— Возможно, нам следует назначить Рассела управделами нашей семьи… — заметил Стрэнд. — Просто удивительно, как это мы обходились без него все эти годы.
— Рада видеть, что тебе лучше, — сказала Лесли. — Вернулось столь свойственное тебе чувство черной неблагодарности.
— Я благодарен ему. Более чем, — произнес Стрэнд и умолк. А после паузы добавил: — Во всяком случае, мне так кажется. И ты должна поблагодарить его от моего имени и от имени всей нашей семьи. Потому что он всякий раз прерывает меня, когда ему кажется, что я собираюсь заговорить об этом.
— Знаю, — кивнула Лесли. — Он тебе просто не позволяет. Я и сама пыталась пару раз. И он тоже оборвал меня, причем довольно резко. Не знаю отчего. То ли смутился, то ли рассердился.
— А он говорил тебе, что подарил Конрою тысячу долларов, а Линде Робертс — золотой браслет? За то, что вытащили меня?
— Нет, не говорил, — ответила Лесли. — Но ведь так оно и было.
— Тебе не кажется, что это довольно странный способ компенсации людям, которые рисковали собственной жизнью, чтобы спасти практически совершенно постороннего человека?
— Да, немного странный, — согласилась Лесли. — Но так уж он устроен, наш Рассел. Он вообще очень закрытый человек. Ничем не выдает своих эмоций, предпочитает воплощать их в поступках. Рассчитывается деньгами, услугами… символами.
— И однако же, — заметил Стрэнд, — у меня это вызывает чувство некоторой неловкости… Напоминает газетный раздел объявлений о найденных и пропавших вещах. «Где-то в просторах Атлантики потерялся пожилой учитель. Вернувшему его в пристойном состоянии обещано хорошее вознаграждение».
— Только, умоляю, не демонстрируй ему своих чувств. Щедрость — его хобби. Возможно, помогает преодолеть отвращение к некоторым аспектам его работы. Как-то вечером мы с ним сидели и говорили об этом. И он сказал, что щедрость и благородство в среде адвокатов расцениваются как признак слабости. И нетрудно заметить: ему совершенно невыносима сама мысль о том, что кто-нибудь вдруг сочтет его слабым.
— Он сказал мне, что говорил с тобой о новой школе. — Стрэнд вдруг осознал, что память возвращается к нему, и обрадовался. — По его словам, ты отнеслась к этому положительно.
— Более чем положительно. Я его даже расцеловала.
— Незачем впадать в крайности, — проворчал Стрэнд.
— Но это же прекрасный выход из положения!.. — воскликнула Лесли. — Для всех нас.
— Тебе всегда нравилось жить в Нью-Йорке, — усомнился Стрэнд. — Как, интересно, ты будешь себя чувствовать в маленьком, сонном и тихом городке, в окружении четырех сотен мальчишек-подростков?
— Ничего, как-нибудь переживу, — ответила Лесли. — В конце концов, это не так уж важно. Важно другое. Чтобы ты был жив и здоров. Да и Нью-Йорк всего лишь в паре часов езды.
— Может, когда этот человек приедет повидаться со мной…
— Мистер Бэбкок.
— Да, мистер Бэбкок. Может, он решит, что я ему не подхожу.
— Об этом не беспокойся, — ответила она. — Я уже говорила с ним по телефону, и он просто в восторге от перспективы заполучить тебя.
— Так уж и в восторге, — пробормотал Стрэнд.
Он вздохнул, посмотрел на синюю воду в бассейне, на безупречно чистые надувные матрасы, на белые дюны, сверкающий под солнцем океан.
— Знаешь, мы просто не можем оставаться здесь до начала занятий. Одно дело — приехать на уик-энд, в крайнем случае задержаться на несколько дней, но…
— Он и слышать не захочет, — возразила Лесли. — Я и об этом с ним говорила, вернее, пыталась поговорить…
— Ну и?..
