Наконец настал тот день, когда я уезжала. И зачем он настал, не понимала я. Еще бы неделю побыть в селе или хотя бы день. Я же не успела со всеми попрощаться. Через две недели Айка выходит замуж за одного нашего сельского, а я уезжаю. Как она на меня обиделась, что я не буду на ее свадьбе! Я хотела приехать, но тетя Зухра сказала, что в это время я буду сдавать экзамены.
Экзамены — стоило мне повторить про себя это слово, как у меня от страха начинала кружиться голова. Как я буду их сдавать, я же ничего не знаю. Тетя Зухра сказала, я буду писать сочинение по русскому, сдавать экзамен по английскому и литературе. Аллах, я ни слова на английском не знаю! Аллах, я не умею писать сочинения, я же не писатель. Я только в тетради своей пишу, больше ничего никогда не писала. Вдруг я приду и там все надо мной станут смеяться, потому что я ничего не умею, и выгонят меня с позором. Аллах, страшно мне было.
Я представляла очень большое помещение, как банкетный зал. Я в таких залах не была, но Анна-Ханум один раз ездила к родственнице мужа на свадьбу в город, потом рассказывала, что там было помещение — как десять наших магазинов. Вот я захожу в такое огромное помещение, там темно. Везде стоят столы, очень много столов. За ними сидят люди — серьезные, как в телевизоре. Они мне говорят непонятные слова, а я молчу и ничего не знаю. Тогда они мне дают бумагу и говорят: «Пиши сочинение!» А я не знаю, что мне сочинять. Я ничего не пишу. Эти люди выгоняют меня из университета. Я не сдала экзамены. Иду оттуда и плачу. Возвращаюсь в село, и все на меня пальцем показывают, говорят, вот она поехала сдавать экзамены и не сдала, потому что глупая. Айка не сдавала экзамены, поэтому никто не знает, что она глупая. Все думают, может быть, она и умная, этого же все равно никто не проверял. На ней, конечно, тот сельский женится. А я сдавала экзамены, и теперь все село будет знать, что у меня ума нет. Айка, конечно, глупая, она в сто раз глупее меня, в школе она делала в одном слове десять ошибок. Она еще у меня столько раз списывала. Но ее жених же об этом не знает. А про мою глупость все знать будут. Аллах, как я боялась этих экзаменов! Мне казалось, у меня сердце разорвется в тот день, когда я буду их сдавать! Я в обморок от страха упаду! Зачем мне это надо было?! Я больше не хотела учиться! Ничего больше не хотела. Только в селе сидеть хотела! Потому что я — не такая.
Тетя Зухра сама приехала за мной на их машине. Они с дядей Вагабом спешили вернуться в город, но зашли в дом для приличия, поели хинкал, попили чай. Я красиво оделась. Страшно было подумать, сколько я не была в городе. Я уже мало его помнила — только нашу секцию, в которой я жила с родителями, и море.
— Остались бы, — говорила бабушка тете Зухре. — Почему тут переночевать не хочешь? Я постель постелю, вечером барашка тоже зарежем, утром встанете, поедете.
— Сегодня надо вернуться, клянусь тебе, — сказала тетя Зухра, пальцами вытирая губы, жирные от мяса. — Вагабу по дороге звонили, сказали, чтобы в отдел срочно ехал. Опять там какой-то смертник в городе взорвался, четырех с собой забрал.
— Астагфирулла. — Бабушка покачала головой. — Что делать, да, в такое время живем.
— Он тоже объяснил, что сейчас уже не может — в село, мол, поехал, не возвращаться же с полдороги. Все равно, кровь из носу, вечером ему там надо быть. Поэтому сидеть долго не можем. Валлахи, я тоже думала, посидим, может, переночуем, утром встанем, поедем. Такую дорогу все-таки сделали — из города сюда. Темнеть тоже скоро начнет. Кто хочет по таким дорогам ездить? Только что делать? Теперь никогда не знаешь, что через пять минут будет. Валлахи, правду говорят, человек полагает, Аллах сам все по своим местам располагает.
