Глава 12
Абигайль сидела на кушетке и наблюдала, как ее мать мечется по комнате, расправляя подушки и отдергивая шторы. Чтобы попасть сюда, Беатрис провела в воздухе четырнадцать изнурительных часов, но ее макияж был безупречен, а волосы собраны в тугой аккуратный узел. Все детство Абигайль неописуемо раздражало непоколебимое спокойствие матери. Она потратила годы на попытки шокировать ее тесными джинсами и вызывающим макияжем, не говоря уже о совершенно неподходящих мальчиках, но сейчас испытывала глубокую благодарность за то ощущение нормальности, которое принесла с собой мама. Прошло уже три дня с момента исчезновения Эммы, сама Абигайль убила человека, но кровать все равно была аккуратно застелена, а в ванной висели свежие полотенца.
— Ты должна поесть, — сказала Беатрис. — Тебе необходимо быть сильной, когда Эмма вернется.
Абигайль покачала головой, не желая даже думать о еде. Мать разговаривала подобными декларациями с момента своего прибытия накануне вечером. Эмма была центром и мотивом всего на свете, независимо от того, уговаривала ли Беатрис дочь выбраться из постели или убеждала ее в необходимости причесаться перед пресс-конференцией.
— Молодой человек, может, вы хотите есть? — обратилась Беатрис к Хэмишу.
— Нет, мэм, благодарю вас.
Не поднимая головы, он в очередной раз проверил компьютерное оснащение. Беднягу приводила в ужас как сама Беатрис, так и ее неуемное стремление привести все в порядок. С того момента, как она взялась за наведение упомянутого порядка, он прочно обосновался в кухне и никуда не отходил из страха, что она к чему-нибудь прикоснется. Когда пришел техник, которому предстояло подменить его на ночь, Хэмиш его прогнал. Абигайль хотелось думать, что его действия были продиктованы беспокойством о компьютере, а не обострением ситуации.
Она содрогнулась, вспомнив механический голос в телефонной трубке.
Это мать?
Требование выкупа все изменило. Пол и ее отец все чаще перешептывались между собой. Они обсуждали деньги и способы получения наличных, как будто похититель запросил несколько миллиардов, а не один миллион. Абигайль совершенно точно знала, что полтора миллиона лежит у них только на депозитном счете денежного рынка. Но даже без учета этого, для того чтобы ее отец прислал к их двери курьера с необходимой суммой, было довольно одного телефонного звонка. Происходило что-то, о чем они не хотели ей рассказывать. Факт того, что они отстранили ее от своих обсуждений, то приводил Абигайль в ярость, то безмерно радовал.
— Послушай меня, — сказала Беатрис, усаживаясь на противоположный конец дивана. Она сидела на самом краешке, сдвинув ноги и немного наклонив их в сторону. Абигайль никогда не видела, чтобы ее мать к чему-нибудь прислонялась. Похоже, она обладала позвоночником, изготовленным из титана. — Нам необходимо поговорить о том, что ты с собой делаешь, — закончила Беатрис.
Абигайль оглянулась на Хэмиша, что-то внимательно изучавшего на мониторе компьютера.
— Мама, нам обязательно говорить об этом сейчас?
— Обязательно.
Ей хотелось закатить глаза. Ей хотелось вспылить. Как легко она вернулась к этой бунтарской модели поведения! При этом Абигайль отлично понимала, что мама всего лишь пытается ей помочь. Почему ей гораздо легче иметь дело с отцом? Почему именно Хойту удалось убедить ее съесть кусочек тоста с сыром и переодеться в свежую одежду? Почему ей легче плакать на его плече, чем принимать утешение от собственной матери?
Беатрис взяла ее за руку.
— Ты снова плачешь.
— Надеюсь, мне это позволено.
Абигайль смотрела на кипу газет на журнальном столике, на распечатки из «Вашингтон пост» и «Сиэтл интеллидженсер». Пол скачал все, что нашел, и прочесывал статьи в поисках подробностей, которые, по его убеждению, утаивала от них полиция. Он ко всему относился параноидально, терзая Абигайль рассказами о выдуманных прессой описаниях места преступления и домыслах, которые репортеры выдавали за реальные факты. Три года назад Адам Хамфри получил предупреждение за вождение автомобиля без страховки. Указывало ли это на темные стороны его натуры, о которых не желала говорить полиция? Кайлу исключили из предыдущей школы за курение на территории школы. Означало ли это, что она употребляла тяжелые наркотики? Возможно, это безумие в их жизнь принес ее наркодилер? Что, если какой-то ублюдок в этот самый момент накачивает Эмму наркотиками?
