— Как две горошины в одном стручке! — пискнул Стэн.
— И все-таки, — не выдержал я, — мне трудно поверить…
— Сэр, следует не верить, а знать! Разве гусеницы хоть чем-то похожи на бабочек? А как вообще на Земле возникла Жизнь? Разве мог ожить камень, в который ударила молния? Почему это электрические бури в облаках над первозданным океаном привели к возникновению жизни, суетящейся и пытающейся познать самое себя? Этого мы не знаем, разводят руками ученые. Так уж вышло. Вот вам и вся наука, ребята! Так уж вышло, что мы появились на свет. Без начала и без конца. Полугусеница-полубабочка.
— Мало того, — прошептал Стэн. — Олли и я, я и Олли будем жить вечно.
— Вечно? — изумился я.
— Разве не об этом когда-то мечтали все вы? В ту пору, когда мы ставили водевили в Лондоне и Дублине, зрители дружно кричали: «Стэн? Олли? Умоляем вас, никогда не умирайте!» — При этом воспоминании Стэн даже прослезился. — Их желание исполнилось. Мы никогда не умрем, но так и будем разъезжать по миру с нашим прощальным турне. И в нашем контракте сказано, оно будет длиться… — Голос его сорвался, и он закончил фальцетом: — Вечно!
— Вечно… — прошептал кто-то.
— И куда же вы отправитесь теперь? — спросил я.
— В системе Альфы существует еще восемь обитаемых планет, у семи из них свои колонии. Только смехом можно победить болезнь Одиночества и спасти цивилизацию! И мы приходим.
— Выходит, — тихо сказал Уилл, — вы что-то вроде Спасителей. Возлюбленные космические сыновья Господа. Только без распятия, без слез.
— Продолжайте, продолжайте! — восторженно прочирикал Стэн. — Если бы мы знали всю правду о себе, я стал бы дурачиться еще больше, а Олли — пыжиться еще сильнее!
— Я бы не стал! — закричал Олли.
— А я стал бы, — сказал Стэн.
— Ладно тебе, — буркнул Олли. — Идем. Местным сиротам нужно подкрепиться, нам же пора заняться делом. Верно, Стэнли?
— Вы что, никогда не отдыхаете и не спите? — спросил я.
— У нас слишком много дел.
— Постойте! — воскликнул я.
Я вышел из-за стойки, чтобы обменяться с ними рукопожатиями. Как ни странно, но их черно-белые руки оказались теплыми.
Они направились к выходу, выкидывая на ходу уморительные коленца.
Остаток ночи они провели более чем своеобразно.
1. Встретили на шатком мостике огромную гориллу.
2. Сначала увязли в цементе, потом едва не утонули в глубокой яме.
3. Какой-то лунатик пообещал поотрывать им головы и завязать им ноги узлом.
4. Лорел перескочил через частокол, а Гарди, не сумев перепрыгнуть, смел всю изгородь.
В финале Оливер Гарди появился на верхних ступенях ярко освещенной парадной лестницы, держа в руках огромный торт, утыканный горящими свечками. С чрезвычайно важным видом, воплощенное достоинство, он начал спускаться, но тут же оступился и с воплем отчаяния заскользил вниз, пока все они, и торт, и свечки, и сам Олли с перепачканным в креме лицом, не приземлились на уставленном яствами обеденном столе, который, разумеется, тут же рухнул, торт и Олли свалились на пол, а на них посыпались со стен картины, с потолка на все это упала люстра, а на самом верху оказались горящие свечки. Затем — внимание! — картины взмыли обратно на стены, люстра вознеслась к потолку, торт — целехонький, а Олли, пятясь задом, вновь оказался на вершине лестницы с тем же тортом в руках и, окинув публику деланно скромным взглядом — вот он я, видите, сейчас я пойду снова, на этот раз я не упаду, не бойтесь, смотрите! — стал спускаться по ступеням — черно-белый, самоуверенный, как всегда, и, как всегда, оступающийся, вечно натыкающийся на хлипкие столы, на доверчивые картины, на гильотину люстры… Аплодисментам обезумевших обитателей Альфа Центавры не было конца.