— Какие времена настали… — сказала бабушка. — Как мы спокойно раньше жили. Никто никого не взрывал, не убивал. Куда мир катится? Что будет?
— Валлахи, не знаю. — Тетя Зухра взяла с тарелки еще кусок мяса, откусила и стала жевать. — Каждый день засыпаю — благодарю Аллаха, что все живы, утром просыпаюсь — не знаю, что вечером будет. Давление прыгает. Устала уже.
— Что будешь делать…
Надира вынесла во двор чемодан. Там лежали мои вещи, а под ними — тетрадь.
— Это что? — спросила тетя Зухра, показывая на чемодан. — Что по телефону не сказали, что чемодана нет? Я бы свой привезла. Этот выкинуть надо. Стыдно людям с таким показываться.
Надира положила чемодан в багажник. Бабушка стала хихикать. Тетя Зухра поцеловалась с ней и Надирой и села в машину спереди. Она сначала поставила в нее одну ногу, потом вздохнула и села вся. Мне тоже надо было попрощаться с бабушкой, Надирой и дедушкой. Аман, как мне стало жалко дедушку! Он смотрел на свои галоши и не хотел поднимать на меня глаза. Надира меня обняла и крепко прижала к себе — какие у нее сильные руки, какие крепкие кости. Бабушка опять захихикала и обняла меня несильно. Потом стала вытирать руки о фартук. Так смешно на нее было смотреть — она вытирала руки и хихикала.
— Дедушка, я скоро приеду, да… — сказала я.
— Приезжай, Хадижа, — ответил он. — Дедушка всегда будет рад видеть тебя. Дедушка всегда будет ждать тебя.
Я была так рада, что дедушка постоянно смотрел на свои галоши, потому что, если бы он посмотрел мне в лицо, я бы не выдержала и заплакала. Я быстро подошла к машине, открыла заднюю дверь и только хотела сесть, как бабушка подскочила ко мне и еще раз обняла.
— Куда я отпускаю тебя? — спросила она. — Зачем я отпускаю тебя?
У меня появилось такое чувство, как будто бабушка, как в детстве, хочет накрыть меня юбкой, унести в дом и не пустить в город. Я быстро убрала бабушкины руки, села в машину и закрыла дверь. Когда машина выезжала из двора, я обернулась. Они мне не махали, просто стояли. Дедушка крутил волосы на виске и даже не смотрел на машину. Надира опустила руки по бокам, и глаза у нее были как у соседской собаки. Бабушка стояла согнувшись. У меня сердце подпрыгнуло. Мне стало так жалко бабушку, что, если бы машина уже не поехала, я бы выбежала из нее и сильно-сильно обняла бабушку. Зачем, говорила я себе, ты же ее все равно не любишь. Она тоже тебя всегда била палкой. Но бабушка стояла такая маленькая, и такой вид у нее был, как будто она несла что-то в фартуке, уронила и не успела поймать. Не надо плакать, сказала я себе. Никто не умер, все здоровы. Ты не насовсем уезжаешь, когда захочешь, вернешься. Но слезы все равно выступили. Я боялась, тетя Зухра обернется и увидит их. Я думала, что не буду моргать, чтобы слезы остались в глазах и не катились по щекам, но слез было так много, что глаза их не могли держать, и они все равно капали. Я бы даже, наверное, хотела, чтобы бабушка накрыла меня своей юбкой и унесла в дом. Я провела по воздуху рукой и как будто погладила их троих. Аллах, как сильно я их люблю! Аллах, мое сердце сейчас разорвется от любви к ним! Аллах, зачем ты сделал так, чтобы люди так сильно любили?!
Мы поехали мимо кладбища, и я погладила рукой его новые и старые могильные камни. Мое сердце сейчас разорвется! Мама, как сильно я люблю тебя! Мама, как я не умерла без тебя, я сама не знаю! Мама!
Я так старалась скрыть свои слезы, что даже перестала дышать.
