На полстены появился мужчина — толстый весь, рыжий, в мусульманской одежде. Клянусь, он так был похож на нашего соседа, который приходил помогать дедушке баранов резать. Если издалека смотреть, то вылитая его копия. А у нашего соседа лицо такое, как будто его, как лаваш, раскатали и в тандыре испекли. Мы лаваши не пекли, потому что бабушка не любила сбоку к печке тесто лепить.
Там, в телевизоре, у этого человека зазвонил телефон.
«Да, да, дорогой сестра, — ответил он. — Алло! Слушаю вас».
«Скажите, — стал слышен женский голос, — я бы хотела спросить, пластические операции, по исламу, можно или нельзя делать?»
«Нельзя, сестра! — закричал мужчина. — Какой можно?! Конечно нельзя! Операции всякие пластические — очень харамное дело. Там вам гуруд порежут и всякий хапур-чапур туда засунут! Какой можно?! Это же страшный харам гуруд трогать! Нельзя, дорогой сестра, нельзя!»
— Ты посмотри! — сказала тетя. — Уголовник, клянусь! Какой из него устаз? Смотреть еще на вас…
Она переключила телевизор пультом, и мы стали смотреть концерт. Выступали разные певицы в красивых платьях. Показывали людей, которые сидят в зале. Они тоже были нарядные, как на свадьбе, у женщин высокие прически. Честное слово, думала я, как я тоже хочу так жить — петь песни на сцене, чтобы все на меня смотрели и хлопали. Надевать самую дорогую в городе одежду, каждый день ходить в парикмахерскую. Может, все это у меня тоже будет, я же переехала в город. Теперь надо только выйти замуж за богатого, который меня будет любить и все будет делать как я скажу. Может быть, мечтала я, даже за Махача.
Даже не знаю, писать это или не писать… Вдруг когда-нибудь кто-то про мой позор прочитает — всем нашим родственникам за меня стыдно будет. Но дневники же пишут для того, чтобы их никто не читал. Чтобы написать про то. что на душе. Из души все в тетрадь перейдет, тебе легче станет. Я сожгу эту тетрадь, когда она закончится. Или спрячу ее так хорошенько, чтобы никто никогда ее не нашел. Я такие вещи пишу в этой тетради, что можно на всю жизнь опозориться. Только ничего этого не будет. Хуже, если Айке что на душе рассказать. Айка разнесет по всему селу, ее язык даже дальше дотянется. Я же знаю, как люди сплетничать любят. Клянусь, хинкал они не едят, он на тарелках лежит, остывает, они языками болтают, болтают, все никак их сплетни не заканчиваются. Когда бабушка говорит какой-нибудь соседке: «Ты только никому не говори, потому что я тебе доверяю, поэтому такое рассказываю…» — эта соседка сразу летит по селу, как ворона, честное слово. И все знают, что она о тебе эту сплетню разнесла. И даже бабушка, когда говорит, знает, что соседка сейчас полетит языком трепать, а все равно рассказывает, потому что сплетня лезет из нее, и если бабушка не расскажет, есть она не сможет — у нее внутри места для еды не будет, одни хабары у нее там будут.
Я лучше своей тетради все рассказывать буду, что думаю. У тетради рот на замке, она сплетни разводить обо мне не пойдет. Тетрадь лучше, чем соседка или подружка. Клянусь, только ей я доверяю, потому что у нее языка нет.
Короче, я хотела сказать, что одна городская Айкина родственница приезжала и рассказывала, как будто в Москве все женщины ходят с искусственной грудью. Что им врачи грудь разрезают и туда что-то засовывают. Мы с Айкой сначала не поверили, потом она нам журнал показала. Там написано было, что правда они себе в грудь и в губы специально какую-то резину засовывают, чтобы больше смотрелись. Зачем, да, такими вещами заниматься? Аллах же накажет. Хотя, конечно, чтобы грудь большая была, кто не хочет?
Тетя зевнула.