— Ну, когда же, когда же вы к нам вернетесь? — спросил я.
— Как только в этом возникнет необходимость, — ответил Олли. — Когда у вас случится беда или в ваших сердцах поселится Одиночество. Осталось произнести волшебные слова. Что сказал полисмен, когда мы так и не смогли завести нашу колымагу?
Стэн и Олли взяли свои котелки наизготовку.
— Олли, начинай теребить галстук, — сказал я.
Олли послушно схватился за галстук.
— Стэн, поправь волосы.
Стэн затряс головой.
Я набрал в легкие побольше воздуха и что было сил заорал:
— А ну-ка пшли вон, а не то я сдеру с вас штраф за блокировку движения!
Они бросились наутек. Единственным лекарством от слез на сей раз оказался все тот же бомбейский джин.
Объедки Leftovers (2002)
Ралф Фентрисс нахмурился и повесил трубку.
Его жена Эмили, все еще сидевшая за столом, оторвалась от утренней газеты и отставила в сторону кофейную чашку.
— И с кем же ты говорил? — поинтересовалась она.
— С Берил, — ответил он все так же хмуро.
— С Берил?
— Ты ее знаешь. Это подруга Сэма, почти что его жена. Чего не помню, так это ее фамилию.
— Ах, да! — оживилась Эмили Фентрисс, намазывая масло на гренок. — Берил Вероника Глас — вот ее полное имя. Голова разболелась?
Ралф Фентрисс коснулся рукой лба.
— Какого черта! Как она добралась до нас?
— И чего же хочет Берил Вероника Глас, Ралф?
— Нас, — ответил он, потирая рукою лоб.
— Нас? — Эмили отложила гренок.
— Она пригласила нас на обед.
— Какой кошмар!
— Можешь повторить еще раз.
— Сколько лет прошло после смерти Сэма?
— Три или четыре. Пожалуй, четыре.
— Мы можем на него не пойти? Я имею в виду обед.
— И как ты это себе представляешь?
— Какой кошмар! — повторила еще раз Эмили Фентрисс.
— Ну почему, — сказал Ралф Фентрисс, усаживаясь за ресторанный столик. — Почему они продолжают меня приглашать? Старые друзья наших дочек, бывшие любовники, чокнутые поклонники, неблизкие подруги, знакомые знакомых и близкие родственники дальних знакомых… Скажи на милость, что мы здесь забыли? И кстати, она-то где?
— Если не ошибаюсь, — ответила Эмили Фентрисс, выпивая второй бокал шампанского, — она никогда не приходила вовремя. Я могу ответить и на первый твой вопрос. Они приглашают тебя именно потому, что ты всегда принимаешь подобные приглашения.
— Я боюсь их обидеть.
— Брось. Благодаришь за приглашение и не приходишь — только и всего.
— Я так не умею.
— В том-то все и дело.
— Можно подумать, ты поступаешь иначе.
— Я отношусь к происходящему легко. За шелком платья ты не найдешь обливающегося кровью сердца.
— Обливающегося кровью сердца?
— Каждый пьянчужка, сидящий в баре, почитает тебя за спасителя, каждый бродяга полагает, что ты можешь спасти его заблудшую душу, каждая проститутка уверена, что именно ты и есть тот самый адвокат, который займется ее делом, каждый политик, понимая, что под бумажником у тебя находится сердце, всячески пытается его умаслить, каждый бармен норовит рассказать тебе историю своей жизни, вместо того чтобы выслушать твою, полицейские только взглянут на твою физиономию и не желают тебя штрафовать, а раввины приглашают тебя на пятничные собрания, хотя прежде тебя считали чем-то вроде баптиста, каждая…
— Ладно тебе. Хватит.
