Стрэнд потерял сознание. А очнувшись, увидел над собой лицо. Чьи-то губы прижимались к его губам, вдувая в рот теплый воздух. Поцелуй жизни… Это выражение выплыло откуда-то из подсознания. Миссис Робертс поднялась с колен и выпрямилась. Казалось, она плавает где-то над ним, между небом и землей, в красном тумане.
Теперь и Конрой тоже плавал над ним, и тоже в дымном красноватом ореоле.
— Он жив. — Голос Конроя тоже показался Стрэнду отдаленным, словно доносился из телефонной трубки.
Чудовищная боль — такой боли он никогда еще не испытывал в жизни — разрывала грудь и плечи. Стало нечем дышать.
— Конрой… — слабым голосом произнес он, — мне страшно больно. Вот здесь… — Каким-то чудом ему удалось дотянуться до груди и показать. — Боюсь, я…
Полчаса спустя он уже находился в палате интенсивной терапии в госпитале Саутгемптона, и доктор Колдвелл, склонившийся над ним, сказал кому-то, кого Стрэнд не видел:
— Сердце…
«Мужчина вашего возраста», как заметил тогда доктор Принз.
После этого он долго ничего не слышал и не помнил.
Глава 8
Голоса становились все отчетливее, громче. Иногда она говорит глупости, но, уверяю, она совсем не глупа, нет. Поцелуй жизни… Он начал узнавать лица. Он узнал себя. Мир стал ближе.
В больнице он пробыл две недели. Доктор Колдвелл оказался на высоте. Доктор Принз прилетал из Нью-Йорка и смотрел мрачно. Светило в области кардиологии, специально вызванный Хейзеном и доставленный из города на вертолете, напротив, так и излучал оптимизм. Врачи делали анализы, сверяли кардиограммы и шептались в коридоре. Конрой, бледнолицый навигатор океанских глубин, помогал решать транспортные проблемы. Элеонор отложила поездку в Грецию и жила в доме у Хейзена вместе с Джимми. Когда худшее уже было позади, Лесли начала мотаться из Нью-Йорка и обратно: она продолжала давать уроки и присматривала за Кэролайн, которая сдавала выпускные экзамены.
Боль прекратилась, но Стрэнд по-прежнему испытывал страшную слабость — даже руку приподнять не было сил. И вот наконец Хейзен перевез его в свой большой дом на берегу океана.
Врачи в один голос твердили, что ему необходим отдых, продолжительный отдых. Стрэнд позволял обращаться с собой, как с младенцем. О будущем не думал, покорно воспринимал все, что ему говорили, ел то, что давали, в том числе поглощал и несметное количество лекарств. И лежал в специальной кровати в просторной спальне на втором этаже, где из окна открывался вид на океан, а на противоположной стене висел Ренуар. Его переполняла благодарность ко всем, но говорить было утомительно, и по большей части он молчал.
Стрэнд вполне может прожить и до ста лет — так, во всяком случае, утверждали врачи. Ему всегда казалось, что он умеет о себе позаботиться. Но никто никогда не рассказывал ему ни о морских водоворотах, ни о коварной мощи океана. На тумбочке возле постели лежало письмо от Джудит Квинлен. Он так и не распечатал конверта. Его занимала лишь одна мысль: успел ли он поблагодарить Конроя и Линду Робертс за спасение жизни. Ничего, время еще есть, он сделает это, когда вернутся силы. Он не привык болеть, но теперь находил в этом состоянии даже некое сладостное удовлетворение. Временно его тело как бы не принадлежало ему, он ни за что не отвечал.
Люди все время разговаривали с ним — Лесли, врачи, Элеонор, Джимми, Кэролайн, Хейзен, мистер и миссис Кетли. Но уже через секунду после того, как собеседник замолкал, он не помнил, что именно ему говорили. Лишь благостно улыбался всем, убежденный, что эта улыбка может их успокоить. Его ничто не интересовало: ни чтение, ни события в стране, ни чужие проблемы, ни погода. Кто-то сказал, что такого чудесного лета не было уже давно, но он никак не мог вспомнить, кто именно это говорил. А климат в его большой роскошной комнате всегда был один и тот же.
Директор школы приезжал навестить его.
— Я убежден, вы скоро поправитесь, — сказал директор. — Просто вам нужно время. И когда поймете, что можете вернуться, просто позвоните мне. Ваше место всегда за вами.
Но Стрэнду даже думать не хотелось о каких-то там звонках, и о школе он ни чуточки не волновался.
Днем в комнате всегда стояли цветы, но он не знал, как они называются, и никогда не спрашивал.
Затем в комнате поставили кушетку для Лесли, и его не интересовало, почему они, проспав столько лет в одной постели, должны теперь спать раздельно.
