Пламя философского камня словно сорвало с них покровы, окунуло в единое море алого расплава, сдвинуло внутренние границы. Увидев невозможное преображение, они будто сами преобразились, оторвались от себя прежних, и нет уже пути назад. И посреди всей этой вакханалии, скрестив руки на груди, стоял Альберт Фреймус. Он был бледен, но озирал запавшими усталыми глазами своих студентов с чувством огромного удовлетворения.
– Вам понравилось?
– ДА! – восторженно выдохнул зал. Фреймус обвел их взглядом. Да, теперь они были его – трансмутация омыла их, как омывает кусок металла раствор сурьмы, готовя его к преображению. Теперь они будут внимать его словам, не рассуждая.
– Вам понравилось это? – колдун взвесил золотую пластину в руке. – 999-я проба. Золото сверхвысокой чистоты. Ровно пятьсот грамм. Сколько такой слиток будет стоить?
– Чуть больше шестнадцати тройских унций? – тут же прикинул Андрей Зорич. – Сверхчистым никто не торгует, но по нынешнему курсу… скажем, двадцать пять тысяч долларов. С учетом чистоты – около тридцати тысяч.
Альберт Фреймус улыбнулся. Подошел к большой реторте, открыл плотную крышку. Клуб едкого белого пара растекся под потолком.
– Это царская водка, – сообщил колдун и аккуратно опустил слиток.
Студенты вскочили со стульев со слитным воплем «нет!». Золотая пластина медленно таяла в растворе. Эжен с трудом сдерживался, чтобы не броситься вперед, – наверное, хотел голыми руками вытащить ее из кислоты. Юные темники потрясенно смотрели, как бесследно исчезает волшебное золото.
– Этот кусок металла меньше чем ничто, – веско сказал колдун. – Думаете, я хочу вас научить делать золото из свинца? Если так, то можете сейчас же отправляться домой – вы ничего не поняли. Я хочу научить вас извлекать золото вашего бытия из породы бессмысленного существования, которое вы зовете своей жизнью. Этот камень дался мне слишком высокой ценой, чтобы я доверил его глупцам! Мне нужна ваша вера, ваша воля, сама ваша суть – только из этого можно выковать настоящего адепта. Я создам из вас подобие ваших атамов, и вы вспорете дряблое брюхо этого старого мира!
Аудитория взорвалась ликующими воплями. Дженни слушала его вполуха, она поняла, что колдун хочет сделать, едва Фреймус открыл тигель, и теперь все его зажигательные речи проходили мимо ее сознания.
«Ты создаешь армию, – думала она, скользя взглядом по окнам – лишь бы не глядеть на тигли с камнями. – Хочешь взять детей, из них ведь легче всего выковать сторонников…»
Серебристая сетка мерцала в воздухе, оплетала стены. Барьер для духов. Если не получится его взломать, придется пробираться в особняк в физическом теле. А это значит столкнуться с перевертышами.
Дженни перевела взгляд на Фреймуса.
«Где же ты его спрятал? Где алкагест?»
* * *Она шла последней, студенты покидали замок Шерворнов в смятенных чувствах. Кого-то тошнило, кого-то шатало, а Дженни глядела на серебристую сетку, выстилающую стены, потолок, пол. Это не краска и не металл, сияние как бы проистекало из самого вещества стен. Именно эта сеть не давала ей проникнуть в замок.
«Как это сделано? – думала Дженни. – И как это разрушить?»
Она задержалась в зале, притворилась совсем ослабевшей, брела еле-еле. Алхимический кейс держала на вытянутых руках, как можно дальше от себя. Могла бы – оставила бы там, внизу, но Фреймус распорядился никогда не оставлять кейсы без присмотра.
– Это ваше будущее, – провозгласил он. – Ваше оружие, которым вы будете добывать знания и с помощью которого будете состязаться друг с другом. Пятерка с пятеркой, пока я не найду лучших из лучших.
– Это… – он торжественно поднял тигель, – ваше величайшее сокровище. Берегите его, иначе вы проиграете. А лузеры мне не нужны.
Вот Дженни и берегла эту дрянь, хотя ее бы воля – скинула бы в километровую шахту и залила свинцом сверху. Она провела пальцем по окну. Толстое стекло, цветные вставки, массивный деревянный переплет. И все та же серебряная сеть, ни лазейки, закрыто все, включая вентиляцию. В дверях стоял интендант Аурин Штигель и буквально ощупывал черными внимательными глазками каждого выходящего. А она уже задержалась.