— Хадижа, завтра надо рано встать, поедем на Восточный рынок, будем тебе сумку покупать. Сапоги надо купить на осень. Пальто. Шуба у меня есть, мы невестке покупали — мала ей. Оставили. Думала продать. Теперь зачем продавать, пусть Хадижа носит.
Сегодня я пишу медленно, красивыми буквами. У меня много времени до утра. В селе я писала быстро-быстро, чтобы бабушка не увидела. Иногда я говорила ей, что пишу домашнее задание, а бабушка плохо читает. Но она очень хитрая, все равно могла все по моему лицу узнать.
Сегодня мне нечего бояться. Тетя Зухра ушла спать в их спальню. У меня отдельная комната с персидским ковром на полу и большой итальянской кроватью. У меня есть большое зеркало, стол и крутящийся стул. На потолке — позолоченные фигурки. Это все — для меня. Как же богато они живут! Я смотрела, у них в холодильнике чего только нет — бананы, йогурты (это как сметана, только сладкая), вода разная с газом, соки. Тетя сказала, я могу брать сколько хочу, у них все пропадает.
Аллах, откуда у людей такие деньги? Тетя не работает нигде, зато она подарит мне норковую шубу. Дядя Вагаб работает в милиции. Бабушка и дедушка тоже работали всегда с утра до вечера, собирали фрукты с деревьев, ухаживали за скотиной, ездили на рынок продавать, дядя Хаджи-Мурад почти целый год на заработках бывает. Но у моих родственников никогда не было денег, чтобы даже приличное пальто для меня купить, такое, чтобы не стыдно было в нем из дома выйти. Клянусь, таких вещей я даже тетради своей не рассказывала, потому что стыдно было, но зимой я вообще ни на какие свадьбы не ходила, чтобы люди не видели — у меня нет приличной теплой одежды. В школу я ходила в толстой кофте из ковровых ниток. У нас в классе ни у кого не было дубленок или шуб, но так бедно, как я, никто не одевался, потому что у всех были родители, они им покупали, у меня у одной родителей не было. Сапог тоже нормальных никогда не было. Из-за этого я ненавидела зиму. Я ненавидела каждое утро, когда мне надо было идти в школу, потому что в таком позоре, как у меня, никто туда не ходил. Я всегда хотела заболеть, чтобы можно было сидеть возле печки и никуда не ходить. Пока бабушка не видела, я даже выходила босиком в хлев и стояла там, пока могла терпеть. Зимой в доме полы очень холодные, на них нельзя ставить голую ногу — умрешь от холода. А в хлеве может только скотина находиться. Но я все равно терпела, идти в бедных вещах в школу для меня было хуже. Я очень боялась, что пойду в школу — и по дороге проедет машина генерала с Махачом, хоть зимой они никогда и не приезжали. Иногда я простывала, а иногда нет. Я очень здоровая, все могу терпеть, и ничего мне не будет.
Когда я уезжала, бабушка совала в мой чемодан старое зеленое пальто, которое ей дедушка купил, когда они были еще молодые. Она его никогда не носила, надела только раз или два. Хранила в сундуке. Теперь кто такое старомодное пальто носить станет? Почему она раньше мне это пальто не дала, когда я ходила в школу как нищенка? Приятно ей было на меня смотреть, да? А в городе надо красиво и богато одеваться. Айкина городская родственница еще рассказывала, что, когда она только в университет заходит, все сразу смотрят, что на ней надето. Если кто-то в бедной одежде приходит, его не уважают. В Махачкале принято хорошо одеваться.
Все равно мне непонятно, откуда люди такие деньги берут. Бабушка говорит, воруют они, а мы честным трудом живем. Но я не могу поверить, что дядя Вагаб взял и своровал эту кровать и зеркало. Не может же такого быть, они такие хорошие люди. И, если совсем честно говорить, то лучше воровать, чем быть такими нищими, как мы.