Мы быстро выехали из села, ведь наш дом крайний. Я увидела вдали тот домик, в окно которого смотрела, когда была совсем маленькой, когда мы с мамой еще только переехали в село. На минуту я даже снова испугалась, когда вспомнила, как в темноте на меня двигался саван. Мы поехали по узкой горной дороге: с одной стороны стояла гора, в которой когда-то были похоронены белые кости, с другой — высокий обрыв, а внизу речка. Бабушка рассказывала, что давно, может быть двадцать лет с тех пор прошло, к ним в село из соседнего села на свадьбу ехал грузовик с женихом и его родственниками. Невесту уже одели, собрались гости, бабушка сама была среди них. Ждали только, когда приедет жених и заберет невесту в свое село. Но грузовик недалеко от нашего села перевернулся и упал в обрыв. Погибли все — жених и его родственники, ни один человек не выжил. Когда весть об этом пришла в дом невесты, она упала в обморок, а когда очнулась, то похоронила себя вместе с женихом — она знала, что больше на ней никто не женится. Оба села — и наше, и жениха — говорили о том, что невеста, значит, проклятая, раз такое случилось, когда за ней ехали, она родне жениха принесла несчастье — только старики, женщины и дети в их роду остались. Невеста надела траур и не снимала его, пока через несколько лет не умерла от горя. Как, наверное, тяжело жить, если ты проклятая, думала я. Какие только случаи не случаются в нашем селе.
Все знают, что по горной дороге надо ехать осторожно, потому что она узкая — две машины сразу по ней ни за что не проедут. А когда идет дождь, она становится скользкой из-за глины. Тогда могут ездить только грузовики или те, кто не боится смерти.
Солнце начало садиться, и верхушки гор опять, как каждый вечер, покрылись тонким золотом. На горах тесно-тесно росли деревья. На первый взгляд горы казались пушистыми и светло-зелеными, но когда смотришь на них долго, понимаешь, как темно и страшно в горном лесу. Только мне было не совсем страшно, потому что тут родилась моя мама, а я тут выросла, и когда я смотрела на эти горы, пусть даже зимой, а зимой они сильно лысеют, то сразу представляла бабушку и дедушку. Рукой я погладила горы. Мои слезы высохли.
Все знают, что по горной дороге надо ехать осторожно, потому что она узкая — две машины сразу по ней ни за что не проедут. А когда идет дождь, она становится скользкой из-за глины. Тогда могут ездить только грузовики или те, кто не боится смерти.
Солнце начало садиться, и верхушки гор опять, как каждый вечер, покрылись тонким золотом. На горах тесно-тесно росли деревья. На первый взгляд горы казались пушистыми и светло-зелеными, но когда смотришь на них долго, понимаешь, как темно и страшно в горном лесу. Только мне было не совсем страшно, потому что тут родилась моя мама, а я тут выросла, и когда я смотрела на эти горы, пусть даже зимой, а зимой они сильно лысеют, то сразу представляла бабушку и дедушку. Рукой я погладила горы. Мои слезы высохли.
Мы уже отъехали от села так, что его было давно не видно. Тетя Зухра спала, положив голову набок. Она храпела. Я собиралась начать мечтать о Махаче, о том, как я его встречу в городе и он в меня влюбится, как вдруг неожиданно услышала крик. Это кричал мужчина. Крик был хриплый и короткий, он как будто звал, приказывал мне вернуться. Я не знала, чей это был голос. От страха я тоже закричала.
— Что стало? — Тетя Зухра подняла голову и посмотрела на меня глазами с толстыми веками.
— Кто-то кричал. Ты не слышала?
— Как кричал? Когда? Вагаб, ты слышал что-нибудь? — повернулась она к мужу.
— Ничего не слышал, все было тихо. Хадижа все выдумывает.
Мы поехали дальше. Постепенно темнело. Мое сердце и глаза высохли от слез, я уснула и проснулась, только когда мы уже въезжали в Махачкалу.
Часть вторая
Или город изменился, или я его забыла. Я ничего не могла узнать — везде горели огни: желтые, белые, зеленые. Дома стояли такие большие — в пять или девять этажей. Дядя Вагаб остановился на бензинной заправке, ему налили в машину бензин, и мы поехали дальше.
