– Ты потеряла всех своих друзей, – продолжала я, – почти потеряла дом. А тот мужчина… Мартин? Если бы ты не умерла тогда…
– Я сказала, хватит!
Я почувствовала, как во мне закипает гнев, как он вспыхнул как спичка. «Сей приимет благословение от Господа, и милостыню от Бога, Спаса своего…»
Трентон закричал. И все погрузилось во тьму.
Кэролайн
Кэролайн услышала звон разбитого стекла и чей-то короткий вскрик, едва она вошла в дом. Звук прорезался через звукопоглощающую стену в ее голове – так эта жуткая тетка назвала эффект, который алкоголь оказывал на мозг Кэролайн. Она была тогда на принудительном лечении в реабилитационном центре после того, как немного зацепила проезжающий мимо автомобиль по дороге домой. Никто не пострадал, но та женщина с ребенком в машине начала истерить и вызвала полицию.
Тетка из реабилитационного центра сказала, что Кэролайн должно быть стыдно. Но в таком состоянии ей было хорошо: мозг казался ей защищенным и укутанным теплым пледом.
Но теперь сквозь спасительный барьер прорвался звук, и движения и голоса стали резкими и болезненными.
– Трентон, – произнесла она, в панике повернувшись к Минне, – это был Трентон!
Кэролайн как слепая побрела по коридору, она даже не понимала, откуда шел звук.
– Трентон! Где ты? Что с тобой?
– Все нормально! – Его голос был слабым и приглушенным. Это всегда раздражало ее в этом доме – тут были такие толстые стены, что они поглощали половину звуков и шагов.
– Где ты?! – закричала Кэролайн. Она еще не совладала с паникой. Ее как будто кто-то сильно ударил в грудную клетку и перенес в ту ужасную ночь, когда Трентон попал в аварию. Два долгих часа езды через темноту, больница и та ужасная женщина, что не давала ей пройти в операционную, и долгие-долгие часы ожидания без капли спиртного.
– Он в подвале, мама, прекрати верещать. – Минна открыла дверь в подвал ногой, как будто та вела в общественный туалет и ручка была вся в микробах. Эми тут же ринулась туда, но Минна крепко схватила ее за руку.
– Что я тебе говорила, Эми? – строго сказала она. – Тебе туда нельзя! Ты пойдешь в подвал только с мамой, ясно?
Эми захныкала.
Кэролайн протиснулась мимо них и начала спускаться по узкой лестнице – для этого ей пришлось встать боком. Голова раскалывалась. «Что ты делаешь?» – спросила она себя, осторожно ступая по старым ступеням. Каждый шаг отдавался болью в разных местах – в лодыжке, в колене, в бедре. Врач сказал, что ей нужно сбросить лишний вес. И пить меньше. Она кивнула и сказала: «Да, непременно», как она говорила Ричарду много раз, когда не собиралась его слушать.
Если бы у этого врача был такой же муж, как у нее, и такие же дети – он бы тоже много пил.
– Все нормально, – повторил Трентон. Он стоял среди сваленных в кучу старых вещей. Вид у него был явно виноватый. – Я просто прибирался.
Врет, конечно. Трентон не помог им ни разу за эти три дня, которые они пробыли в Коралл-Ривер. Кэролайн предполагала, что он смотрит порнографию. Наверное, нашел коллекцию своего отца.
Спустя несколько месяцев после рождения Трентона Кэролайн спустилась в подвал, чтобы найти старую коляску Минны, и наткнулась в одном из сундуков на стопку журналов откровенного содержания и шляпу, которую она подарила Ричарду во время их медового месяца. Она несколько часов просидела на полу, перелистывая страницы журналов – она была в шоке, как будто парализованная ударом тока.
– Что это был за шум? – спросила Кэролайн. – Ты что-то разбил?
– Я ничего не делал! Просто лампочка… взорвалась.
– Проводка в доме всегда была некудышная, – сказала Минна.
Кэролайн обернулась и увидела, что дочь тоже спускается по лестнице. Эми пыталась выбежать вперед, но Минна виляла из стороны в сторону, как хоккейный вратарь, не давая ей этого сделать.
Конечно, Минна на стороне Трентона. Всем понятно, что он начал рыскать по местам, где его не должно быть, только потому, что теперь он – законный владелец дома. Кэролайн почувствовала гнев, который стер подчистую весь страх за сына.
Этот дом был вечной причиной их ссор с Ричардом. Она не хотела переезжать из их дома с аккуратной лужайкой, который находился в солнечной Калифорнии в отличном тихом районе совсем недалеко от моря. Ей очень нравилось помещение охраны, где вежливые молодые мексиканцы сверяли имена со списком при каждом въезде на территорию района. И всякий раз, возвращаясь домой, она чувствовала себя приглашенной на закрытое модное мероприятие, где вход был только по спискам.
