— Здесь, хотя и чувствую себя пустым местом, — ответила Эмили Фентрисс.
На ступеньках их дома сидел какой-то совсем еще молодой человек. Он даже не шелохнулся, когда Ралф и Эмили Фентрисс остановились возле крыльца. Они долго стояли, глядя на него, прежде чем он почувствовал их присутствие и поднял на них заплаканные глаза.
— Господи, — сказал Фентрисс. — Ты ли это, Уилли Армстронг?
Уилли горестно покачал головой.
— Теперь уже, наверное, нет.
— Говори погромче. Я тебя плохо слышу.
— Я и сам не знаю, кто я теперь! — произнес молодой человек тоном обиженного маленького мальчика. — Уилма даже разговаривать со мной не хочет.
— Если не ошибаюсь, ты не видел ее уже с полгода.
— Да, — подтвердил Уилли Армстронг, понурив голову и закрыв лицо ладонями, так что голос его звучал глухо. — Она все еще не хочет со мной говорить. Я звоню каждый день, но она вешает трубку!
Фентрисс поразмыслил.
— Не значит ли это, что она…
— Да-а, — прозвучал приглушенный ответ, — что она не хочет со мной разговаривать! — Но тут в голову Уилли пришла счастливая мысль, и он несколько приободрился. — Может быть, хотя бы вы со мною поговорите? Можно, я к вам на минутку зайду?
— Уилли, ты знаешь, который час?
— Я потерял свои часы. Я потерял все! Пожалуйста, я пробуду у вас только пять минут, я вам обещаю!
— Уилли, уже первый час ночи. Ты можешь поговорить со мною прямо здесь, на этом самом месте. Мы готовы тебя выслушать.
— Понимаете, — начал Уилли и вытер нос тыльной стороной ладони. — Дело в том…
— Не буду вмешиваться в мужской разговор, — сказала Эмили Фентрисс, обходя мужа. — Спокойной ночи, Уилли. Ралф, только недолго.
Ралф Фентрисс протянул было руку, чтобы задержать ее, но дверь уже закрылась за ней, и он остался наедине с Уилли.
— Присаживайтесь, господин Фентрисс, предложил Уилли, похлопав по ступеньке рядом с собой.
— Если речь идет всего о пяти минутах, я лучше постою.
— Ну, может, не пять, а десять, — всхлипнул Уилли Армстронг.
Фентрисс взглянул на ступеньку.
— Пожалуй, я действительно сяду.
И сел.
— Сейчас я вам всю расскажу, — начал Уилли. — Все началось с того, что Уилма…
Ралф Фентрисс вошел в спальню, волоча за собою пальто и распуская на ходу галстук.
— Вот я и протрезвел, — сказал он.
Жена подняла глаза от книги.
— Отчего такой похоронный вид?
— Я пообещал, что Уилма поговорит с ним еще раз. Что ты читаешь?
— Один из этих дурацких романов. Все прямо как в жизни.
— А это еще что?
Кивком головы он указал на клочки почтовой бумаги, лежавшие на бюро.
— Телефонные сообщения. Я их даже не смотрела. Решила предоставить это право тебе.
Он кивнул головой и взял одну из бумажек.
— «Срочно. Боско». Кто такой этот Боско?
— Я не знаю его фамилии. Это один из воздыхателей Тайны, который постоянно торчит у телевизора и в скором времени выживет нас из дома.
— Все понятно… — Он взял другую бумажку. — А это уже Арни Эймз. «Немедленно! Срочно! Не то я покончу с собой!» Как ты думаешь, он действительно может это сделать?
— Почему бы и нет? Он хороший парень, болтал бы только поменьше.
— Да, болтун каких поискать… Третье послание. Бад интересуется, что случилось с Эмили-младшей. А что, черт побери, случилось с Эмили-младшей?
— Это же твоя собственная дочка, которая живет в Нью-Йорке и пишет мыльные оперы! Припоминаешь?
— Все правильно. Да-да. Эмили-младшая… Она уехала из города, потому что за подобную писанину платили совсем недурные деньги. Господи, как пить хочется! Ты не знаешь, осталось ли в леднике пиво?
— Мы выбросили этот самый ледник много лет назад. У нас теперь холодильник.
— Да-да. — Он бросил бумажки. — Как мне надоело с ними разбираться! Может быть, ты все-таки мне поможешь? Половину мне, половину тебе — идет?
— Ну уж нет.
— А мне казалось, что супруги должны все делить, как это там — и в радости, и в горе.