— Сказала, что заберу тебя в город, как только ты начнешь вставать.
— И что же?
— Он спросил: «Вы хотите его убить, да?»
— Но я же стал просто обузой!
— Успокойся, — сказала Лесли. — Он, конечно, впал в сантименты, но то, что здесь для тебя лучше, — это же очевидно! Эти милые Кетли, морской воздух. А у нас дома даже кондиционера нет. Сам знаешь, какая духота летом в городе. Рассел говорит, что самое малое, что он может сделать для человека, который практически утонул на его глазах, — это предложить ему жить здесь.
— У него очень странная система ценностей, — задумчиво проговорил Стрэнд.
— Побольше бы таких людей, как он, — сказала Лесли. — Кстати, я почти уверена, что это не Линда Робертс.
— Что Линда Робертс?
— Ну, что не она его любовница.
— Ах, это… — Теперь это был для него чуждый мир. — Почему нет?
— Он просто о ней заботится, — ответила Лесли. — О ней и ее деньгах. Он душеприказчик ее мужа. Муж оставил ей целое состояние, но Рассел говорит, что, если пустить все на самотек и позволить ей самой распоряжаться деньгами, скоро и пенни не останется. Он сочувствует любому, кто придет и расскажет какую-нибудь жалостливую историю. Рассел считает, что она, как никто другой, подвержена влиянию разных мошенников. Дважды он удержал ее от вступления в брак с мужчинами, которые охотились за ее деньгами. Он заботится о Линде, потому что у нее доброе сердце и еще потому, что ее муж был его близким другом. И потом она очень одинока. Именно поэтому и трещит без умолку, при любой возможности — так он говорит. Словом, сплошные благородство и щедрость. В его стиле. Жертвует своим временем, вниманием — всем.
— Да, он таков, — заметил Стрэнд. — Но почему, собственно, это должно мешать…
— Да потому, что я видела, как он гулял по пляжу с Нелли Соломон.
— Ну и что с того?
— Знаешь, влюбленные мужчина и женщина гуляют совсем иначе, чем просто друзья и попутчики, если думают, что их никто не видит.
— Да брось ты, Лесли!
— Он гулял по пляжу со мной, — не унималась Лесли. — И еще я видела, как он гуляет с Линдой Робертс и Элеонор. Уверяю, разница есть. Огромная разница!
— Надеюсь, мы не сплетничаем? — спросил Стрэнд, хотя и знал, что уж кого-кого, а Лесли сплетницей назвать нельзя.
— Нет, это интуиция, — ответила она. — И не стоит придавать этому факту глобальное значение.
Стрэнд был уверен, что жена не ошибается. Он почувствовал укол зависти к Расселу Хейзену и был немного разочарован в Нелли Соломон. Ведь тогда, за столом, между ними явно промелькнуло нечто такое… Он помнил, как она слегка подтолкнула его ножкой в ответ на высказывание миссис Робертс о Франции.
— Что ж, рад за него, — сказал он. Интересно, достаточно ли внимателен к жене Герберт Соломон? Что-то не очень похоже, не того типа мужчина. Он, Стрэнд, всем желал добра. Вспомнил оставшееся нераспечатанным письмо от Джудит Квинлен и ощутил угрызения совести. Сексуальная революция с бездумным, легкомысленным спариванием — нет, это для молодых. Он человек более строгих нравов. И он закрыл глаза, чувствуя, как пригревает веки солнце, и какое-то время они сидели молча.
Затем нашлась еще одна тема для обсуждения.
— Мне очень жаль, — проговорил он, — что я испортил Элеонор отпуск.
— Греция никуда не денется. Поедет на следующий год, — сказала Лесли.
— Она что, думала, что я умру? — Глаз он не открывал. — Поэтому и осталась?
— Не знаю, что она там думала, — ответила Лесли. — Хотела остаться, и все. Теперь снова вышла на работу. На неделю раньше, чем собиралась. Думаю, что скоро мы услышим от нее важные новости.