— Должна же я была спустить пар! Лучше назови свой новый титул.
— Лауреат ежегодной премии Отзывчивого Сердца, учрежденной Обществом Красного Креста.
— На твоем месте, я не забывала бы об этом ни на минуту! Кстати говоря, вот и она.
— Берил Вероника! — воскликнул Ралф Фентрисс с напускной радостью в голосе.
— Можно просто Берил, — ответила подошедшая к столику молодая красавица.
— Садись же!
— Неужели ты думаешь, что я так и буду стоять? Это что — шампанское? Господи, этот бокал для меня слишком мал. Чего же ты ждешь?
Он наполнил ее бокал до краев.
Она мгновенно опорожнила его и прошептала:
— Пожалуйста, налей еще.
— Похоже, вечеринка будет долгой, — процедила Эмили Фентрисс сквозь зубы.
— Прости меня, бога ради, — извинилась Берил Вероника Глас.
— Налей уж тогда и мне.
Мрачно усмехнувшись, Ралф Фентрисс наполнил оба бокала.
— Как хорошо, что мы снова все вместе, — сказал он.
— Не все, — поправила его Берил Вероника Глас.
— Сколько прошло с тех пор?
— Четыре года один месяц и три дня, — ответила молодая женщина.
— Со времени нашей последней встречи?
— С момента его смерти.
— Ты о Сэме?
— О ком же еще? Что-то ты мне мало шампанского наливаешь.
Он вновь наполнил ее бокал до краев.
— Действует по-прежнему? Я имею в виду Сэма.
— Он и не думал прекращать.
— Но ведь прошло уже столько времени…
— А что здесь может поделать смерть? Хотела бы я знать, не мог бы ты привлечь покойника за приставание?
— Не знаю, не думал об этом. Сэм был упорным при жизни и не изменил своим привычкам и после смерти… — Фентрисс посмотрел на часы. — Прости, но почему ты пригласила сюда не кого-нибудь, а именно нас?
— Не знаю, не думал об этом. Сэм был упорным при жизни и не изменил своим привычкам и после смерти… — Фентрисс посмотрел на часы. — Прости, но почему ты пригласила сюда не кого-нибудь, а именно нас?
— Потому что у меня появился новый парень.
— Очень рад за тебя!
— Радоваться тут особенно нечему. Мы нравимся друг другу, но это ни к чему не приводит. И так уже больше года. Год и два месяца. Каждый раз я начинаю рыдать. Это все Сэм. Его штучки.
Сделав большой глоток шампанского, Ралф Фентрисс осторожно заметил:
— Мне кажется, тебе следует позволить твоему новому другу взойти на ложе твое. Только после этого крышка гроба закроется.
— Прости?
— Только после того, как ты позволишь твоему другу взойти на ложе твое в самом библейском смысле, займешься любовью с другим, только тогда Самуил, Сэмми, Сэм умрет окончательно.
Берил Вероника Глас смерила покрасневшего от смущения Ралфа Фентрисса долгим взглядом и зарыдала.
— Пожалуйста, не надо плакать! — принялся утешать ее он.
— Я ничего не могу с собой поделать! — Слезы лились ручьем. Успокоившись наконец, она заглянула в тарелку. — Что я наделала со своим салатом!
— Его так и так нужно было чуточку подсолить, — с нервной улыбкой сказал Фентрисс.
— Да, нужно было. А он никогда этого не делал…
— Ты о чем?
— О моем новом приятеле. Он никогда не восходил на мое ложе.
Фентрисс заказал еще бутылку вина и, дождавшись, пока ее откроют и разольют, добавил:
— Вот время и пришло.
— Выходит, что так.
— Ты и сама это знаешь. Опусти крышку гроба и закрой склеп.
Из глаз Берил вновь потекли слезы.
— Прости, я вовсе не хотел тебя обидеть.
— Ты меня нисколько не обидел. Именно это я и должна была услышать. Ты действительно считаешь, что это нормально?