— Ха-ха! — Она вновь вернулась к книге. — Где же я остановилась…
Ралф Фентрисс поворошил бумажки, потом жестом крупье сгреб их все вместе и, слегка пошатываясь, направился в дальний конец коридора, оставляя позади пустые спальни Эмили-младшей, Тайны и Уилмы. Оказавшись на кухне, он взял с полки маленькие магнитики с нарисованными на них Микки-Маусами и прикрепил записки к дверце холодильника, после чего открыл ее и с радостью воскликнул:
— Две банки пива! Нет, даже не две, а три!
Холодильник оставался открытым не меньше четверти часа, свет его лампочки играл на счастливом лице мужчины лет сорока с небольшим, державшего в каждой руке по банке пива.
Послышалось шарканье домашних туфель, и на пороге кухни появилась Эмили Фентрисс.
Она долго смотрела на своего мужа, который занимался весьма странным делом: доставал из холодильника банку за банкой, коробку за коробкой и после непродолжительного изучения бросал их в мешок для мусора.
Зеленый горошек в маленькой чашке. Полчашки кукурузы. Кусок ветчины и тарелка с мелко нарезанной солониной. Холодное картофельное пюре. Луковый соус.
Мусорный мешок быстро наполнялся.
— Позволь спросить, чем это ты здесь занимаешься? — не выдержала наконец Эмили Фентрисс.
— Сама видишь. Очищаю наш ледник… вернее, наш холодильник.
— Ты выбрасываешь совершенно нормальные продукты!
— Нет, — ответил он, обнюхивая пучок зеленого лука, и бросил его в мешок. — Я не назвал бы эти продукты нормальными.
— Ну а как бы, интересно, ты их назвал?
Он заглянул в мусорный мешок.
— Объедки, вот что это такое, — хмыкнул он и, захлопнув дверцу холодильника, повторил еще раз: — Самые настоящие объедки.
Пора в путь-дорогу One More for the Road (2002)
Секретарша просунула голову в дверь и, обратившись к высившейся на столе баррикаде писем и книг, спросила:
— Вы у себя?
— Да, и по уши в работе. Что там?
— Какой-то маньяк хочет, чтобы мы издали его труды, и утверждает, что он написал или напишет самый длинный роман в истории!
— Мне казалось, что Томас Вулф[41] уже умер, — заметил я.
— Этот тип принес с собой четыре хозяйственные сумки, набитые чем-то вроде дров, — сказала Эльза, — только на каждом полене что-то написано. «Ночь выдалась темная и ненастная» — на одном, «Повсюду, насколько хватало глаз, лежали трупы» — на другом.[42]
Это решило дело. Я покинул свою бумажную крепость и подошел к двери, чтобы взглянуть на столь редкостного маньяка. Тот сидел в приемной, не выпуская из рук набитых доверху огромных белых сумок. Надписи были видны.
— Пусть войдет, — услышал я собственный голос.
— Не собираетесь же вы…
— Собираюсь, — отрезал я. — Вы забыли о такой вещи, как нарративная затравка!
— Затравка?
— Роман нужно начинать так, чтобы читатель с первого же момента оказался у вас на крючке! Ну что же вы, Эльза!
Эльза завела в мой кабинет маленького человечка ростом не выше пяти футов, который в два приема затащил в мой кабинет свои огромные, наполненные словами сумки и спокойно уселся в ожидании, пока Эльза с чрезвычайно недовольным видом не закрыла за собой дверь.
— Итак, господин…
— Дж. Ф. Бредли, автор опуса, называемого иными людьми бредом Бредли. Этот потрясающий роман лежит здесь. — Он пнул сумку ногой.
— Считайте, что вы меня заинтриговали, господин Бред, — сказал я.
Он игнорировал мою оплошность, любовно разглядывая свое творение.
— Благодарю вас. Обычно редакторы либо отказываются меня принять, либо скрываются от меня бегством. Я пришел сюда не случайно… — Он смерил меня взглядом. — Мы примерно одного возраста, и вы, соответственно, должны помнить славные тридцатые, когда туристы колесили на автомобилях по всей Америке…
Он выдержал паузу, дав мне возможность вспомнить то далекое время. Я действительно вспомнил его и согласно кивнул головой.
— Такие дела. — Он вновь пнул ногой сумки, нашпигованные словами. — Настало время возродить одну старую идею. Вы, наверное, помните трассу номер шестьдесят шесть, по которой вы с родителями путешествовали на запад? Вот и прекрасно. Тогда скажите, как вы боролись с дорожной скукой?
— Боролись со скукой? — повторил я машинально, пытаясь собраться с мыслями.
И тут меня осенило.
— «Бирма Шейв»! — вскричал я и, сбавив тон (редактору лучше вообще не восторгаться, а то придется платить автору дороже), повторил: — «Бирма Шейв».