– Ты чего копаешься? – прикрикнул он, в зале загуляло эхо, пустота зала обступила Дженни. Она была последней в пустом замке, а там внизу, в подвале – Фреймус и вокруг него все эти перегонные кубы, реторты, автоклавы, в которых страдала живая плоть и неживая материя. Все это накатило темной волной, и Дженни выскочила из замка, как пробка из бутылки шампанского. Дверь захлопнулась за спиной. Она добежала до ближайшего дерева, отшвырнула кейс, оперлась о ствол, вдохнула полной грудью.
– Долго вы. Как там все прошло?
Девушка подняла голову. Лас свесил лапы вниз, косился закамуфлированным синим глазом с некоторой долей любопытства.
– Плохо, зверь, плохо. Фреймус раздобыл какую-то алхимическую дрянь, и это очень мерзкая штука. Надо поговорить с дедом.
– Как в замок попасть, узнала?
– Изнутри все запечатано. Может, стену взорвать?
– Это уж ты сама решай, хозяйка, – Лас зевнул, потянулся. – Если тебе интересно, я понаблюдал: здесь две стаи перевертышей, которые меняются, одна днем, другая ночью. А еще полно этих колдовских питомцев. И мертвых и живых. Взорвать стену незаметно будет сложно.
– Незаметно взрывать – это свежая мысль…
Лас фыркнул.
– Эй, Сара!
Дженни оглянулась.
– Ты идешь? – спросила Мэй. – Виолетте стало плохо, ребята отвели ее в коттедж. Нам надо обсудить, что делать.
– Обсудить?
– Игра пятерок, – напомнила китаянка. – Фреймус сказал, что она началась. После обеда будут лекции, но испытания уже начались. Нам надо договориться, выработать стратегию, обдумать действия.
– Точно, – Дженни подняла голову. – Пойдем…
– Кейс не хочешь взять?
– Совсем забыла. – Дженни подхватила ремень.
– Забыла?! – на лице Мэй отразилось изумление. Дженни ускорила шаг, ушла вперед. Белый ирбис бежал рядом.
Глава девятая
До вечера ей было не дотерпеть, видение красного камня, выжигающего души студентов, не оставляло Дженни. Днем до деда не достучаться, она не умеет вторгаться в явь людей, да и самой ей входить в транс как-то несподручно среди бела дня. Значит, остается только одно существо, с котором можно было обсудить этот ужас. Она едва добралась до дома и поймала Ласа за шкирку. Невзирая на его протестующие вопли – от возмущения он перешел на фоссий-непереводимый, Дженни с трудом разобрала, что он только собрался пообедать, что у него живот подвело и во рту пересохло, – усадила на колени. Взялась за медальон, закрыла глаза, и ее опрокинула волна синего света.
Холм. Яркая зеленая трава. Ветер. Очень красивая женщина с черными, цвета воронова крыла, волосами, в синем платье.
– Ты позабыла обо мне.
– Было много дел.
Дженни поднялась, встала рядом. Вокруг холма поле расходилось широким кругом, окаймленным полоской темного леса. Вдали на поле странная фигура – громадная восьмерки из двух заплывших земляных рвов-колец. В центре одного из колец поднимался еще один холм.
– Где мы?
– Это холм Тары, холм королей, – отозвалась женщина. – Когда-то здесь возвышался прекрасный людской дворец, где верховные короли Эрина[18] принимали присягу. Еще раньше это было место моего народа, туата Да Даннан.
Дженни села на теплую землю. Маха села рядом, девушка покосилась на ее удивительное платье, составленное из всего синего, что есть на свете: синий лед, блеск сапфира, пламя небес, крылья бабочек, жидкий свет морей – все текло в этом платье, сливалось в единое полотно.
Когда Дженни в первый раз ее увидела, то подумала, что именно так должны выглядеть эльфы. Сказочные эльфы, скрытые дети христианского Бога из смешной норвежской сказки, какую рассказывал ей Арвет. Не те огневолосые туата, служащие Талосу, а именно Маха поразила ее. Только увидев ее, Дженни наконец поняла, о чем тосковал Сморстаббрин в своей ледяной крепости. Дженни хватило одного первого впечатления от ее хрупких рук, волос – нитей ночи, от полета ее шага, звона ее голоса, чтобы понять, каковы были первые в дни своей славы, когда ее человеческие предки только раздвигали границы своей людской вселенной. Люди шли по миру с огнем и камнем, медью, бронзой, железом в руках, выхватывая из тьмы, как им казалось, девственные земли. Но у этих земель уже были хозяева, сопричастные круговороту жизни земли, и то, что казалось людям тьмой, просто было робким светом утра мира.
Поначалу Дженни боялась беспокоить ее по пустякам, но потом поняла, что всякое обращение ей, затворнице Синей печати, в большую радость.
Поначалу Дженни боялась беспокоить ее по пустякам, но потом поняла, что всякое обращение ей, затворнице Синей печати, в большую радость.
