— Аха-ха-ха… — бабушка чуть не упала Салихе на колени.
— Ночью темно было, жених ее не видел.
— Ва-ба-бай, на свадьбе тоже не видел?
— На свадьбе фата ей лицо закрывала.
— Аха-ха-ха…
— Короче, утром он на нее посмотрел, а у нее — вот такая щека, — Салиха приложила к щеке пряник.
— Астагфирулла! — бабушка отпрянула от Салихи.
— Клянусь Аллахом, да! Сама не видела, золовка рассказывала. Вот такая у нее щека — одна в два раза больше другой. Говорят, родилась она такая. Парень к родителям побежал — не буду я с этой аждахой жить… Те — сынок, что делать, женился, теперь живи. Нет, и все, говорит, жить с ней не буду. Ее родственники приехали, уговаривали. Дядя приезжал. Не уговорили. В тот же день они ее к родителям отправили. Поэтому больше внимания невесте давать надо.
— Я ее каждый день вижу — на родник, с родника ходит, — сказала бабушка. Ее глаза блестели — она любила собирать сплетни.
— Все равно внимания больше давай, — повторила Салиха и откусила пряник.
Они замолчали, только слышно было, как бабушка грызет сахар, а Салиха дует на чай. Я ждала, когда Салиха уйдет — при гостях я не могла брать еду с клеенки.
— Позавчера к Эльмире из города племянница приехала, Зумкина дочка, — сказала Салиха, смахивая с рук крошки.
— Аха-ха-ха…
— Сегодня мимо Абидаткиного дома она проходила. Накрашенная вся, — сказала Салиха, и бабушка покачала головой. — Абидатка видела. Губы красные. Щеки тоже крашеные. Была б это моя дочка, избила бы.
— У-у-у, смотреть неприятно, — сказала бабушка.
— Учится она — в мединституте в Махачкале.
— У-у-у…
— Нашим бабушкам не разрешали учиться, и правильно. Зачем обычаи нарушать? Жена будет на работе, кто кушать будет готовить, убирать? Это уже не жена. Никто ее из нашего села не засватает.
— Непорядочная, что ли? — спросила бабушка.
— Не знаю, но говорят… — Салиха наклонилась к бабушкиному уху.
— Астагфирулла!
Все женщины в нашем селе были сплетницами. Когда Салиха пойдет к другим соседям, она будет сплетничать про нас.
* * *
Мне никто ничего не рассказывал. Но я слышала, как шушукалась бабушка с Салихой, ловила обрывки чужих разговоров, и много раз до меня доходило слово «свадьба». Я думала, они все говорят о дядиной свадьбе. Вышло по-другому — они говорили о свадьбе моей матери. Я ушам не поверила, когда подслушала новый разговор бабушки с Салихой.
— Курбановы сразу сыграют свадьбу, как только мы Хаджи-Мурада женим, — говорила бабушка. — Выше головы прыгать не будут, все скоромно сделают, у жениха это тоже второй брак. С первой женой они разошлись.
— Почему разошлись? — спросила Салиха, а я, сидя за занавеской, никак не могла понять — какое нам дело до свадьбы этих Курбановых.
— Детей у них не было, — ответила бабушка. — Говорят, вина со стороны жены.
— С Айшей им нечего боятся — вон у нее дочка есть.
— Хадижа с нами останется, — сказала бабушка, и у меня все внутри похолодело — они говорят обо мне и о маме! Это мама выходит замуж!
— Айша согласилась? — спросила Салиха.
— Это вопрос решенный, — сказала бабушка таким же голосом, каким говорила дедушке, какого барана надо зарезать.
— Такая обуза… — Салиха закачала головой.
— Что делать… — бабушка вздохнула. — Платье свадебное Надире купили, — она поднялась с подушки. — Завтра ей отнесем.