А потом Ричард решил, что хочет вернуться в Нью-Йорк, поближе к тем местам, где он вырос, и приволок ее в другой конец страны, в этот ужасный, темный, пыльный дом, кишащий мышами и термитами. С отоплением тут были сильные перебои, протечки были нередки, а также была масса проблем с водопроводом и канализацией.
Она объявила войну. Сначала Ричарду: Кэролайн отказывалась спать с ним почти два месяца, но потом поняла, что эта тактика его только веселит – он явно получал то, что хочет, другим способом. Тогда она объявила войну этому дому. Она переклеила обои по своему вкусу, сделала перестановку и заменила часть мебели, поставила лампы везде, где это было возможно. Раньше она ничем подобным не занималась – в Калифорнии были садовники и декораторы, которые говорили, какого цвета подушки лучше положить на диван. А Кэролайн оставалось только соглашаться с ними или нет. Но в новом доме она вошла во вкус, у нее стало получаться.
Всю весну она занималась садом – впервые в жизни – перевозила на тележке землю и удобрения, сажала новые клубни растений, пропалывала и окучивала, выпалывала кислицу, проклинала веронику за то, что та не хочет цвести, и пыхтела над клумбами.
И со временем полюбила этот дом. Ей нравились все эти комнаты, залитые светом по утрам, как густым сиропом, нравился запах сада после грозы и аромат осеннего леса, такой насыщенный и глубокий – в Калифорнии такого нет. Она даже полюбила скрипучие половицы и гудящие трубы, которые как будто переговаривались на своем языке.
Кэролайн полюбила первый зимний морозец, который рисовал на окнах узоры, и пить кофе по утрам в теплых носках, полюбила хлопок и его семена, мягкие и пушистые.
Но она продолжала притворяться, что ненавидит этот дом и что Ричард привез ее против ее воли. Это давало Кэролайн власть над мужем. Она притворялась, что была счастлива наконец-то съехать от него с Трентоном на Лонг-Айленд, хотя это разбило ей сердце. Она хотела, чтобы он чувствовал вину, несмотря на то, что на самом деле она была счастлива – именно этот дом сделал ее по-настоящему счастливой.
И Ричард понял наконец, что дом был для жены обузой. Во время одного из их разговоров после развода он извинился перед ней.
– Не надо было увозить тебя из Калифорнии, – сказал он жалким, извиняющимся голосом, – ты всегда ненавидела это место. Наверное, мне стоило к тебе прислушаться.
Кэролайн чуть было тогда не закричала: «Нет! Ты ошибаешься! Я очень скучаю по Коралл-Ривер. Каждый день скучаю». Но было слишком поздно признаваться во лжи, которую она упорно подпитывала все это время. Эта ложь стала неотъемлемой частью их отношений, почти как третий ребенок.
Теперь Ричард мертв. Он никогда не узнает правду, а дом достался Трентону.
Он хотел ее наказать тем, что она не сможет вернуться? Или действительно думал, что дом был ей противен?
– Тебе не стоит здесь быть, – сказала Кэролайн, головная боль только усилилась, – не надо тут копаться в старье.
– Я же сказал, что прибирался, ясно? – отрезал Трентон, давая понять, что тема исчерпана. Гнев и боль теперь бились о черепную коробку короткими импульсами как будто прямо между глаз Кэролайн. Она и так с самого приезда тут вкалывает! А Трентон опять надулся и снова пытается сделать несчастным себя и других, прямо как муха в тарелке с супом – ни себе, ни людям!
Хотя едва ли что-то стало хуже после аварии. Он по-прежнему часами просиживал за своим компьютером – один бог знает, что он там делал (смотрел порно наверняка), на все вопросы отвечал односложно, про Андовер вообще не рассказывал и только говорил, что не хотел туда возвращаться.
– Я хочу, чтобы сегодня ты помог Минне, Трентон, – строго сказала Кэролайн. Она помнила, что она все-таки его мама и может говорить ему что делать, – я хочу, чтобы ты упаковал все коробки. И не желаю слышать никаких жалоб! И убери стекло.
– Я же сказал, это не я…
– Просто сделай это! – перебила Кэролайн.
Трентон пробормотал что-то себе под нос, тихо, чтобы она не услышала. Но ей уже было все равно. Она приструнила Трентона и теперь могла пойти наверх, дать отдохнуть ногам и выпить в тишине и спокойствии.
Кэролайн до сих пор обвиняла Ричарда, что он умер и оставил ее одну, хотя это было глупо и нелогично. Несмотря на то, что они разъехались десять лет назад и были в официальном разводе четыре года, он всегда был в ее жизни. Звонил, просил вернуться. Ричард был к ней привязан. Как и она к нему.