Не могу уснуть. Не верится мне, что я только сегодня уехала из села, кажется, это было давно-давно. Кажется, целый год прошел с тех пор, как я видела бабушку, дедушку и Надиру, стоявших возле дома. Они, наверное, уже спят. У них все как было, все по-старому, а у меня жизнь сильно изменилась за несколько часов — я в городе, в красивой комнате, и у меня есть норковая шуба. Я поэтому не могу уснуть. Когда что-то хорошее случается, я не могу спать. Закрываю глаза, лежу, лежу, а голова продолжает думать. Когда что-то плохое случается, я сразу засыпаю, чтобы о плохом не думать.
* * *
Наше село в десять раз меньше Восточного рынка. Я никогда в жизни своей не видела столько людей, даже на свадьбы столько не приходит. Они идут взад-вперед, взад-вперед. А рядов сколько у этого рынка — с ума можно сойти! Наверное, во всем мире нет столько вещей, сколько на Восточном. Что хочешь тут есть. Юбки, платья, кофты, платки, туфли, сапоги, сумки, косметика.
Мы сначала ходили-ходили по рядам. Я бежала за тетей — боялась потеряться. Разные платья и юбки бросались мне в глаза. Как мне их хотелось купить! Например, юбку фиолетовую со серебристыми карманами. Или прекрасное черное платье! Мама моя! Как мне хотелось иметь то платье — черное, длинное, из шифона, а под низом — подкладка из атласа. Внутри тоненькие бретельки, а спереди блестки, и по краям тоже блестки. Я подошла к платью, потрогала ткань. Как бы оно на меня красиво село, если с каблуками и еще с сумкой, которая лежала на соседнем прилавке, — лаковой с блестящей золотой застежкой. Или с сумкой, которая на маленький чемоданчик похожа. Мама моя… А какие я увидела босоножки — на тоненьких ремешках, украшенные разноцветными камушками, они блестели прямо в глаза. Если бы у меня было такое платье и такие босоножки, думала я, все бы сразу умерли от зависти. Только бы на меня смотрели. Аман. Аман-аман-аман!
— Почем? — Тетя тоже пощупала платье.
— За семь продаю, вам за пять отдам, — сказала женщина, которая была хозяйкой этого платья.
Если бы я была на ее месте, если бы это платье было мое, я бы его ни за что в жизни не продала.
Продавщица сняла платье с вешалки. Положила перед тетей на прилавок.
— Бери, — сказала она. — Шикарно на ней будет смотреться.
Правильно она сказала. Шикарно — это самое правильное слово для такого платья. Красиво — мало для него сказать. Шикарно! Шикарно!
Тетя посмотрела этикетку.
— Что-то дорого, — сказала она.
— Фирма, — ответила женщина.
— Какая фирма? Тут «маде ин чина» написано. Я что, читать не умею?
Аман, испугалась я, тетя сейчас все испортит! Какая разница, что там написано! Шикарно же! Я бы умерла, лишь бы у меня такое платье было.
— Сейчас везде так пишут, все фирмы в Китае шьют. Это платье из Италии я сама привезла.
— Пошли, пошли. — Тетя отошла от прилавка и потянула меня за собой. — Она дальше Ботлиха не ездила — по ней сразу видно. Я дурная, что ли, пять тысяч за это платье отдавать? Из Турции за копейки привезли. Дурят только.
Я шла чуть не плакала. Никогда в жизни я ничего не хотела так сильно, как это платье. Тетя, оказывается, такая жадная. Поскорее бы выйти замуж за богатого, думала я, он мне купит все, на что я пальцем только покажу. Тогда приеду к ней в гости, зайду в их квартиру, а на мне — это шикарное платье и те босоножки. Будет тогда знать.
Мама моя… Лучше б я не видела этот костюм! Желтый — юбка, пиджак. Юбка спереди на золотые пуговицы застегивалась, пиджак тоже на таких же пуговицах был. Если на каблуки встать, шикарно бы смотрелось. Такого приятного цвета он был — желтый, почти лимонный. А пуговицы были на старинные монеты похожи, их можно было еще почистить, чтобы они больше блестели. Этот костюм с теми босоножками, которые с камнями, тоже шикарно бы смотрелся.