Хуже того, трудный характер Пола быстро превращался в совершенно неконтролируемый. Абигайль потребовала, чтобы он объяснил ей причины вчерашней драки с Уиллом Трентом, и он так разозлился, что ей пришлось выйти из комнаты, лишь бы не выслушивать гневную тираду, которой он разразился. Ей хотелось сказать, что она его больше не узнает, но это было бы неправдой. Это был тот самый Пол, о существовании которого она всегда была прекрасно осведомлена. Трагедия просто обострила некоторые черты его характера, и, если честно, раньше их обеспеченное существование позволяло закрывать глаза на многие недостатки.
Они привыкли жить на территории в восемь тысяч квадратных футов, чего было вполне достаточно, чтобы не мешать друг другу. Гараж с уютной, совмещенной с гостиной кухней и единственной спальней теперь был для них слишком теснен. Они то и дело спотыкались друг о друга. Абигайль начинала думать, что она такая же узница здесь, как и Эмма, где бы она сейчас ни находилась.
Чего ей на самом деле хотелось, так это вцепиться в мужа, ударить его или сделать хоть что-нибудь, чтобы наказать за весь этот кошмар. Пол нарушил их молчаливый уговор, и это приводило ее в неописуемую ярость. Он мог сколько угодно трахаться со своими женщинами и безмерно баловать дочь, но, в конечном счете, единственным, чего хотела от него Абигайль, единственным, чего она ожидала, была безопасность семьи.
И он самым ничтожным образом провалил это задание. Все пошло прахом!
Беатрис погладила Абигайль по руке.
— Ты должна быть сильной.
— Мама, я убила человека. — Она знала, что не должна говорить об этом в присутствии Хэмиша, но слова сами лились с ее языка. — Я задушила его голыми руками. Адам Хамфри был единственным, кто пытался помочь Эмме, единственным, кто мог рассказать нам о том, что здесь на самом деле произошло, и я его убила.
— Да будет тебе, будет, — увещевала Беатрис, поглаживая Абигайль по руке. — Ты не можешь этого изменить.
— Я могу испытывать раскаяние, — ответила Абигайль. — Я могу испытывать гнев, и беспомощность, и ярость.
Она задыхалась, ее захлестывали эмоции. Как могут они ожидать, что она встанет сегодня перед камерами, покажется миру? Они даже не хотели, чтобы она говорила. Этот факт привел Пола в ярость, но Абигайль только порадовалась.
От одной мысли о необходимости открывать рот и умолять какого-то невидимого незнакомца вернуть ей ребенка Абигайль становилось физически плохо. Что, если она скажет что-то не то? Что, если она неправильно ответит на вопрос? Что, если она покажется всем холодной и бездушной? Что, если ее слова прозвучат слишком резко, или слишком жалобно, или слишком невыразительно?
Ирония заключалась в том, что ее волновало мнение других женщин, других матерей. Тех, кто так легко осуждал представительниц своего пола, как будто обладание сходными биологическими характеристиками делало их экспертами по части характеров. Абигайль знала о существовании подобных умонастроений, потому что в своей бывшей роскошной и идеальной жизни и сама позволяла себе подобные суждения. Она читала истории Мэдлин Макканн и ДжонБенет Рэмси, вчитываясь в каждую подробность и осуждая родителей так же строго, как и все остальные. Она видела, как взывала к прессе Сьюзан Смит, и читала о презренной Диане Даунс, расстрелявшей собственных детей. Было так легко судить этих женщин — этих матерей! — сидя на диване, прихлебывая кофе и объявляя их чересчур хладнокровными, или чересчур жестокими, или чересчур виновными на том только основании, что она целых пять секунд видела их лица в новостях или в журнале «Пипл». И теперь ее постигла высшая кармическая расплата. Перед камерами предстояло встать самой Абигайль. Теперь ее фото появится на страницах журналов. Ее друзья, соседи и, что самое ужасное, совершенно незнакомые люди будут сидеть на диванах, вынося безжалостные суждения относительно действий Абигайль.
— Все хорошо, — сказала Беатрис.
— Все нехорошо. — Абигайль встала с дивана, отдернув руку, которую попыталась удержать Беатрис. — Меня тошнит от того, что все вокруг ходят на цыпочках. Кто-то должен горевать по Адаму. Кто-то должен признать, что все это из-за меня!
Беатрис молчала, и Абигайль развернулась к матери. Яркое освещение не льстило ее коже, выделяя все неровности и морщинки, которые ей не удалось скрыть под макияжем. Ее мать проделала над собой всю необходимую работу — подтяжку бровей и лба, коррекцию подбородка, — но это не изменило ее внешность кардинальным образом, а лишь смягчило разрушительную работу времени. В итоге она просто выглядела хорошо для своего возраста, а не походила на пластмассовую статую с силиконовыми губами.