Салиха тоже подняла свой живот. Когда они ушли на второй этаж смотреть платье, я выскочила из-за занавески и побежала во двор. Мама выйдет замуж и уедет к Курбановым, билось в моей голове. А я останусь с бабушкой и дедушкой.
«Я люблю только маму!» — хотела кричать я.
Я знала, мама уедет, а бабушка будет каждый день меня бить!
Во дворе ходили куры. Я захотела забежать в курятник и разбить все яйца.
Однажды бабушка разрешила мне посмотреть, как из яйца вылупляется цыпленок. Мы вместе пришли в курятник. Яйца лежали в гнезде, и на одном появилась маленькая дырочка — это цыпленок бил яйцо клювом с другой стороны. Не знаю, что со мной случилось, я же говорю — во мне живет плохое, — я схватила яйцо и хотела его поцеловать. Но бабушка закричала на меня и ударила по лицу. Я бросила яйцо, и цыпленок умер. Я не хотела его убивать, я хотела играть с ним. Цыплята такие бывают красивые, когда без перьев, в желтом пуху. Я хотела потрогать их, пока они не превратились в противных куриц. Дедушка говорил, их нельзя брать на руки, пока они еще маленькие, и правильно бабушка сделала, что меня побила.
Я выбежала за ворота. Куда мне бежать? Я так хотела уйти из этого дома навсегда, но, кроме него, у меня не было другого. Я побежала на кладбище, потому что хотела умереть. Если я умру, думала я, меня все равно туда отнесут. Я больше не буду ничего есть, решила я, и умру от голода.
Сначала я хотела спрятаться на старом кладбище, но могильные камни там — узкие и низкие, я не могла за ними спрятаться. На новом кладбище я нашла высокий камень, села за него, и спине стало тепло — его нагрело солнце. Я сидела на земле, спрятавшись за камнем, и смотрела на облака. Надо мной проплывали бараны — целое стадо, слоны. Однажды папа купил мне футболку, на ней спереди был нарисован слон. Облака приходили и уходили. Я махала им рукой. Летом, когда солнце, они такие добрые. Еще я видела на небе свадебное платье — широкое, с обручем внутри, точно такое лежало на кровати в бабушкиной комнате. Интересно, мама тоже будет выходить замуж в таком платье, подумала я? Слезы потекли по моему лицу. У меня внутри все сдавило, я была как цыпленок, который не может вылезти из яйца. Я стала плакать еще сильней — так сильно, что у меня изо рта полез громкий плач, и я закрыла рот рукой. Потом я подумала про человека, который похоронен в этой могиле. Я даже не знала, мужчина это или женщина, потому что не умела читать. Наверное, представляла я, он лежит и думает — что она пришла на мою могилу плакать, я же ее не знаю, мы даже не родственники с ней?
Мне стало интересно, слышат ли покойники. Один раз я видела во сне папу, и он сказал мне, что все очень хорошо слышит. Он сказал, что разные покойники слышат разными частями тела — кто-то головой, кто-то телом, кто-то ногами, а кто-то руками. Мой отец слышал руками. Когда он это сказал, показал мне свои ладони. А чем слышит этот покойник? Я не знала.
— Мама замуж выходит и уезжает к этим Курбановым, — сказала я человеку, который был похоронен в этой могиле. — А я остаюсь с бабушкой и дедушкой. Бабушка меня не любит. Я тоже ее не люблю. У меня умер папа. Как ты, совсем умер. Я осталась с мамой. Почему она должна уехать? Зачем? Я тоже хочу умереть.
Я представила, как я умерла и осталась возле этого камня.
— Если бы ты знал, как я хочу умереть, — сказала я человеку, который был похоронен в этой могиле. — Ты можешь сделать так, чтобы я умерла прямо сейчас? — спросила я его. — Прошу тебя, сделай, да. Пусть они все пожалеют. И еще сделай так, чтобы мама к этим Курбановым не уезжала, — просила я, еще не зная, что скоро мое желание исполнится…
Меня никто не искал, и я стала думать о Махаче. Когда меня похоронят, представляла я, он придет на кладбище в своей красивой одежде и положит мне на могилу ветку цветущей черешни. Жаль, конечно, что я умираю не весной, тогда ему легче было бы достать ветку. Мне было так приятно думать о Махаче, что я даже перестала плакать и мечтала о нем.