А спал Стрэнд почти все время. Никогда в жизни он так много не спал.
Однажды вечером, почувствовав себя лучше, он сказал Лесли, что каждый человек хотя бы однажды обязательно должен перенести сердечный приступ.
Жена рассмеялась. Она похудела, и на лице ее появились морщинки, которых он не замечал прежде.
Герберт Соломон прислал ему кассетный магнитофон и записи Бетховена, Брамса, Сезара Франка, а также песен в исполнении Джоан Баэз, Боба Дилана, а также некоего певца по имени Коэн. Но Стрэнд никогда не просил включить магнитофон.
Линда Робертс подарила ему большой альбом о странах Средиземноморья с роскошными фотографиями. Но он ни разу не раскрыл его.
Кэролайн сообщила, что сдала все экзамены вполне прилично. Но он далее не стал расспрашивать ее, какие именно были экзамены. А вот о человеке из Траскотта спросил.
— Да вроде бы все в порядке, — без особого энтузиазма в голосе ответила Кэролайн. — Два раза смотрел меня на беговой дорожке и фиксировал время. Обещал, что меня примут. И еще сказал, что должен переговорить с мистером Хейзеном. — Девочка пожала плечами. — Короче, все это не важно.
Он заметил, что и Кэролайн тоже похудела, личико осунулось, и еще ему показалось, что она часто плачет. Ему хотелось утешить дочку, но не было сил. Она сказала, что Александр и миссис Кертис шлют ему привет и наилучшие пожелания. И еще миссис Кертис прислала целую коробку домашнего печенья. Он ответил, чтоб она ела это печенье сама.
Джузеппе Джанелли прислал Стрэнду увеличенный снимок Элеонор. Дочь стояла на дюне в развевающемся на ветру голубом платье, закинув голову к небу, и смеялась, а ее босые ноги тонули в пучках сухой травы. К снимку прилагалась записка, которую Лесли прочитала мужу вслух: «В трудные времена полезно смотреть на что-то красивое. Лекарство для всех сердец». И подписался он весьма оригинально: «Ваш друг, скверный поэт и строитель-подрядчик Джузеппе».
— Он просто чудесный молодой человек, — заметила Лесли, поставив фотографию на бюро, так, чтобы Стрэнд мог видеть ее из постели. — Мы с ним несколько раз подолгу беседовали. Он просто без ума от Элеонор.
Время от времени Стрэнд рассеянно поглядывал на фотографию. Интересно, что же такое сказал тогда Джанелли его дочери, отчего она так радостно смеялась?
Иногда по ночам он слышал, как Лесли тихонько играла на рояле внизу, в гостиной. Он не знал, играла ли она для себя или там были слушатели. Хотел спросить, но, когда она вернулась в спальню, забыл.
Хейзен тоже заходил к нему время от времени, стоял и печально смотрел на него.
— Мне следует впредь помнить, — сказал ему Стрэнд, — что можно навещать только тех людей, которые приглашают в гости сильных пловцов. И еще хорошо бы не забыть поблагодарить Конроя и Линду. Они просто подвиг совершили, вы согласны?
Хейзен не ответил на вопрос. Он лишь сказал:
— Я уже поблагодарил их от вашего имени. Дал Конрою тысячу долларов. Деньги для него все, он копит их по крохам, как какая-нибудь мышь таскает зерно к себе в нору. А Линде подарил золотой браслет. Так, безделушку…
— Теперь, — проговорил Стрэнд, испытывая неловкость от услышанного, — я по крайней мере знаю цену своей жизни. Тысяча долларов и безделушка.
Хейзен с любопытством взглянул на него.
— Все на свете имеет свою цену, — сдержанно заметил адвокат. — Которая, кстати, совсем не всегда тождественна ценности. И я советую вам не думать о затратах. Что влечет за собой другой вопрос. Вы в состоянии говорить?
— Ну, в общем, да, — ответил Стрэнд.
— Известно ли вам, что после первых десяти дней пребывания в больнице все врачи сошлись во мнении, что выкарабкаться вам удалось и что вы вполне способны вести нормальную, спокойную и размеренную жизнь?
— Нет, этого я не знал. Новость хорошая.
— Да, разумеется. Но это значит, что вы должны всерьез задуматься о своей дальнейшей жизни. Если, конечно, принимаете их рекомендации к сведению. — В голосе Хейзена зазвучали укоризненные нотки. — Словом, вы не сможете вернуться на работу в сентябре и продолжать преподавать, будто ничего не случилось.
Стрэнд подавил вздох. Он и прежде знал, что в не столь отдаленном будущем наступит день, когда ему придется столкнуться с этим. Просто привык отмахиваться от неприятной мысли, откладывать ее на потом.