— К примеру?
— К примеру, девочка заявит, что выходит замуж.
— Ну и как ты к этому относишься?
— Как обычно. Двояко. И рада, и немного грустно. Вообще они красивая пара.
— Думаешь, этого достаточно?
Лесли вздохнула:
— Узнаем лет через двадцать, не раньше.
— А мы с тобой были лишь наполовину красивой парой, — сказал Стрэнд.
Лесли рассмеялась:
— Звонила своим родителям, рассказала о тебе. Они передают самые наилучшие пожелания. А отец утверждает, что ты с самого начала показался ему не слишком здоровым человеком.
Стрэнд усмехнулся:
— Гляжу, жизнь в Палм-Спрингс ничуть его не изменила.
— И еще он сказал, что не перестает удивляться, почему это в Нью-Йорке не у каждого инфаркт. Считает, что мы должны переехать в Палм-Спрингс. Говорит, тамошний климат очень благотворно влияет на сердечников.
— Передай ему, что я перееду в Палм-Спрингс, только когда он сам оттуда выедет!
— Я смотрю, тебе все лучше и лучше, — усмехнулась Лесли.
— И однако, — заметил Стрэнд, — когда это случилось, я был вовсе не в Нью-Йорке. Я был на полпути к Португалии.
Потом они снова помолчали немного. Стрэнд по-прежнему лежал с закрытыми глазами.
— А ты думала, что я умру?
— Ни минуты.
— Почему нет?
— Потому, — ответила Лесли, — что я бы этого просто не пережила.
Стрэнд все еще лежал в шезлонге, когда на террасу вышел Херб Соломон. Лесли ушла на пляж с Линдой Робертс. Наверное, Лесли сейчас пишет маслом, а Линда болтает, подумал Стрэнд. За неделю до этого у Лесли был день рождения, и Хейзен преподнес ей удивительный подарок — легкий складной подрамник с мольбертом, а также набор замечательных масляных красок и кистей. Кэролайн работала в городе в ветеринарной клинике, Джимми тоже уже несколько дней торчал в Нью-Йорке. И Хейзен тоже был в Нью-Йорке.
Стрэнд все еще лежал в шезлонге, когда на террасу вышел Херб Соломон. Лесли ушла на пляж с Линдой Робертс. Наверное, Лесли сейчас пишет маслом, а Линда болтает, подумал Стрэнд. За неделю до этого у Лесли был день рождения, и Хейзен преподнес ей удивительный подарок — легкий складной подрамник с мольбертом, а также набор замечательных масляных красок и кистей. Кэролайн работала в городе в ветеринарной клинике, Джимми тоже уже несколько дней торчал в Нью-Йорке. И Хейзен тоже был в Нью-Йорке.
Соломон в хлопковых слаксах и майке по-прежнему смахивал на Джорджа Вашингтона. В руках он держал большую деревянную доску, на которой лежал какой-то предмет, обернутый в фольгу.
— Доброе утро, — поздоровался он. — Я слышал, вы теперь принимаете.
— Чем дальше, тем веселей, — ответил Стрэнд. — Прошу вас, присаживайтесь.
Соломон положил доску на стол.
— Нелли испекла вам хлеб, — сообщил он и развернул фольгу. Буханка оказалась огромной, с золотисто-коричневой корочкой, а запах от нее исходил просто божественный. — Все еще теплый, — сказал Соломон. — Она почему-то свято верует в полезность домашнего хлеба. Из муки грубого помола, выпеченного в каменной печи. И еще говорит, что хлеб следует выпекать с любовью. Считает, что он разбудит у вас аппетит.
— Это уж точно, — заметил Стрэнд, гадая, как должна выглядеть церемония принятия домашнего хлеба из рук мужа женщины, подозреваемой в любовной связи с хозяином дома. А она, похоже, везде и все успевает. — Поблагодарите от меня вашу супругу. — Он протянул руку, отломил кусочек и попробовал. На вкус хлеб был столь же замечательным, как на вид и на запах. — Ум-м-м… — промурлыкал Стрэнд. — Хотите кусочек? — Разделить с человеком хлеб-соль — это означало стать его другом.