Почти в темноте я читала, что написано на домах, — салон красоты, парикмахерская, ресторан «У Виктора», «У Патимат». Когда мы заехали в центр, я увидела такое красивое здание, все в огнях, оттуда музыка неслась. Я такого никогда не видела. На нем горели большие буквы — «СИТИ».
— Тетя, «Сити» — это что такое? — спросила я.
— Вагаб, «Сити» — что такое? — повернулась она к дяде.
— «Сити» — это ночной клуб, — сказал он. — Там всякая нехорошая молодежь собирается. Тебе туда, Хадижа, не надо.
— Даже близко не подойдет, — сказала тетя.
— Этот клуб знаешь, Хадижа, кому принадлежит? Сыну бывшего президента Магомедсаламу.
— Совсем людям не стыдно, — сказала тетя, дядя Вагаб ей ничего не сказал.
Интересно, что там, в этом, «Сити», гадала я. Почему это ночной клуб? Туда днем, значит, нельзя приходить? Бывает же всякое в городе. Лучше бы сделали дневной клуб, столько людей могло бы прийти. Мне хотелось хоть одним глазком посмотреть, что там делают. Возле «Сити» стояли машины, какие к нам в село никогда не заезжали. Такие большие джипы и низкие, на лягушек похожие, иномарки. Возле одной иномарки стояли парни, они так громко хохотали высоким хохотом, как женщины, что даже нам через музыку и шум на дороге было хорошо слышно.
— Обкурились хайваны, — сказал дядя. — Сейчас опять гонки по городу будут устраивать. Я тебе говорил, как на прошлой неделе двое на «мерсах» разбились? — повернулся он к тете. — Поспорили, кто первым в бетон на Редукторном врежется. Два трупа. Один из них был единственным сыном. Эти «мерсы» триста тысяч долларов каждый стоили.
В нашей машине запел мулла, я даже вздрогнула. Это такой звонок у дяди Вагаба на телефоне.
— Алло, — сказал он. — Где?… Мать, отца позвали?… Вот бараны… Через полчаса буду, жену с племянницей только домой завезу. Что сказал? А, слышал теперь. Короче, ты ему скажи, Вагаб сказал — пусть сами договариваются, меня в эти дела впутывать не надо… Короче, давай…
— Что опять стало? — спросила тетя.
— На Гамидова, короче, спецоперация. Надо в объезд поехать, там все перекрыто. Вас отвезу, меня тоже туда вызвали.
— Надоели уже, — разозлилась тетя. — Сколько их там, знаешь?
— Не выходят же, как их посчитаешь. Родители просили, не выходят… Бараны.
Мы заехали во двор, там по бокам от пятиэтажных домов стояли железные гаражи. Было уже темно, но во дворе горели высокие фонари, и наша машина остановилась прямо под одним. Я вышла из машины, на улице воздух был как будто грязный, в селе он другой, а здесь дышать тяжело.
Что это за небо такое, думала я. Уже ночь, ни одной звезды еще не вышло. На небе темно, а под ногами светло из-за света в окнах. Еще, получается, никто не спит.
— Хадижа, не стой. Доставай вещи из багажника, дядя спешит на работу.
Я вытащила из багажника свой чемодан.
— Пошли-пошли, пока кто-то из соседней не вышел, опозоримся мы с таким чемоданом, завтра его выкинем.
Конечно, это был очень старый чемодан, я тоже не хотела с таким людям показываться. Только я опять чуть не заплакала, когда вспомнила, как молодой дядя после армии зашел к нам во двор, поставил его на землю, обнял бабушку и маму. Надо выбросить этот чемодан побыстрее, решила я, если он приносит мне такие воспоминания, от которых хочется плакать.
Мы зашли в подъезд, его стены были покрашены зеленой краской, над входом горела лампочка, и неприятно пахло.