— Прямо в точку! — возрадовался Бред, — хотя в то время вы наверняка еще не брились! «Бирма Шейв»! По всем дорогам Америки стояли рекламные щиты «Б. Ш.», вы могли распевать куплеты, коротая путь от Падуки до Потаватоми, от Тонопы до Томстоуна, от Хила-Талч до Грасс.
— Да-да, я помню, — сказал я нетерпеливо.
— Помню! — радостно воскликнул я.
— Конечно помните, — кивнул Бред.
— А вот и другой стишок:
— Ну у вас и память! — восхитился Бред.
Я уставился на его таинственные сумки.
— Но какое отношение все это имеет…
— Хорошо, что вы задали этот вопрос. — Он потряс двумя сумками, откуда посыпались прилагательные, существительные и глаголы, сопровождаемые его комментарием: — «Бирма Шейв» тысяча девятьсот девяносто девятого года. Диккенс двухтысячного. Шекспир две тысячи первого.
— Вы хотите сказать, что все они тут, на этих деревяшках?
— Нет, никаких давно умерших авторов. Автор — я! — Он опустился на колени и задвигал фразами по ковру. — Не хотите ли вы опубликовать самый первый и самый длинный трансконтинентальный роман, читатель которого сможет посетить разные штаты, огибая маленькие городки и проезжая по окраинам мегаполисов, что бы в конце концов очутиться в Сиэтле, куда он вообще-то не собирался, но надо же было узнать, чем же закончится Роман века. Ну? Я жду вашего ответа!
Я посмотрел на пол, силясь прочесть выложенную им цепочку фраз, начинавшуюся возле моего письменного стола и заканчивавшуюся у самой стены.
— Моя секретарша что-то говорила о темной и ненастной ночи…
— Вон вы о чем! — рассмеялся Бред. — Это была обычная нарративная затравка! Знаете, что это такое?
Я прикусил язык.
— Здесь — блистательное начало моего магнум-опуса![43]
На первой дощечке значилось «Мир подходил к концу…»; на второй: «У Алека Джонса оставалось всего шесть часов на то, чтобы спасти Землю!»
— Вы собираетесь начать этими словами свой эпохальный роман?
— Вы можете предложить что-то другое?
— Ну…
— Погодите! — перебил он меня. — Сейчас будет еще лучше!
Он доставал из сумки все новые дощечки, пока штук шестьдесят слов, уместившихся на полу, полностью не перегородили проход к двери.
— Вы спросите, с чего я взял, что пришло время для этой книги? После того как рекламные щиты «Бирма Шейв» выпали, подобно зубам, из пасти американских дорог, она, эта пасть, стала зиять пустотами.
— Да, нам этих щитов явно не хватает.
— Что можно увидеть на дороге в наш век безумных скоростей? Ровным счетом ничего, тем более что рекламные щиты теперь находятся под запретом! Как же бороться с дорожной скукой? Мы начнем с маленьких, второстепенных дорог с грунтовыми обочинами, ведущих из Мейна в Миссулу или из Де-Плейна в Денвер. Там мы насажаем наши мини-метафоры, и они пустят корни в американской душе. Появятся сообщения в телевизионных новостях. Туристы прочитают начало где-нибудь в Канкаки, Кеноше или Канзасе и будут как сумасшедшие ездить, пока не доберутся до финала в Сок-Сентре или в Сиэтле. В конце концов, сэр, наш роман назовут книгой месяца, и мы издадим его в кожаном переплете, которому не страшна будет дорожная непогода! Подумайте об этом!
— Признаться, вы меня ошеломили!
— Иначе и быть не могло! Мое революционное произведение донесет грамотность до последнего болвана в самом замшелом уголке Америки! Решайте быстрей, не то я отправлюсь к другому издателю!
— Вы полагаете, что учителя…
— Они будут проглатывать нашу книгу за завтраком, обедом и ужином! Они будут читать ее на экранах своих компьютеров! Мы превратим дороги между штатами в библиотеку на открытом воздухе, интеллектуальный источник для каждого проезжающего. Профессора станут умолять нас расставить наши щитки у их кафедр английского. Рекламные агентства будут предлагать бешеные деньги, чтобы примазаться к успеху нашей песни дальних странствий — но нет! Мой роман помчится сумасшедшими зигзагами, разбрасывая буквы направо и налево. Да, сэр, его время пришло! Новое — это хорошо забытое старое! Прощайте!
Поднявшись на ноги, он принялся сгребать свои существительные и глаголы.
— Постойте! — воскликнул я, не отрывая от них глаз. — Эти фразы, так сказать, затравка, но… Что будет дальше?
— Дальше все будет как в сказке! Единожды отправившись в это путешествие, они уже не смогут остановиться. Это как орешки. Хотел бы я посмотреть, как вы сумеете остановиться после того, как разгрызете один!