– Сегодня я видела то, чего не должно быть, – сказала она.
– О, вы, люди, мастера на такие вещи. – Браслеты прозвенели на руках Махи, соскользнули к запястьям, когда она обхватила тонкие колени.
– Это особенно ужасно… – Дженни помедлила, подбирая слова. – Ты слышала о философском камне?
– Вековая мечта темников? – зеленые глаза Махи блеснули. – Туата мало знают о ваших колдунах, их пути всегда вели во тьму. Они всегда хотели знать больше, чем нужно для счастья.
– Да, и похоже они во тьме все-таки что-то отыскали, – пробормотала Дженни. – По крайней мере Фреймус.
– Что ты видела, покажи! – неожиданно страстно попросила Маха.
Дженни невольно отшатнулась, когда узкая ладонь потянулась к ее виску.
– Ты же моя Хранительница, – рассмеялась Маха, – Разве я могу причинить тебе вред?
Девушка кивнула. Пальцы у Махи были холодные, будто мягкий мрамор, перед глазами пронеслось одной нераздельной вспышкой ее утро, а потом Маха убрала руку. Глаза у нее были печальные и серьезные.
– Что? – забеспокоилась Дженни. – Это философский камень, ляпис, будь он неладен, философорум?
Маха покачала головой:
– И да и нет, дитя. То, что колдуны называют философским камнем, – часть тьмы, в которую упало первое пламя этого мира, малый осколок того огня, что горел в Балоровом оке. Не мог твой колдун его добыть, оно не для рук человека и не для рук туата. Никому это пламя не может принадлежать, его следует извергнуть обратно в темноту Матери Ночи, иначе даже я не берусь сказать, что будет.
– Я таких загадок от Мимира и Марко наслушалась, – возмутилась Дженни, – Скажи простым, понятным языком – что это за гадость, откуда она и как с ней бороться.
– Есть вещи, о которых нельзя говорить языком людей, в нем нет слов для этого. Я попробую спеть, может ты увидишь.
Она встала – синий цветок на зеленом лугу, под ясным призрачным солнцем, таким ярким, каким оно могло быть только в воспоминаниях королевы туата, тронула своим голосом воздух, и мир заиграл слаженным оркестром, подлаживаясь под нее: пели камни, пели деревья, звенели воды, от теплой земли поднялся туман, плотный, непроглядный, как вата. Окутал Дженни, она вытянула руку и не увидела пальцев.
Солнце померкло. Потянуло холодом, смутный гул накатил и отхлынул. Накатил вновь, сильнее, и умалился. И в третий раз звук подступил, затопил Дженни, и она подскочила, зажимая уши, – трубы, серебряные трубы грянули над головой, сталь ударила в сталь, слитый рев тысяч глоток оглушил ее. Туман войны – это дыхание убитых воинов, он густеет над полем.
Девушка повернулась, задохнулась. Рядом на черном коне восседала хрупкая женщина с черными волосами, в черных доспехах, пронизанных светлым серебром, глаза ее сверкали знакомым зеленым огнем. На изукрашенном наручье женщины сидел ворон, буравил поле битвы черными глазками.
– Маха?!
Не холм, а курган застыл под ногами, а от него разбегалось в круговую ширь ратное поле, и на нем один за другим вставали диковинные стяги над полками воинов и падали чеканные слога:
– Дагда! Мааннан мак Лир, старик Моря! Нуада мак Этлиу! Луг Длиннорукий! Огма, сын Этлиу! Гоибниу-кузнец!
С этой стороны бились туата, Дженни узнала их сразу – изящные, смертоносные, в серебре и хрустале. Полная печали, она повернулась, ожидая увидеть с другой стороны людей, – и вздрогнула.
Врубаясь в ряды первых, топча доспехи, кромсая тела, рвались вперед глыбы мрака. Они выбрасывали когтистые лапы, выхватывая воинов туата, и белые мечи первых не оставляли следов на текучих телах. Дженни различала лишь зыбкие очертания этих существ: великаны на двух ногах с одним багровым глазом в центре лба, провалы во тьму, увенчанные багровой короной. В этих глазах была сосредоточена вся их жизнь. Языки пламени вырывались из глазниц чудовищ, и горе тому из фейри, кто оказывался в объятиях этого огня, – не были защитой тому несчастному ни щит, ни доспехи.
– Фоморы! – Маха указала клинком в гущу битвы, где среди чернильных скал возвышался настоящий утес мрака, огромный даже по меркам великанов. Исторгая лавину пламени, предводитель фоморов обращал каждым ударом в пепел десятки воинов.
– Балор Смертоносный, король фоморов. Они правили Эрином до нас, пока не были повержены в битве.
– Повержены?! Вы их одолели?