— Ты о чем?
— Если он взойдет? Я решила поговорить на эту тему с тобой именно потому, что ты был его лучшим другом. Я должна была попросить у тебя разрешения…
— Разрешения?! Ну, вперед!
— Нет-нет, я так не могу, ты же видишь! Ведь вы были так дружны, вас так много связывало, вы все друг о друге знали, с детских лет, со школы! Учеба, работа, все эти ваши любовные похождения. Ты в буквальном смысле заменял Сэму семью! И потому сегодня я пришла сюда за разводом!
Фентрисс откинулся на спинку стула.
— Вон оно в чем дело! Не расставание, не отделение, но именно развод! Но в каком же смысле — в юридическом или в церковном?
— Скорее в церковном. Вы оба вызывали у него восхищение. Нечего и говорить, он восхищался и мною. А такие вещи, как ты понимаешь, так просто не проходят… Порою часа в три ночи у меня звонит телефон, но я к нему никогда не подхожу. Я боюсь услышать его голос.
— Он этого больше не может.
— Кто его знает… Нет, он все может. И за завтраком я тоже боюсь снимать трубку. Помнишь, какие у нас были замечательные завтраки и обеды? Мы шли куда-нибудь в «Grand Cascade» или ехали за город, в «Hotellerie du Basbreau» или к «Pierrefonds», чтобы съесть по сэндвичу, и он всегда заказывал к сэндвичам самое лучшее вино, отчего они казались вкусными, словно манна небесная. Еще мне вспоминается «Hotel de la Poste» в Авиньоне… Интересно, сколько во Франции таких отелей?
— Я, — пробормотал Ралф Фентрисс. — Я…
— А какой там подавали невероятный томатный суп! Как-то раз мы заказали его три раза подряд и выпили за обедом несколько бутылок «Le Corton». И нам потом повезло, что нашелся свободный номер, возвращаться в Париж на машине мы уже не могли, и тебе пришлось спать в ванной.
— Я не хотел вам мешать.
— Сэм тогда сказал, ты можешь лечь с нами, только отвернись лицом к стенке…
— Старик Сэм…
— Он ведь не шутил.
— Не удивляйся, Эмили, это было еще до тебя.
— Как же, как же… — усмехнулась его жена. — Это было шесть лет назад, Уилме тогда исполнилось уже четырнадцать.
— Ах, да…
— Ничего страшного. Если ты помнишь, я сама тебя туда отпустила. Я привыкла доверять Сэму.
— Старик Сэм… И тем не менее я предпочел остаться в ванной и даже заткнул уши салфетками.
— Надеюсь, мы тебя не обидели?
— Несколько стонов и криков радости никого не обидят.
Он вновь наполнил вином бокалы.
— А помнишь, как Сэм попросил мэра Парижа перекрасить Эйфелеву башню в другой цвет? И ее перекрасили в мягкий оранжевый и теплый коричневатый цвета, как у большинства парижских зданий… Еще он боролся за то, чтобы сохранить старые автобусы с открытыми задними площадками, на которых так любили разъезжать по Парижу молодые люди, окликая встречных девушек…
— Да, так оно и было!
— И именно он, а не Общество любителей Хемингуэя включил в список журнала «Уикли Тур» бар Гарри на маленькой аллейке возле «L'Opera», где можно было съесть вкусную сосиску, запив ее дешевым пивом, и послушать рассказы бармена, который помнил Папу. И тут же, за углом, на Place Vendome управляющий отеля «Ритц» открыл по совету Сэма бар «Хемингуэй» — с приятной подсветкой, с большим портретом Папы и с множеством его книг, которые стояли на развешанных повсюду книжных полках, здесь можно купить граппу, которая, в общем, никому особо не нужна, но ее любил Папа! Именно Сэм выиграл проводившийся «Интернэшнл Геральд Трибьюн» конкурс «Кто в действительности похоронен в могиле Наполеона», доказав, что это был генерал Грант! А разве не он…
— Остановись! — прервал ее Ралф Фентрисс. — Горло пересохнет. На, промочи.