— Но откуда мне знать…
— В Бога мы веруем, сэр, поверьте и в интуицию его представителя Бредли. Я взвешу сюжетные повороты всех дорог от Скенектеди до Саскачевана, час за часом, день за днем. Мой внутренний голос подскажет мне, где ставить щиты и какие на них выводить буквы, до последней точки над i, до последней черточки над t! Я испытаю, как сейчас испытываете вы, это страстное желание выяснить, что же, черт возьми, будет дальше, там, за поворотом магистрали шестьдесят шесть, превращенной в улей для слов, жужжавших в моих сновидениях! Ну, как? Что вы решили?
Он достал из сумки еще дюжину дощечек и с удовольствием осмотрел их.
— По рукам! — воскликнул он.
Это решило дело.
— Эльза! — позвал я.
— Сэр? — Она просунула в дверь голову и оглядела деревяшки на полу.
— Да поможет мне Бог! — прошептал я. — Принесите мне бланки контрактов на… на книги, да, на книги!
И пока она несла контракт, а Бред расписывался, я взял его за пуговицу:
— Почему вы пришли именно ко мне?
— Сэр, — сказал Бред. — У вас выражение лица, как у юного победителя библиотечного конкурса на лучшее правописание, в двенадцать лет получившего в подарок десять взрослых книг и пришедшего на следующий день за десятью новыми!
— Откуда вы это знаете?!
— Если бы у меня о вас были другие сведения, я не сделал бы вас литературным редактором моего праздника на колесах! Осталось обговорить финансовые аспекты этого достойного пера Толстого путешествия!
— Я не сомневаюсь, что…
— Вы и не должны ни в чем сомневаться! Лесопилки начнут изготавливать для нас дощечки и колышки совершенно бесплатно. Для них это будет лучшая реклама их товаров! Библиотекарей мы купим возможностью сфотографироваться с молотком в руках, забивая эти колышки или расписывая дощечки. На нас будут работать все бойскауты страны! Наши издержки? Ноль!
— Замечательно!
— Замечательно? Ха, то ли еще будет! Вдоль Кингз-Хайвей мы понаставим, как бывало, множество киосков, которые будут торговать открытками на все случаи жизни, от рождения и свадьбы до похорон, и станут последним прибежищем подрастающему поколению литературных критиков, дозревшему до участия в этой безумной гонке!
— Шах и мат!
— Проигрыш исключен, хотя университетская публика то и дело будет ставить нам палки в колеса!
— Но почему?
— Да это же сплошь теплые местечки для непубликуемых авторов! У каждого на столе — неоконченный роман! Каждый будет лезть с советами по поводу пунктуации, персонажей или сюжетных линий!
— И что же…
— Из края в край, Филадельфия, Сан-Франциско, Лос-Анджелес! Впереди — парад старинных машин, они проведут нас через предместья. В арьергарде — современные автомобили. Губернаторы будут встречать нас на границах штатов, шампанское будет литься рекой!
— Гениально!
— Это еще не конец телячьим восторгам, сэр. Хотите дополнительные подробности? Всего понадобится двадцать тысяч колышков, двадцать тысяч гадательных табличек с нашими полухокку, через каждые сто ярдов на скоростных и через каждые пятьдесят ярдов на обычных магистралях. Вот так, вкратце. Один экземпляр контракта я забираю себе. Как насчет наличных?
— Возьмите это!
— Пачка президентов. Генералы Гранты? Приятель Линкольна, отлично! Я отправляюсь в малярный цех при складе лесоматериалов. Премьера книги состоится завтра в полдень на федеральной трассе номер шестьдесят шесть. Честь забить первый колышек будет доверена вам!
— Я не заслужил…
— Не опоздайте!
И вытянув из меня наличные, как пылесос из ковра пыль, он исчез за дверью, громыхая своими легковоспламеняющимися творениями.
— Зачем вы это сделали? — изумленно спросила Эльза.
— Вспомнил детство. — Я принялся ощупывать свои бока, руки и лицо, желая убедиться в реальности происходящего. — На какой-то момент я почувствовал себя тринадцати-, нет, двенадцати-, десятилетним мальчишкой… Мы несемся по дороге, в ушах свистит, мимо пролетают куплеты «Бирма Шейв», я распеваю эти стишки, брат эхом вторит мне, а отец мчит как сумасшедший под гору. И вдруг страна опустела! Придорожные щиты исчезли подчистую, словно их повыкорчевали и повырубили безумные дантисты из местных мэрий. Дорога из Туляремии в Таос стала сущей мукой… Кстати сказать, когда мы останавливались, переполненные лимонадом, я всегда орошал слово «Бирма», а мой брат — «Шейв».