк, а я привычно отрапортовал:
— Он, — я ткнул в Марка пальцем, — сожитель, мы — соседи по койке.
Кирыч закашлялся.
— Ах, вы вместе? — губы Артемия разъехались в такой блаженной улыбке, будто прогремели ангельские трубы.
— Наш друг шутит, — виновато начал объяснять Марк.
И совершенно напрасно. Чем больше оправдываешься, тем больше тебе не верят. В щекотливых ситуациях лучше хранить олимпийское спокойствие. Как говорит Виолетта, получающий деньги за банальную проституцию «не суетись перед клиентом и тогда клиент будет суетиться под тобой».
Продавец улыбнулся:
— Понимаю-понимаю… У нас, конечно, найдется именно то, что вам подойдет.
«Можно подумать, что нам нужен какой-то особенный диван», — раздраженно подумал я, несясь галопом вслед за расторопным консультантом в дальний угол павильона.
— Нам в гостиной не на чем сидеть. Сидеть, понимаете? — на бегу пояснил я, опасаясь, что он предложит нам сексодром с отсеком для презервативов.
— Понимаю-понимаю, — развивая спринтерскую скорость, сказал Артемий.
— Чтобы смотреть телевизор, понимаете? — крикнул я, пытаясь не отстать.
Судя по целеустремленности, с которой он бежал в выбранном им направлении, какие-то идейки на наш счет у него имелись. И, чуяло мое сердце, с нашими желаниями они вряд ли совпадали.
— Понимаю-понимаю, — повторил он и, наконец притормозил возле гигантского сооружения на высоких витых ножках.
Деревянные слоны изображали подлокотники, спинка снизу была обита пурпурным шелком, а сверху состояла из темного-красного резного дерева: по джунглям бредет слоновий караван с поклажей.