— Нет, мне следует следить за весом, — ответил Соломон, усаживаясь рядом. Не только за весом, подумал Стрэнд. Соломон одобрительно кивнул, глядя на него. — Знаете, Аллен, а вы счастливчик.
— С чего вы взяли?
— Нет, я не о том, что вас вытащили из водоворота. Просто хочу сказать, вам повезло, что вы оказались в таком доме… Ну, вы поняли, что я имею в виду.
— Понял.
— Нет ничего на свете, чего бы Рассел Хейзен не сделал для своего друга, — сказал Соломон. — Да он последнюю кровь отдаст. Уж я-то знаю. Кому, как не мне, знать это. Он пятнадцать лет был моим адвокатом. В музыкальном бизнесе я, можно сказать, гигант, но в бизнесе как таковом, реальном, которым управляет фирма Рассела, — полный пигмей. А он носится со мной, точно я «AT и Т».[24] Да пару раз меня бы просто сожрали с потрохами, если бы не Рассел. Правда, самого его счастливчиком не назовешь. — Соломон осторожно осмотрелся по сторонам. — Полагаю, вам кое-что известно о нем?
— Ну, кое-что, — неопределенно отозвался Стрэнд. Настроения сплетничать у него не было.
— Он человек несчастный. Этим не удивишь, но у него есть куда более редкое качество. Он хороший человек. Хороший, но несчастный. Просто поразительно, как эти два качества уживаются в одном человеке. Лично я в этом плане стараюсь придерживаться разумного равновесия. — Соломон раскатисто рассмеялся. — Рассел боится, что сами вы просто не в состоянии о себе позаботиться. — Тут вдруг лицо его стало серьезным. — Он очень привязался к вам. Ко всей вашей семье. И не без причины.
— Просто потому, что одинок, да?
Соломон мрачно кивнул.
— Как-то ночью, выпив лишку, он рассказал мне о поворотном моменте, который предопределил всю его дальнейшую несчастную судьбу. Это случилось, когда он впервые сказал: «Да, отец». — Соломон поморщился. — Ох уж эти старые американские семьи!.. К счастью, сам я выходец из новой американской семьи… Нелли говорила мне, что приняла вас за еврея. — Он усмехнулся. — Послушай ее — так практически каждый в Америке еврей. А вы были женаты прежде?
— Нет.
— Сразу видно, — заметил Соломон. — Нелли — моя вторая жена. И последняя. И еще у меня двое совершенно ужасных детей. Не от нее, — поспешно добавил он. — Это всегда проблема — дети. Сплошные слезы… — Лицо его помрачнело. — А вы не стесняйтесь, говорите с Расселом почаще. Возможно, напишете потом справочник-пособие, вы же у нас человек образованный. Нечто вроде «Как воспитать людей двадцать первого века». Да он по тиражу Библию переплюнет. Так что оставайтесь здесь, дружище. Вам есть за что благодарить судьбу.
— Знаю, — ответил Стрэнд, хотя и не был уверен, что понял, за что именно, по мнению Соломона, он должен благодарить эту самую судьбу.
Соломон, задумчиво прищурившись, разглядывал его. Джордж Вашингтон обозревает свои войска. Вот только где это было, в Вэлли-Фордж[25] или Йорктауне?[26]
— А знаете, с учетом того, что случилось, вы очень неплохо выглядите, — заметил Соломон. — Ну, может, немного похудели. И у вас такой красивый загар.
— Врачи уверяют, что я могу дожить до ста лет.
— Вы хотите дожить до ста? — воскликнул Соломон. — Господи, какая скука!..
— Я тоже так считаю, — ответил Стрэнд, и оба рассмеялись.