Я не знаю, сколько времени я сидела у того камня, у меня же не было часов, но день изменился. Солнце начало заходить за гору. Сначала это бывает красиво — когда солнце заходит. Ты смотришь на дома, а у них на крыше — тонкое золото. Смотришь на горы, и кажется, что у них на вершине — золотая корона. Все так блестит, как золотое кольцо, цепочка или зуб. Но проходит время, наверное час, и золото уходит, приходит тень. А солнце, красное, как помидор, падает в дырку, которая получается между двумя горами. Что там, за этой дыркой? Я никогда так далеко не ходила. Иногда мы с дедушкой ходили гулять в горы. Шли-шли, а до тех гор так и не дошли. Мне хотелось пойти туда поздно вечером и обойти их, чтобы увидеть, как за ними лежит красное солнце. Спит на боку до утра.
Мой камень стал холодеть. Как я останусь здесь ночью среди мертвых, испугалась я. Нужно умереть, пока не наступила ночь.
— Ты можешь сделать так, чтобы я умерла прямо сейчас? — спросила я человека, чья могила это была.
У меня по спине побежали холодные мурашки. Я начала плакать. Из моих глаз вытекало столько слез, что даже небо расстроилось из-за меня. Облака уплыли, на их место приплыли тучи. Очень быстро вокруг потемнело, хотя ночь еще не наступила. Я услышала, как вдалеке по дороге пастух гонит коров. Их мычание доходило до меня. Маленькие капли упали с неба мне на руки. Воздух изменился, стал двигаться и шевелить траву у моих галош. У меня в груди появилось странное чувство — как будто по ней водили мягким куриным пером, только с обратной стороны. Я никогда еще не была на кладбище вечером во время дождя.
Ветер принес мне обертку от конфеты, она прилипла к моей ноге. Я захотела оказаться дома, возле теплой печки, в которую бабушка подбросила сухой хворост, — сидеть на подушке, греться и пить горячий чай вприкуску. Я захотела побежать домой, но вспомнила о том, что они должны найти меня мертвой. Я представила, как утром они приходят на кладбище, а я лежу на земле у этой могилы. На моих волосах роса, а руки и ноги холодные. Бабушка плачет и жалеет, что била меня палкой. Мама тоже плачет. И дедушка плачет. Они жалеют меня и говорят: «Прости, Хадижа, что мы так плохо с тобой обращались». Но уже поздно. Я уже не оживу. Не встану с травы. Не открою глаза. Не скажу им ни слова. Не прощу их. И они всю жизнь будут жалеть о том, что не любили меня.
Дождь полил с неба. Мой платок промок. Камень стал очень холодным. С него мне за шиворот стекала холодная вода и тонкими змейками ползла вниз по спине. Я зажмурила глаза, закрыла голову руками и сидела так, прячась от дождя, пока мне в голову не пришла страшная мысль — как будто это не камень, а покойник прикасается ко мне холодными руками. Мне нужно бежать домой! Я открыла глаза и закричала. Пока я сидела с закрытыми глазами, вокруг все потемнело. Я не видела дорогу, которая вела к нашему дому.
Вокруг меня стояли могильные камни — темные. Я вспомнила дядю Абдуллу, который недавно умер, я еще ела с его могилы конфеты. Я подумала, что он сейчас может выйти из могилы и прийти за мной. В галошах собралась вода, и от холода я не могла пошевелить пальцами. Я хотела встать, но потом представила, что дядя Абдулла уже стоит за моим камнем и прикладывает свои холодные руки к моей спине, чтобы услышать, о чем я думаю. Я закричала, но крик у меня не получился.