— Не думаю, — продолжил тем временем Хейзен, — что пенсии по нетрудоспособности, которую выплачивают нью-йоркским учителям, будет хватать, особенно сейчас, во время инфляции.
— Разве что на проезд в метро, — слабым голосом заметил Стрэнд.
— Именно. Я не хотел заговаривать об этом до полного вашего выздоровления, но возникли некоторые соображения… — Он вяло взмахнул рукой. — Короче, я взял на себя смелость переговорить о вас с директором одной небольшой школы в Коннектикуте. В Данбери. Это примерно в двух часах езды от Нью-Йорка, к северу от Нью-Хейвена. Мой отец щедро субсидировал эту школу — и при жизни, и в своем завещании. Он был знаком с прежним ее директором еще по колледжу и очень хорошо о нем отзывался. А теперь директором стал сын этого человека, и он крайне благосклонно рассматривает любые мои предложения. Ну и я не преминул сделать одно. Школа небольшая, всего четыреста учеников, все мальчики. Там придерживаются старомодных подходов в обучении и воспитании, что лично я одобряю. Самое подходящее место для вашего дружка Ромеро. Только там вы сможете держать его под контролем.
— Вы никогда ничего не забываете, верно, Рассел? — В голосе Стрэнда звучало неподдельное восхищение.
Хейзен отверг комплимент легким пожатием плеч.
— Классы маленькие, а потому нагрузка у вас будет небольшая, — продолжил он. — Примерно часов двенадцать в неделю, по крайней мере в первый семестр, так обещал мне директор. И в придачу к работе в ваше распоряжение поступит очень уютный домик, что в наши дни ценится не меньше зарплаты. А по сути — значительно больше. Когда я рассказал директору — кстати, фамилия его Бэбкок, отличный парень, уверен, он вам понравится, — так вот, когда я рассказал ему о вашей жене, он сказал, что давно мечтал организовать нечто вроде клуба любителей музыки и что миссис Стрэнд там будет как нельзя более кстати. Ну и потом жить в маленьком, тихом школьном городке куда проще и приятнее, нежели каждый день сражаться за то существование, которое вы вели в Нью-Йорке… Я вас утомил?
— Чуть-чуть, — сознался Стрэнд.
— Проблема в том, что для принятия решения у вас осталось не так уж много времени, — извиняющимся тоном произнес Хейзен. — Занятия начинаются через два месяца, и факультету нужно подтверждение. И еще. На следующей неделе Бэбкок собирается в Монтак навестить друзей. Он заедет сюда переговорить с вами… что избавит вас от утомительной поездки в Коннектикут.
— Все это звучит многообещающе, — устало произнес Стрэнд. — Но разумеется, я прежде должен обсудить с Лесли…
— Я уже рассказал ей, — кивнул Хейзен. — И у меня такое впечатление, что ваша супруга всей душой «за».
— Но мне она пока ничего не говорила. А может, и говорила, просто я не помню, — признался Стрэнд. — У меня вообще в последнее время нелады с памятью.
— Ничего, все наладится, — поспешил успокоить его Хейзен. — К тому же именно она попросила меня предварительно переговорить с вами. Сказала, что ей не хотелось бы оказывать на вас чрезмерное давление.
Стрэнд кивнул:
— С момента выписки из больницы она носится со мной так, словно я сделан из тонкого старинного фарфора.
Хейзен рассмеялся.
— Я заметил, — сказал он. — Но и это пройдет. Все переменится, как только вы окрепнете. Начнете вставать, ходить — и сами удивитесь, насколько все изменилось.
— Нет уж, спасибо. Не хочу больше сюрпризов, — шутливо заметил Стрэнд.
Когда Хейзен наконец ушел, он позволил себе роскошь — не сдерживать больше тяжких вздохов, которые так и рвались из груди, пока этот человек был здесь. Следует всерьез задуматься о том, как сложится его дальнейшая жизнь, — кажется, так выразился только что Хейзен. Среди всего прочего это означало деньги. Вечно эти деньги… Стрэнд понимал, что содержание его здесь и лечение обходится недешево, но впервые за тридцать с лишним лет не спросил, сколько именно это стоит. Но вскоре ему представят счет, и придется платить. Он снова вздохнул.
А потом закрыл глаза и задремал. А проснувшись, лишь смутно и в общих чертах вспомнил, что Хейзен заходил к нему и разговаривал о переходе в другую школу. Но он не помнил ни названия школы, ни того, где она находится, ни имени человека, который должен приехать и с которым придется говорить о зарплате — то есть снова о деньгах. Стрэнд откинулся на подушки и снова задремал.