Я подошла к костюму, чтобы тетя видела, как он мне понравился.
— Шикарный костюм, — сказала продавщица.
Она была похожа на первую, которая продавала платье. Такая же толстая, в такой же длинной юбке. Столько красивых вещей они продают, а сами одеваются как нищие.
Я бы за такой костюм чего бы только не отдала. Шикарный! Просто шикарный! Мне даже не то платье, а этот костюм больше понравился.
Тетя подошла к костюму. Мимо постоянно проходили женщины и девушки, они толкали нас плечами. Такие наглые, как будто они одни пришли на рынок!
— Хадижа, тебе этот костюм нравится? — спросила тетя.
— Нравится, — ответила я.
У меня же все равно никогда не было таких вещей. Я только мечтала о таких вещах. А сейчас я держала этот костюм в руках. Почему он не может стать моим, думала я. Чем я хуже этих городских девушек, которые пришли покупать на рынок? Они все такие красивые, в таких шикарных одеждах, одна я как сельская.
— Бери, — сказала женщина, — за четыре отдам.
— Дорого… — Тетя покачала головой.
Опять она хочет все испортить, разозлилась я. Уже за четыре отдают, дешевле, чем то платье. Надо брать, а то другие возьмут! Хотя, Аллах, такие деньги! Нам за грузовик хурмы таких денег не давали.
— Пятьсот рублей могу уступить, и все, — сказала женщина.
— За две отдашь, возьму.
— Я сама за две взяла. Привезла, за место заплатила. Мне тогда с этого костюма ничего не будет. За две не могу. Так уж и быть, за три бери.
— Давай, две пятьсот, и я покупаю.
— Какой две пятьсот? Итальянский костюм, шикарный. Мне еще по дешевке достался, так-то дороже он стоит. За три бери.
К костюму подошла девушка на высоких каблуках и в сетчатых колготках. Она стала щупать мой костюм.
— Почем? — спросила она.
Ты еще кто такая, ругалась я про себя. Мой костюм она трогает! Не видит, что ли, — его покупают! Если бы тетя так долго не торговалась, всякие бы не трогали мой костюм! Получалось, кто-то другой будет его носить!
— За четыре отдам, — сказала женщина.
Девушка стала смотреть пуговицы и этикетку.
— Ладно, давай за три, я беру. — Тетя выдернула из рук девушки юбку.
Женщина улыбнулась. Ее золотые зубы блестели одинаково с золотыми пуговицами.
Девушка сделала такое лицо, как будто она была королева, и отошла. Мало ей, обрадовалась я, будет знать, как трогать чужие вещи. Тоже мне нашлась.
— Правильно, — сказала женщина тете, — бери. Потом мне еще спасибо скажешь.
— Хадижа, надень пиджак. — Тетя дала мне пиджак.
— Иди, сюда заходи. — Женщина отодвинула свой прилавок, и я зашла внутрь.
Там я надела сверху на свою кофту пиджак и на свою юбку — юбку от костюма. Женщина поднесла ко мне большое зеркало.
Мама моя… Я так хотела, чтобы меня кто-нибудь из сельских увидел! Хоть бы мне на свадьбу поехать в этом костюме, и чтобы Махач туда тоже приехал, думала я, разглядывая себя в зеркале.
— Шикарно сидит, а. Как будто на нее шили, клянусь, — сказала женщина. — Утром его одна девушка мерила, не подошел, а она так хотела купить. Юбка узкая ей была. А на тебе — шикарно. Цвет тоже такой богатый.
Тетя достала из сумки большой лаковый кошелек и посчитала три тысячи. Женщина положила мой костюм в пакет и отдала мне.
— На счастье носи, — сказала она.
От радости я хотела бежать. Я открыла пакет и заглянула в него. Скорее бы надеть этот костюм!
Если бы я сразу увидела синее платье, я бы ни за что не купила костюм! Его можно, что ли, сравнить с этим шикарным платьем? Оно висело в другом ряду. Почему я, как дура, сначала не посмотрела его, расстроилась я. Теперь тетя ни за что мне не купит еще и платье! Я подошла к нему и пощупала материал — шелк. Аллах, я так хочу много денег, чтобы я могла купить все, что мне нравится.