Трентон пробормотал что-то себе под нос, тихо, чтобы она не услышала. Но ей уже было все равно. Она приструнила Трентона и теперь могла пойти наверх, дать отдохнуть ногам и выпить в тишине и спокойствии.
Кэролайн до сих пор обвиняла Ричарда, что он умер и оставил ее одну, хотя это было глупо и нелогично. Несмотря на то, что они разъехались десять лет назад и были в официальном разводе четыре года, он всегда был в ее жизни. Звонил, просил вернуться. Ричард был к ней привязан. Как и она к нему.
Минна по-прежнему стояла на лестнице, и Кэролайн не могла ее обойти.
– Да ладно! – взгляд широко раскрытых глаз Минны был направлен в угол подвала. – Вы что, шутите? Он все время хранил эту сраную штуку?!
– Минна! – прикрикнула Кэролайн. Эми зажала уши ладошками и стала напевать.
А Минна как будто не слышала. Она спустилась на несколько шагов, по-прежнему не давая дочке пройти вперед. Кэролайн поняла, что она смотрит на пианино.
– Оно ведь сломано, – проговорила Минна.
Кэролайн начала терять терпение, она хотела поскорее выйти из этого подвала и злилась на детей.
– Откуда ты знаешь? – спросила она раздраженно.
– Минна сама шваркнула по нему бейсбольной битой, – отозвался Трентон, – ты не помнишь?
Кэролайн точно такое бы запомнила.
– Когда?
– Когда мне было пятнадцать, мама.
– Но… – Кэролайн была в замешательстве: она помнила совсем юную Минну с красивой и аккуратной прической. Тонкие гибкие пальцы девушки летали над клавишами, как тени над водой. Она не знала, почему Минна перестала играть. – Но ты ведь собиралась в Джульярдскую школу. И мистер Хэнсли сказал, что…
– Нет! – перебила Минна.
– Мистер Хэндси? – спросил Трентон.
– Хэнсли, – поправила Кэролайн и только потом поняла, что он то ли шутит, то ли издевается. Другое воспоминание было менее приятным: летний жаркий день, в комнате с фортепиано стоит графин с лимонадом, мистер Хэнсли несется к Минне на урок. Он улыбается, начинает ей что-то торопливо объяснять, нервно потирая очки. Минна молчит, она уставилась на клавиатуру и избегает смотреть на учителя.
Ухватившись за перила, Кэролайн попыталась протиснуться мимо дочери. Стоило Минне чуть-чуть подвинуться, как Эми тут же проскочила вперед через образовавшуюся брешь.
– Эми! – Минна потянулась за дочерью, а потом раздраженно взглянула на мать. – Вот смотри, что ты наделала!
Но Кэролайн было все равно. Она была даже рада, что немного позлила Минну. Дочь предпочла хранить обрывочные воспоминания о ней, преимущественно плохие, а там было еще что вспомнить хорошего: как Кэролайн мазала ее лосьоном от насекомых, как залепляла ранки пластырем, как кормила ее яичным супом, когда та болела.
И конечно, она не помнила о том, что Кэролайн всегда пыталась оградить ее от самых худших проявлений характера Ричарда – не только от вспышек его гнева, но и от равнодушия. Когда он был не в настроении, от этого обычно страдал какой-то один конкретный человек. Перед глазами Кэролайн до сих пор стоит образ тринадцатилетней Минны с синими губами. Она промерзла до костей и, стуча зубами, кутается в мамино одеяло – Ричард забыл забрать ее с урока танцев, и ей пришлось ждать его полтора часа под проливным дождем.
– Лучше бы он нас ненавидел, – сказала тогда Минна, – а ему просто все равно.
– Нет, ему не все равно, – тихо проговорила Кэролайн. Эта установка у Минны была уже давно, как бы Кэролайн ни пыталась на нее повлиять.
Вот почему она в конечном итоге ушла от Ричарда – поняла, что он любил ее лишь за то, что она всецело принадлежала ему.
Краткий подъем утомил Кэролайн, и она остановилась на отдых на самой верхней ступени, чтобы сделать последний рывок. Ноги распухли так, что кожа сморщилась вокруг балеток. Кэролайн прислонила голову к прохладной стене. Сердце колотилось как бешеное. Все чаще она стала думать, что оно может резко остановиться, не выдержав такого сумасшедшего ритма.
– Осторожно! Не поранься, тут стекло! – донесся снизу голос Минны. Она следовала за Эми шаг в шаг. – Не трогай! Тут ржавчина.
– А это что? – спросила девочка.
– Да кто знает… Мусор какой-то. Трентон, не поможешь хоть немного?