Беатрис молчала, и Абигайль развернулась к матери. Яркое освещение не льстило ее коже, выделяя все неровности и морщинки, которые ей не удалось скрыть под макияжем. Ее мать проделала над собой всю необходимую работу — подтяжку бровей и лба, коррекцию подбородка, — но это не изменило ее внешность кардинальным образом, а лишь смягчило разрушительную работу времени. В итоге она просто выглядела хорошо для своего возраста, а не походила на пластмассовую статую с силиконовыми губами.
Беатрис произнесла тихо, но решительно:
— Ты действительно натворила много бед, Эбби. Ты неверно истолковала ситуацию и убила этого мальчика. — Эти выражения давались матери нелегко, что отражалось на ее лице. Тем не менее она продолжила: — Ты думала, что он хочет на тебя напасть, в то время как он молил о помощи.
— Ему было всего лишь восемнадцать лет.
— Я знаю.
— Возможно, Эмма его любила. У него в бумажнике лежала ее фотография. Он мог быть ее парнем.
Она задумалась над тем, что это означало. Первый поцелуй, неловкие прикосновения… Занималась ли ее дочь любовью с Адамом Хамфри? Испытала ли она радость мужских объятий и ласк? Сохранит ли она воспоминания об этой первой любви? Или все, что будет помнить Эмма, — это то, как похититель причинял ей боль, как он ее насиловал?
Вчера в это время все, о чем думала Абигайль, была смерть Эммы. Сейчас она задавалась вопросом, что будет, если Эмма выживет. Абигайль не была дурой. Она понимала, что деньги — не единственная причина, по которой взрослый мужчина станет похищать семнадцатилетнюю девушку. Если им удастся ее найти — если Эмму вернут! — кем будет ее ребенок? Кем будет эта незнакомка в теле ее дочери?
И как с этим справится Пол? Как он сможет смотреть на своего ангелочка, не думая о том, что с ней сделали, как ее использовали? После вчерашней драки Пол не мог смотреть даже на Абигайль. Как он взглянет в лицо дочери?
Она произнесла слова, которые душили ее с того момента, как они поняли, что Эмму не убили, а похитили.
— Кто бы это ни был… он сделает ей больно. Возможно, в этот самый момент он делает ей больно.
Беатрис коротко кивнула.
— Возможно.
— Пол не…
— Пол справится с этим. Так же, как и ты.
Она в этом сомневалась. Пол любил, чтобы все было идеально. А если все не было идеально, он любил создавать видимость того, что все идеально. Все будут знать, что случилось с Эммой. Все будут знать всё до последней подробности ее искалеченной жизни. И кто может их винить за жажду крови и любопытство? Даже сейчас какая-то частичка мозга Абигайль, которая помнила все детали фильмов недели и сенсационных журнальных статей, выдавала ей имена похищенных и возвращенных детей: Элизабет Смарт, Шон Хорнбек, Стивен Стэйнер… Что с ними стало? Как справились с этим их близкие?
— Мама, кем она будет? — спросила Абигайль. — Если нам ее вернут, кем будет наша Эмма?
Беатрис недрогнувшей рукой приподняла подбородок дочери.
— Она будет твоей дочерью, а ты будешь ее матерью. И ты все сделаешь для того, чтобы ей было хорошо, потому что это обязанность матери. Ты меня поняла?
Абигайль никогда не видела, чтобы мать плакала, и даже исчезновение Эммы этого не изменило. Что она увидела в ее глазах, так это силу, спокойствие перед лицом бури. На какое-то мгновение уверенность в голосе Беатрис и ее убежденность принесли Абигайль облегчение. Впервые с того момента, когда начался этот непрекращающийся кошмар.
— Да, мама, — прошептала она.
— Хорошая девочка, — похвалила Беатрис, похлопала ее по щеке и направилась в кухню, где принялась рыться в шкафчиках, приговаривая: — Я пообещала твоему отцу, что до его возвращения ты обязательно поешь супа. Я знаю, что ты не захочешь огорчить папочку.
Глава 13
Уилл всегда спал хорошо. Он полагал, что научился этому, деля спальню с компанией посторонних людей на протяжении восемнадцати первых лет жизни. Ему приходилось спать, не обращая внимания на кашель и плач, испускания газов и однорукие колыбельные, которые с раннего возраста практикуют мальчики-подростки.