— Я лифтом не пользуюсь, — сказала тетя, — боюсь. У меня там давление. Пойду пешком. Нам на второй этаж. Ты, если хочешь, езжай.
Она стала подниматься по лестнице, отдыхая после нескольких ступенек. Я пошла за ней.
— Тоже пешком решила, — сказала тетя, тяжело дыша между каждым словом. — Правильно, для сердца полезно.
Она как будто не знала, что я не умею ездить на лифте. У нас в селении лифтов не было. В секцию, где я раньше жила с родителями, мы тоже поднимались по лестнице.
Мы остановились возле железной двери. Так ужасно было в этом подъезде, я думала, тетя Зухра живет лучше. Тетя достала из сумки ключи, открыла дверь, вошла первая. Я за ней. Она включила свет, и… Аман, что я увидела! Самую красивую хрустальную люстру из всех люстр, которые я видела в жизни. Аман, если такая красота висит у них в коридоре, что у них комнатах?
На стенах были гладкие обои, атласные, как невестино платье. На потолке в коридоре — фигурки, покрытые золотой краской. Большое золотое зеркало. Я уронила чемодан.
— Заходи, заходи, что встала? Сейчас чай с дороги будем пить.
Тетя зашла в комнату через бархатную зеленую занавеску. Я пошла за ней и очутилась в самой прекрасной комнате на свете. Мои ноги сразу ушли глубоко в мягкий ковер. У нас в селе даже близко таких ковров не было. У одной стены стояли диван и кресла, обтянутые парчой, на золотых ножках, у другой… Аман! Это был как будто телевизор, но не обычный телевизор. Он был такой большой, на половину стены, и узкий совсем. Он даже не стоял, а висел. Перед диваном был стеклянный стол. Тетя Зухра с дядей Вагабом, наверное, самые богатые люди в городе, подумала я.
— Тетя, это что за такие мягкие ковры? — спросила я.
— Персидские. Я соседке заказывала, она мне из Ирана привезла.
Тетя села на диван.
— Ох-х, устала, — сказала она и сняла с головы платок, положила его на колени и стала распрямлять.
— Хадижа, иди чай нам налей, телевизор будем смотреть. Вот сюда чай принеси. — Тетя стукнула по столу. — По коридору иди, там будет ванна-туалет, направо — кухня.
Аллах, такое оказывается, тоже бывает! У них в ванной вместо ванны стояла какая-то стеклянная коробка. Я сначала не могла ее открыть, потом догадалась, что ее двери раздвигаются. В ней висел душ, и еще были всякие разные кнопки. Я помню, у нас в секции была железная ванна, туда из крана лилась вода. Как в городе все изменилось, пока я жила в селе.
Я пошла на кухню. Тетя Зухра была уже там.
— Подумала, Хадижа же не знает, где у нас чай, где конфеты, — сказала она и включила электрический чайник. — Вот смотри, тут холодильник, тут в шкафу у нас чашки, вот это микроволновка — печка такая, если еда холодная, можно за две минуты разогреть. Вот тут у нас в шкафу заварка разная, конфеты. Фрукты — на балконе. Вот это посудомоечная машина, но мы ее не пользуем. Вагаб купил, говорит, у всех сейчас есть такие машинки, стыдно — у нас у одних нету. А я руками быстрее мою, пока в нее посуду соберешь, пока она гудит два часа, честное слово, у меня сердце не выдерживает.
Тетя поставила на серебряный поднос заварочный чайник, чашки с блюдцами, вазочку с конфетами и сушеными фруктами, и я отнесла все в комнату.
Мы сели на диван. Тетя включила телевизор, положила руку на подлокотник, сверху на руку положила голову и стала смотреть, вздыхая.
На полстены появился мужчина — толстый весь, рыжий, в мусульманской одежде. Клянусь, он так был похож на нашего соседа, который приходил помогать дедушке баранов резать. Если издалека смотреть, то вылитая его копия. А у нашего соседа лицо такое, как будто его, как лаваш, раскатали и в тандыре испекли. Мы лаваши не пекли, потому что бабушка не любила сбоку к печке тесто лепить.