– Какого черта тебе от меня еще надо?
– Не смей чертыхаться при Эми! – выругала его Минна.
Кэролайн слышала их голоса как через глухую стену. Она опустила голову. Как же она устала! Как же ей преодолеть последнюю ступень?
– В «Черном гелиотропе», – сказала Эми умоляющим голосом, – была Пещера Верта. Там было много сокровищ. Можно, мы поиграем как будто мы в пещере, мамочка?
Кэролайн заговорила раньше, чем Минна успела ответить. Ее голос прозвучал неожиданно громко:
– Нет там никаких сокровищ, Эми. Только мусор, как сказала твоя мама.
Наконец-то она преодолела последнюю ступеньку и направилась на кухню за выпивкой.
Элис
– Ну что, гордишься? – ехидно спросила Сандра.
– О чем ты?
– О том, что ты сделала, – ответила она. Новенькая заскулила почти как животное, – первоклассное маленькое представление!
– Не понимаю, о чем ты говоришь. – Конечно, я все понимала.
Она имела в виду взорвавшуюся лампочку. И да, я гордилась. Да более того – я была на седьмом небе от счастья! Наконец-то после стольких лет я почувствовала в себе силу.
И это вселило в меня надежду.
Я лишь однажды видела настоящий большой пожар. Мне было семь или восемь лет. Огонь быстро распространился по соседним домам, прежде чем перекинулся на церковь Иоанна Богослова и похоронное бюро. К утру от домов ничего не осталось, а церковь почернела и наполовину выгорела. В воздухе пахло расплавленным стеклом и каким-то химическим веществом. Добровольцы вытаскивали гробы из-под обломков. Мы с сестрами стояли в стороне и наблюдали за этим, чтобы поглазеть на мертвые тела. Гробы были покрыты толстым слоем пепла, наполовину обгоревшие тела лежали под брезентом. Волосы и ногти у них выгорели совсем.
– Когда человек умирает, его ногти продолжают расти, – сказала мне сестра Делайла, – волосы тоже.
– Однажды ты тоже умрешь, – сказала сестра Оливия, – и от тебя не останется ничего, кроме костей и ногтей. И никто не будет по тебе скучать.
«Ибо прах ты и в прах возвратишься».
Сандра не знает, что я собираюсь устроить пожар. Как я могу ей об этом сказать? Если моя догадка верна, то это – конец. Конец нашего существования. В этом-то и смысл. В художественной литературе призраки остаются на земле, потому что они к чему-то здесь привязаны, им нужно что-то завершить.
Уверяю вас, это не наш случай. Земная жизнь теперь вне досягаемости, миру нечего нам предложить, а нам нечего ему дать. Я как женщина, смотрящая с балкона на красочный парад, который шествует по улице и постепенно растворяется за горизонтом. А ее ждет гора грязной посуды – именно так она и проведет праздничный вечер. И все следующие вечера.
У меня была Мэгги, но она, должно быть, уже умерла. Я хотела бы это почувствовать, но не могла. Когда дочка стала взрослой, она отдалилась от меня, превратилась в незнакомую мне женщину с короткими волосами и прямой спиной. «Это тофу, – сказала она мне, когда я приехала навестить ее в Сан-Франциско. Она поставила передо мной тарелку овощей с большим куском чего-то белого, похожего на спрессованный жир. – Я теперь вегетарианка».
Удивительно, не правда ли? Как люди, чьи сердца когда-то бились в унисон, могут стать такими далекими и чужими. В этом и есть вся суть жизни – постоянное разделение и отдаление. Этот процесс можно остановить, только слившись с единым потоком времени, с вечностью.
Наверное, нам уже пора отправиться домой.
Часть IV
Оранжерея
Трентон
Трентон не был в оранжерее уже много лет. Когда он открыл дверь, к потолку взметнулась перепуганная птица – она пролетела так близко, что он почувствовал вихрь, поднятый ее большими черными крыльями.
Некоторые стекла были выбиты. Трентон подумал, что это произошло во время последней сильной грозы. К стене была прислонена большая ржавая лестница, как будто кто-то решил, что делать ремонт нет смысла, и просто оставил ее здесь. Земля поросла молодой травкой, и она хрустела под ногами при каждом шаге.
Когда он был ребенком, оранжерея казалась ему фантастическими джунглями с огромными цветами – влажными, экзотическими и абсолютно для него недосягаемыми. Он помнил странные и необыкновенные орхидеи в изумрудном свете оранжереи, розы, которые стояли в цвету даже зимой.
Теперь там не было ничего зеленого, только пара искусственных рождественских елей, лилий, орхидей и даже миниатюрная пальма, стоящая в самом углу. Все оставшиеся живые растения были темными, сухими и ломкими.