Наутро доктор Колдвелл разрешил ему спуститься вниз. И хотя Лесли убеждала, что достаточно накинуть халат поверх пижамы, Стрэнд все-таки настоял на своем и оделся.
— Не хочу, чтобы терраса в доме Рассела Хейзена походила на крыльцо в доме для престарелых, — сказал он. И побрился самостоятельно. Впервые со времени несчастного случая — именно так он предпочитал называть про себя то, что произошло, — он увидел собственное отражение. Он был бледен, страшно исхудал, глаза на изможденном лице казались просто громадными и походили на пару вопросительных знаков, выведенных темными чернилами. Пока Стрэнд находился в постели, миссис Кетли брила его через день и он был избавлен от созерцания собственной физиономии в зеркале.
Одеваясь, он двигался медленно и осторожно, словно ощущая хрупкость костей и артерий, заключенных в столь же уязвимую оболочку. Но тем не менее все же двигался. Спускаясь по лестнице, цеплялся за перила. Лесли поддерживала его под руку. А мистер Кетли, пятясь задом, спускался перед ним, точно боялся, что Стрэнд вдруг упадет. Тогда он смог бы его подхватить…
На террасе, залитой теплым солнечным светом, он лег в глубокий шезлонг, откинувшись на подушки. Колени укутали пледом. Стрэнд лежал и радовался солнцу и легкому бризу, дувшему со стороны океана. Все выглядело и казалось на вкус мятно-свежим и новым: и маленькие белые облачка в летнем небе, и цвет океана, и воздух, заполнявший его легкие. «Вы вышли из темного леса, — сказал ему на днях доктор Колдвелл. — И теперь, если будете за собой следить…» А затем объяснил, что это значило — следить за собой: не подниматься по лестнице чаще одного раза в день, правильно питаться, воздерживаться от спиртного, секса и огорчений и, что самое главное, ни в коем случае не возбуждаться. Стрэнд обещал ему заботиться о себе. «Буду весь день лежать на солнышке, загорать, — сказал он доктору Колдвеллу, — и оставаться абсолютно невозмутимым».
Кэролайн сказала ему, что все восхищены его мужеством. Он не спросил, кто именно эти «все», и не считал себя ни мужественным, ни трусливым.
Стрэнд лежал на террасе, Лесли сидела рядом и держала его за руку, и вдруг он осознал, что на протяжении последних нескольких недель интересовался исключительно собой.
— Расскажи мне все, — обратился он к ней. — Все и обо всех. — Он словно вернулся из дальнего и долгого путешествия в некое место, отрезанное от всего мира. Из Долины Теней… С которой нельзя было связаться ни по телефону, ни через спутник, куда не долетали человеческие голоса. — Сначала о себе. Что с твоими уроками?
— Я их не отменяла, — уклончиво ответила Лесли.
— Как тебе удалось?
— Просто перенесла, — сказала она. — Летом это проще. Ведь многие уезжают из города.
Он кивнул.
— А что дома?
— Все по-прежнему, все нормально, — ответила Лесли. — Миссис Кертис заходит три раза в неделю пылесосить квартиру.
— Как Кэролайн?
Лесли замялась.
— Вчера узнала, что ее приняли в тот аризонский колледж. Но сказала, что не поедет, если ты будешь против.
— Я не против, — сказал Стрэнд.
— Перестала играть в теннис. Подарила ракетку и костюм какой-то подружке.
— Но почему?
— Сказала, что устала от этой игры. — Лесли помрачнела и отвернулась от Стрэнда. — У меня такое впечатление, будто она, как язычница, хочет умилостивить неких богов. — Голос ее звучал ровно и устало. — Отказаться от того, что любит, в обмен на нечто более дорогое… Хочешь, чтобы я продолжила?
— Нет.
Какое-то время они сидели молча, Стрэнд держал Лесли за руку. В каждом возрасте — свои ценности и свои жертвы, подумал он. Интересно, если бы он умер, потребовала бы дочь вернуть ей симпатичные белые шортики, хлопковые майки и ракетку, разочаровавшись в могуществе, да и самом существовании богов, или нет?.. Какие предрассудки подвигли ее на столь трогательный и смешной, совершенно детский поступок?
— Ну а Джимми? — спросил он. Если и сын отказался от самого дорогого — своей гитары, — интересно, что перевесит на чаше весов у этих богов: гитара или ракетка?..
— Он в Нью-Йорке, — ответила Лесли. — У него назначена встреча с Гербертом Соломоном. Хочешь — верь, хочешь — нет, но наш Джимми оказался застенчив до невозможности. Не смог сам позвонить Соломону, и Рассел договорился об этой встрече за него.
— Возможно, нам следует назначить Рассела управделами нашей семьи… — заметил Стрэнд. — Просто удивительно, как это мы обходились без него все эти годы.