Она посмотрела на бутылку и удивленно пробормотала:
— Это же «Le Corton»! Вино, которое мы пили в Авиньоне!
Он часто заморгал.
— И как же это я его заказал?
С ее щеки сбежала слеза.
— Знаешь что? — спросил он.
— Что?
— Мне кажется, ты действительно любила Сэма.
— Да! Именно поэтому я и обратилась к тебе за помощью! Расскажи мне о нем что-нибудь мерзкое, что-нибудь по-настоящему ужасное, так чтобы я перестала его уважать, потом он перестал бы мне нравиться и, может быть, в конце концов я бы возненавидела его и сумела бы от него избавиться!
— Дай подумать… Так сразу ничего такого и не припомнишь…
— Давай-давай, говори!
— Мне нечего тебе сказать! Да, Сэм, конечно же, был первостатейным хамом, грубияном и бабником. Но все это ему было — как если одеть гетры или охотничью шапочку или не того цвета туфли к строгому темному костюму, не более. Все сходило ему с рук. Ох уж этот Сэм, этот ужасный мальчишка, звучало отовсюду, вы слышали, что он опять отмочил? Он ведь так и не вырос. Поймаешь его за тем, как он писает с крыши, а он, оказывается, таким способом определяет, какая будет завтра погода. Застукаешь его в постели со своей любовницей, а он посмотрит на тебя глазами невинного четырнадцатилетки и объяснит, что ему стало любопытно, что ты в ней нашел. Ты помнишь, как он отправился во Францию в дни празднования двухсотлетия Французской революции и известил своих парижских друзей о том, что революция не удалась? И прежде чем его собрались прикончить, он успел перечислить все неудачи. Революция закончилась террором и Наполеоном. Монархия пришла и ушла. В тысяча восемьсот семидесятом парижские коммунары, с одной стороны, сражались с пруссаками, с другой — расправлялись друг с другом. Тысяча девятьсот четырнадцатый? Поражение! Францию нам пришлось спасать. Сороковой, сорок четвертый? Мы воевали и привели Де Голля[40] в Париж. Провал за провалом! И что же сталось со страной? (При этих словах его парижские приятели вытащили ножи.) Франция стала самой удивительной страной, а Париж — самым прекрасным городом на свете! Услышав это, друзья попрятали свои ножики и расцеловали Сэма!
Теперь слезы бежали уже по его щекам. И была уже ее очередь сказать:
— Знаешь что? Я смотрю, ты тоже его любил!
— Да. Я даже ревновал его к тебе. Только никому об этом не говори.
— Не знаю, как она, а уж я об этом точно никому не скажу, — сказала Эмили Фентрисс, наливая еще вина.
Берил Вероника Глас допила свой бокал, чмокнула Ралфа в щеку и встала.
— Спасибо за вечер.
Она потянулась за кошельком.
— Брось ты! — остановил ее Ралф. — Лучше скажи, что ты сейчас намерена делать?
— Пойду позвоню моему приятелю.
— И дальше что?
— Попрошу его сделать то, о чем мы сегодня говорили. Взойти.
— А если и на сей раз ничего не выйдет?
— Это ты о ночных звонках?
— Хотя бы.
— Тогда… Тогда мне придется попросить вас о новой встрече. Еще такой же обед. Или, может, это требует слишком много времени? Тогда ленч. Или просто выпьем?
— Непременно выпьем, — вздохнул Ралф Фентрисс, — за обедом. А сейчас брысь.
— До встречи!
Она поцеловала Ралфа и его супругу и скрылась за дверью.
— Ты еще здесь? — обратился Ралф к женщине, сидевшей с ним за одним столиком.
— Здесь, хотя и чувствую себя пустым местом, — ответила Эмили Фентрисс.