— Хадижа, я тебя научу, как ходить по рынку, — сказала тетя. — Сначала надо все ряды пройти, все посмотреть, выбрать, спросить почем. Потом надо подумать хорошенько, что тебе больше понравилось, вернуться и купить.
— Пока я весь рынок пройду, какая-нибудь другая купит то, что мне нравится, — сказала я.
— Значит, не судьба… — засмеялась тетя. — Твоя вещь от тебя не уйдет. Этот костюм не стоит тех денег, которые я заплатила. Я его специально купила, чтобы ты не думала — тетя Зухра, мол, жадная. Пошли сумку смотреть, а то до вечера будем ходить.
У меня заболели ноги, пока мы шли в другой конец рынка, где продавались сумки, дубленки, кожаные куртки, сильно пахло кожей.
— Почем? — спросила одна важная женщина у мужчины-продавца, щупая дубленку.
— Тридцать тысяч, — ответил он.
Аллах, почему ты сделал вещи такими дорогими, спрашивала про себя я. Где люди берут деньги, чтобы все это покупать? У нас в доме никогда не было тридцати тысяч. Только на свадьбе мы могли такие деньги собрать. Женщина примерила дубленку.
От ходьбы заболели ноги.
На следующее утро селение и бабушка с дедушкой были далеко. Мне казалось, что та, прошлая жизнь как будто не со мной случилась, а я всегда жила в городе.
Я помогла тете по дому — мыла полы, вытирала пыль. Стирать было не надо — у них машинка. Если так жить в городе, со всякими машинками, то можно вообще по дому не работать. Один раз убрала, постирала, и сиди весь день, ничего не делай.
Тетя сказала, через два дня пойдем экзамены сдавать. Сколько моих нервов уходит, когда я об экзаменах думаю. Тетя говорит, что я их все равно сдам, потому что дядя Вагаб уже со всеми договорился.
— Зачем сидеть целый день зубрить? — говорила тетя. — Лучше делом занимайся — по дому приберись, вещи все свои погладь, аккуратно в шкаф повесь. Зубрят пускай те, у кого денег нет, а у нас и так диплом будет какой хочешь — красный, синий, хоть золотой.
Я смотрела из окна на город. Честно если сказать, ничего в нем особенного нету — гор не видно, одни дома стоят, как некрасивые высокие коробки. Балконы у одних под стеклом, у других без стекла, если бы одинаковые были, красивее бы смотрелось. Еще тут в городе любят пристраивать к дому лишние комнаты. Например, если у тебя две комнаты, а ты хочешь три, то можешь сбоку пристроить еще одно большое помещение. У тети тоже такое есть — их соседи на первом этаже построили пристройку из кирпича, а они сверху свою добавили. Теперь соседи с третьего этажа тоже себе строят над нами. Так-то, конечно, хорошо, когда у тебя еще одна комната большая появляется. Только снаружи дом становится некрасивым. Итак гаражей много, еще пристройки. Лучше бы деревья посадили, а то задохнуться можно. Пыль с земли поднимается и в окна заходит. Не знаю, привыкну ли я когда-нибудь к такому воздуху.
В обед к тете пришла соседка с четвертого этажа — Миясат. Очень неприятная женщина.
— Хадижа, — позвала тетя, — иди поздоровайся.
Соседка сидела на диване и вытирала лицо носовым платком. Глаза у нее маленькие, как будто мутные. Сама худая, щеки в красных точках, лоб весь потный. На ней было похожее на мешок темное платье, а голову закрывал платок на резинке. Не понравилась мне она. Когда я зашла в комнату, она приподнялась с дивана и поцеловала меня в щеку. Клянусь, у нее усы длиннее, чем у моего дяди. Так уколола она меня ими. Скорее бы мне выйти, чтобы щеку после ее мокрых губ вытереть, подумала я.