— Мама! — позвала я.
Мне показалось, что они уже идут за мной — все покойники, с могил которых я брала еду.
— Я не много брала, — заплакала я. — Одну конфету или две. Я все не трогала.
На горе закричала какая-то птица. Мое сердце чуть не выпрыгнуло изо рта.
— Бабушка! — крикнула я.
Это не птица кричит, а покойники, пронеслось в моей голове. Они идут за мной! Зачем я не осталась дома, ругала я себя. Зачем?!
Потом я вспомнила свою прапрабабушку, которая тоже похоронена здесь, и прабабушкиного брата, которого отравили наши родственники.
— Прапрабабушка, приходи ко мне! — стала звать я.
На небе сверкнула фиолетовая полоска, и камни вокруг меня задвигались, протянули ко мне каменные руки. У меня сердце заледенело, и я закричала. В глазах засеребрились маленькие точки, как на машине генерала Казибекова. И я оказалась в каком-то доме. Это был как будто наш дом и не наш. Стены были обмазаны глиной, полы деревянные, но без ковров — голые. Никакой мебели в доме не было, даже печки, поэтому было очень холодно. Только у стены стоял станок с уже начатым ковром. Я посмотрела по сторонам и увидела очень красивую женщину в старых одеждах. Она сидела перед станком на полу, поджав ноги.
— Все забрали, — сказала она, — ничего не оставили.
Она заплакала и взялась за ковер. Женщина вынимала из пучков разноцветные нитки — синие, желтые, красные, зеленые — и вплетала их в основу. У нее получались очень красивые узоры — ромбы, квадраты, разные фигуры.
— Хочешь попробовать? — спросила она.
— Хочу, — ответила я.
Она положила передо мной пучки ниток разных цветов и сказала, чтобы я выбрала свою нитку.
— Только выбирай осторожно, — сказала она. — От того, какую нитку ты выберешь, зависит твоя судьба.
Сначала моя рука потянулась за желтой ниткой. Мне нравится желтый — таким бывает солнце. Потом за красной — я люблю красный, он виден издалека. Но взяла я зеленую нитку, потому что такого цвета лето — когда все живое. Женщина покачала головой — ей не понравился мой выбор.
Она немного отодвинулась, уступая мне место у станка. И я вплела в основу свою нитку — поверх красного ряда. Женщина вынула из пучка еще зеленые нитки и вплела их над моей ниткой — получился Тамерлан.
— Это Тамерлан? — спросила я.
— Это овца — жертвенное животное, — ответила она. — Каждый ковер рассказывает свою историю. Ее можно прочесть в узорах.
— А какую историю рассказывает твой ковер? — спросила я.
— Мой ковер рассказывает историю Каменного Мальчика. Давным-давно, меня еще не было на свете, к нам в горы пришел страшный завоеватель и привел с собой множество воинов. Их было столько, сколько ворсинок в этом ковре. Они еще не дошли до нашего села, когда встретили мальчика. Он играл на свирели и пас овец. Вот они — вытканные зелеными нитками.
— А какого цвета мальчик?
— Красного, — сказала она и стала ткать свирель красными нитками. — Завоеватель приказал мальчику отвести их в село. Мальчик повел их, но завел в другую сторону — туда, где стоят непроходимые горы и не выпускают никого обратно. Когда завоеватель замахнулся над сердцем мальчика кинжалом, Аллах превратил мальчика в гору. Он до сих пор стоит в стороне от нашего села.
— А ты кто? — спросила я.
— Твоя прапрабабушка, — ответила она.
— Ты умерла! — крикнула я.
— Ты меня звала. — Женщина посмотрела на меня своими черными глазами.
В это время в комнату вошел мальчик — младше меня. Он принес с собой мой эмалированный чайник, с которым я все время ходила на родник.
— Все забрали, — повторила она, — ничего не оставили.