– Так и есть, Гвеннифер, одолели, – печально подтвердила Маха. Звуки битвы отдалились, их будто обернули в прозрачную пленку, они поднялись над холмом, как и бывает во сне, понеслись над полем битвы. – Луг Длиннорукий убил его. Балор был повержен, пламя его погасло. Но там, во тьме за пределами мира, откуда они пришли, еще горит этот огонь. Ты видишь его?
Дженни видела. Пламя фоморов было пламенем философского камня, огнем, меняющим саму суть материи, оно словно размывало границы существования вещей, отменяло раз и навсегда утвержденные пределы. Все могло стать чем-то другим, коснись его этот огонь, все текло и меняло не только форму, но суть своего бытия. Свинец мог стать золотом, птица – рыбой, – а кем мог стать человек, если испытает опаляющее прикосновение этого огня?!
– Фоморы могли не только уничтожать, но творить удивительные вещи с помощью своего пламени, – продолжала Маха. – Возводили подводные дворцы за ночь, выковывали доспехи, которым не было равных.
– Значит, философский камень Фреймуса…
– …осколок начала времен, он из мира, который древнее первых, когда не было еще земли и небес, и все было всем, и все было не разделено.
– Откуда он его взял?!
Маха вздохнула. Видение битвы развеялось, они сидели на холме, солнце садилось, и холм Тары заливал розоватый свет.
– От того, кто передал колдуну все остальное: и знания, и власть над демонами Тартара.
– Господин Дикой Охоты, – прошептала Дженни.
– Ах Гвин, ах родич мой, как далеко ты ускакала на своем коне, как далеко завела тебя твоя тропа, – сказала Маха. – Когда-то он был совсем иным, Гвеннифер, он был велик и светел, и души павших воинов присоединялись к его шествию, когда его кавалькада пролетала над полями сражений. Он даровал им покой и счастье вечной скачки, вечного пути…
Дженни разжала пальцы, выскользнула из транса. Расслабила пальцы на шее Ласа. Фосс благодарно взглянул на нее и поменял позу. Кажется, шею она ему малость передавила.
Спрятать печать и кулон с дельфином в защитный медальон и повесить его на шею Ласу было идеей Марко. Он оказался прав. Во-первых, Дженни и шагу бы не ступила в лагере «Утренняя звезда» с Синей печатью Фейри на пальце. Во-вторых, ее дельфиний кулон был знаком Фреймусу до боли. В третьих, расставаться с печатью она не могла – она бы перестала быть ее Хранителем. Так что навесить на Ласа контейнер с печатью в форме серебряного сердечка – это выход. Весьма безвкусный, но, поскольку медальон предоставила Германика, все вопросы к дизайну отпали как-то сами собой.
Четвертый аргумент – у Ласа больше шансов спасти печать, если Дженни разоблачат. Единственный минус этого плана – она не может использовать силы печати и отрезана от духа-хранителя, заточенного в перстне. Но все равно ей нельзя пользоваться силами Магуса, пока в ухе торчит серьга Арлекина. Отличный план, нравится всем, кроме Ласа, которому приходится часами валяться на коленях у Дженни, пока она наговорится с Махой.
Дженни посмотрела в окно, на котором расцветали морозные цветы. Прижала ладонь к холодному стеклу, отлепила, снова прижала. Сердце колотилось.
Гвин ап Нудд, Господин Дикой Охоты, куда бы она ни пошла, его тень вставала на его пути! Надо срочно, срочно связаться с дедом! Почему он не выходит на связь?!
Глава десятая
Дневник Виолетты Скорца«Вчера был день – вы не поверите. Теперь я понимаю, почему в лагере отключен Интернет и запрещены сотовые! Конечно, если это просочится… Фреймус сегодня нам такое показал! Вы не поверите, каких высот он достиг в алхимии! У него есть… только не падайте – философский камень! Я знаю, какое у вас сейчас выражение лица, так вот – это чистая правда, я его в руках держала. Я видела успешную трансмутацию золота! Это такое… мурашки до сих пор бегают. Вы вообще понимаете, что это революция?! Фреймус – гений, он перевернет весь мир! Как же я рада, что сюда попала!!!
Нам выдали алхимические наборы, а главное – тигель с lapis philosophorum! Вы себе не представляете, я пишу, а рядом на столе стоил тигель с великим магистериумом! Сколько народу за него поубивали, а Фреймус просто так раздал его каждому! Каждому! Сказал, что мы будем сражаться за звание лучших, каждая пятерка, и что все начнется уже на днях! Ну все, я рванула на завтрак, а то потом лекции до самого вечера, перекусить не успеваем. Программа у нас та еще, я вам скажу, подъем в семь, отбой в десять, и все это время – учеба и тесты. Но ничего, пятерка «Гамма» с философским камнем горы свернет!»