Прошлой ночью в доме было тихо. Разве что негромко посапывала Бетти и изредка постанывала Энджи. Что касается сна, то он так и не пришел. Мозг Уилла отказался отключаться. Лежа в кровати и глядя в потолок, он перебирал все, даже самые незначительные улики, оказавшиеся в их распоряжении. Наконец рассвело, и Уилл заставил себя встать с постели. Он проделал то же, что и всегда: вывел на прогулку Бетти, а затем вывел на пробежку себя самого. Но даже во время пробежки, вместе с предрассветной жарой, выдавливавшей из его тела, казалось, последние капли влаги, он продолжал думать об Эмме Кампано. Держат ли ее в помещении с кондиционером, или она мучается от более чем стоградусной жары? На сколько у нее хватит сил? Что делает с ней ее похититель?
Это были неконструктивные мысли, но, стоя на эстакаде позади мэрии в ожидании родителей Эммы, Уилл поймал себя на том, что впервые в жизни не завидует Полу Кампано.
Интересно, как Аманда сообщила этому человеку, что во время пресс-конференции он не имеет права раскрывать рот? Пол был не из тех, кто способен спокойно отнестись к подобному распоряжению. Он привык помыкать людьми, контролируя ситуацию своим гневом или угрозой дать ему волю. Пол умел показать свое возмущение, даже когда молчал. Уилл знал, что похититель будет наблюдать за родителями, ожидая малейшего намека на то, что ему пора просто убить девушку и двигаться дальше. Держать крышку на взрывной натуре Пола будет задачей не из легких. И Уилл был рад, что это не поручили ему.
Аманде явно не понравилось то, что пресса буквально вынудила ее созвать пресс-конференцию. Она назначила ее на время, когда большинство репортеров, как правило, отсыпались. В шесть тридцать они бывали не такими злобными, как в восемь или девять, и она, как обычно, собиралась воспользоваться этим преимуществом. В припадке сочувствия Уилл не стал будить Фейт ранним звонком. Он счел за лучшее дать ей отоспаться. Он не очень хорошо ее знал, но догадывался, что она провела ночь так же, как и он, — ворочаясь с боку на бок и обдумывая расследование. Возможно, лишние два часа позволят ей сегодня утром иметь ясную голову. По крайней мере, один из них будет знать, что они делают.
К эстакаде подкатил черный БМВ-750. Разумеется, Пол не согласился на то, чтобы их доставила сюда патрульная машина. Аманда посоветовала супругам встретиться с Уиллом на Норт-авеню, с обратной стороны здания, потому что у парадного входа уже околачивалась пара фотографов. Парковка с тыльной стороны предназначалась только для полиции и вспомогательных автомобилей, и стервятники не могли проникнуть сюда, не рискуя быть арестованными.
Пол вышел из машины первым, приглаживая прядь волос, прикрывающую макушку его лысеющей головы. Он был одет в темный костюм с белой рубашкой и синим галстуком. Ничего яркого или вызывающего. Аманда наверняка проинструктировала его, объяснив, что он не должен выглядеть ни слишком богатым, ни слишком хорошо одетым не из страха перед похитителем, а потому, что знала: журналисты станут тщательно изучать родителей в поисках слабых мест, которые можно будет использовать во вводных абзацах статей.
Абигайль открыла дверцу как раз в тот момент, когда Пол потянулся к ручке снаружи. Ее длинные, красивые ноги были обуты в туфли на скромных каблуках. На ней была темно-синяя юбка и белая, с кремовым оттенком, блузка в том же стиле, который, похоже, предпочитала Фейт Митчелл. Общее впечатление было строгим и сдержанным. Если не учитывать машину за девяносто тысяч долларов, она могла быть самой обычной домохозяйкой.
Пара еще явно не пришла в себя после вчерашней ссоры, хотя, возможно, она была первой, но не единственной. Между ними чувствовалась дистанция. Даже поднимаясь по ступеням ко входу, Пол не предложил жене взять его под руку. Абигайль тоже не изъявила желания опереться на него.
— Агент Трент… — еле слышно произнесла Абигайль.
Ей, похоже, трудно было даже стоять, а потухший взгляд казался совершенно безжизненным. Она выглядела так, будто до сих пор была накачана медикаментами.
Пол, напротив, покачивался, приподнимаясь на носки, и едва ли не подпрыгивал.
— Я хочу поговорить с вашим боссом.
— Вы увидите ее через минуту, — ответил Уилл, отворяя входную дверь.
Они прошли по узкому коридору к частному лифту, обслуживающему полицейский участок. Уилл не смог удержаться, чтобы не положить руку на плечо идущей рядом Абигайль. В ней было что-то невыразимо хрупкое. Его не удивило то, что Пол этого не замечает, но он изумился гневу, который с новой силой охватил его при виде этого человека. У него на глазах стремительно угасала жена, но все, о чем думал Пол, так это о том, что ему необходимо срочно поговорить с ответственным за пресс-конференцию человеком.