Мальчик поставил перед нами чайник и стаканы.
— Рамазан, налей чай, — сказала ему женщина.
— В чайнике холодная вода, — закричала я. — Не наливай! Мне и так холодно!
— Тебе надо согреться, — сказала прапрабабушка.
— Я не буду пить холодный чай! Мне холодно! Я замерзла!
— Не бойся, — сказал мальчик. — Это вода из нашего чайника. Пей, она горячая.
Я взяла в руки стакан, в нем оказался чай-кипяток. Я сделала несколько глотков, и мне стало очень жарко. Мне было так жарко, как будто воду-кипяток вылили на голову.
— Дай, да, я еще выберу нитку, — попросила я прапрабабушку.
— Нельзя, — сказала она. — Можно выбирать только один раз.
— Дай я еще выберу! Пожалуйста! — закричала я.
Не знаю, зачем мне понадобилась эта нитка. Но в том доме я очень хотела выбрать нитку другого цвета.
— Дай мне еще нитку! Пожалуйста!
Женщина протянула ко мне руки, подняла меня с пола, посадила к себе на колени и стала качать. Когда она подняла на меня лицо, я увидела, что это мама.
— Мама, дай мне еще нитку!
— Тихо, — говорила мама. — Сейчас дедушка приведет врача…
Ковер уплыл далеко-далеко, и я оказалась на бабушкиной кровати. Мама держала меня на руках. Кровать качала нас. Рядом появилось лицо бабушки с красным носом, она шумно дышала, как будто нюхала табак. Кровать качала нас, как волны на море.
— Мама, возьми у прапрабабушки другую нитку, — попросила я, но покрывало поднялось с кровати как волна, заблестело над моей головой, накрыло меня, и больше я ничего не помню.
* * *
Следующие дни я плохо помню. Единственное, что возвращается в память, — сильный жар и боль в коленях. Ноги болели так, будто кто-то брал меня за ступни и крутил их в разные стороны. Я не могла лежать спокойно, мои ноги постоянно были в движении, я терла одну ступню о другую, хотела сбросить с них невидимые руки, но легче мне не становилось. Почему-то я представляла себя керосиновой лампой, в которой сильно повернули фитиль, огонь разгорелся, и стекло сейчас лопнет. Я сейчас лопну, казалось мне, потому что очень горячо, внутри огонь. Приходил врач, которого дедушка привел из соседнего села. Дедушке пришлось пройти ночью под дождем по скользким дорогам три километра туда и обратно. Даже врач не смог повернуть во мне фитиль в обратную сторону. Я больше не могла терпеть и звала маму, хотя мама всегда сидела рядом со мной на бабушкиной кровати. Часто появлялась бабушка, я запомнила ее красный нос, который приближался к моему лицу. Когда я думала, что сейчас взорвусь на части, кровать проваливала меня вниз, куда-то под землю, и там я попадала в тот пустой дом. Там меня ждала женщина. Она снимала платок, и я видела, как тяжело повисают до пояса ее черные косы. Она снова ткала ковер — моя прапрабабушка.
— Пить, — просила я, и появлялся мальчик с моим эмалированным чайником.
— Не бойся, — говорил он, — это вода из нашего чайника.
Я постоянно просила женщину дать мне еще выбрать нитку, но она только качала головой, отчего ее косы колыхались. Она вязала ковер, и на нем постепенно начали появляться желтые узоры. Она ткала солнце, которое поднималось из-за гор и грело баранов и Каменного Мальчика. Тогда я поняла, что мне надо было выбрать желтую нитку.
— Дай мне желтую нитку, — просила я, но она снова качала головой.
Потом кровать возвращала меня к маме. Я бы радовалась, если бы бабушка разрешила мне полежать на ее кровати в другое время, а в те дни я хотела лежать на полу — он бы не бросал меня вверх-вниз. Я просила, чтобы меня переложили на пол.