— У меня был очень интересный разговор с вашим сыном, — заметил Соломон. — Умный мальчик. Он вам говорил, что с понедельника начинает работать на меня?
— Нет.
— Вот как? — Похоже, Соломон искренне удивился.
— Наверное, испугался, что я не одобрю его стремления работать в музыкальном бизнесе.
— А вы не одобряете?
— Просто не хочу, чтобы его постигло разочарование. Ведь там все зависит от случая. А о положительных сторонах этого бизнеса я имею самое смутное представление.
Соломон кивнул.
— Все это я ему объяснял. Прослушал его еще раз, пригласил на прослушивание несколько человек. Я ему сказал: эта дорога не усыпана розами. Это дорога сердечной муки и боли. Старая китайская пословица. И лишь один человек на десять тысяч способен пройти ее до конца. Это тяжелая жизнь, порой человеку приходится ждать годы, пока не наступит его час. Но еще хуже, когда этот час наступает — и все заканчивается провалом. Я прямо сказал Джимми, что у него есть определенное обаяние, голос вполне сносный, но ничего особенного или выдающегося в том, как он играет и поет, нет. И что его песни — те, которые он сочиняет сам, — ничуть не оригинальны. И еще сказал, что, на мой взгляд, у него маловато куража, электричества, той энергии, которая «заводит» зал, заряжает зрителей и делает исполнителя популярным.
— И как он это воспринял? — спросил Стрэнд.
— Как стойкий оловянный солдатик.
— И согласился работать у вас…
— Да, в офисе, — ответил Соломон. — Не в качестве исполнителя. Может, через пару лет подрастет, созреет и найдет свой стиль. «Звук», как он выражается. И тогда получится, что я ошибался. Я ведь и раньше не раз ошибался… — Он печально улыбнулся, вспоминая свои ошибки, упущенные возможности. — Но как я уже говорил, слух и способности у парня определенно есть. И он в курсе буквально всего, что творится в мире современной популярной музыки. Знает всех певцов, их сильные и слабые стороны, успехи. Лично я считаю, что он будет очень полезен именно в офисе. Займется отсевом бездарностей, которые так и осаждают меня, и, возможно, разглядит одного-двух, что смогут пройти дорогу до конца. Это не та творческая работа, о которой он всегда мечтал, но тем не менее творческая. Вы понимаете, о чем я?
— Думаю, да. Вы очень добры, что дали ему шанс.
— Это не доброта. Интересы бизнеса. Я чувствую, что могу доверять его мнению. А таких людей мне доводилось встречать не часто.
По мере того как они говорили, у Стрэнда начало складываться совершенно новое впечатление об этом человеке. Нет, Соломон был вовсе не тот жизнерадостный весельчак с нью-йоркским акцентом, привыкший так и сыпать шутками за обедом. Не просто приятный сосед, принесший в подарок хлеб домашней выпечки. Хитрый, жесткий, проницательный и в то же время искренний в суждениях и оценках профессионал.
— Джимми повезло, — заметил Стрэнд, — что у него будет такой босс.
— Будем надеяться, он разделяет ваше мнение. И что так и окажется. Кругом миллионы ловушек… — Соломон поднялся. — Что ж, не буду больше вас утомлять.
— Ничуть вы меня не утомляете, — возразил Стрэнд. — Врачи считают, что с завтрашнего дня я должен встать и начать прогулки. По миле в день.
— Нет, вообще-то не только в этом дело, — сказал Соломон. — Мне пора в город. Я должен быть у себя в конторе ровно в два. Одна певица сделала у нас запись. А потом вдруг решила, что ей не нравится. То ли ей самой, то ли ее придурок муж внушил, что все плохо. И вот теперь она, видите ли, желает все перезаписать. Меня ждут слезы и рыдания. — Он усмехнулся, представив себе эту сцену в офисе. — Будут ультиматумы. Я сохраню примерно пятьдесят тысяч долларов. Нелли остается здесь. Ей очень хочется вас навестить.