Выехали целым санным поездом. Впереди несколько боевых холопов, дальше розвальни с уже знакомыми боярами служилыми – Михаилом и Алексеем, затем кибитка на санях с князем, сани с Никитой, прислугой, провизией. На четверть версты санный обоз растянулся.
Ехали медленно, к Соловкам подобрались, когда вода вокруг островов уже льдом покрылась.
Монастырь был сооружен давно, для защиты с северо-запада земель русских от шведов. Мощные каменные стены, башни с бойницами и четыре с лишним сотни насельников, могущих постоять за себя. Как сказал потом Семен Афанасьевич, в монастырь, как в ссылку, доставили старообрядческие книги. Знать бы тогда, что через несколько лет книги эти к бунту насельников приведут? Откажутся иноки тремя перстами креститься, новые обряды совершать, и Москва пошлет стрельцов усмирять Соловки.
Однако государственных людишек оказалось мало, монастырь-крепость держалась восемь лет. Источник воды в монастыре свой, а запас провизии по ночам пополняли прихожане, среди которых оказалось много приверженцев старого обряда. Воевода стрельцов Иван Мещеринов и из пушек монастырь обстреливал, и подкопы пытался делать… Все тщетно!
Как часто бывало в подобных случаях, судьбу осажденного монастыря решил перебежчик, изменник-чернец Феоктист. Он указал воеводе, где слабое звено в обороне монастыря. В Онуфриевой церкви одно из окон было заложено кирпичом без раствора – через него иноки получали провизию от мирян. И даже час подсказал, когда меняются караулы.
Стрельцы под утро разобрали кладку, проникли в церковь, зарезали единственного часового на башне и кинулись открывать ворота. Ворвавшиеся стрельцы вступили в бой с монахами на внутреннем дворе монастыря.
Монастырь пал. Двадцать шесть монахов, признанных зачинщиками, казнили. Немногих оставшихся в живых разослали по отдаленным монастырям. Всего 425 иноков больше восьми лет не сдавали стрельцам свой монастырь, свою крепость, явив образец мужества и стойкости.
Никита даже не знал, зачем приезжал в Соловецкий монастырь князь. За те несколько дней, что пробыл здесь Елагин, он осмотрел старинный монастырь – не каждому же удается побывать здесь.
А потом санный поезд тронулся в обратный путь.
Для Никиты поездка оказалась зимним отпуском. Знай смотри себе по сторонам, дыши свежим воздухом. В новой зимней одежде он не мерз.
На обратном пути, после ночевки на постоялом дворе князь пригласил его в свой возок. Внутри во-зок был обит войлоком, под ноги князю ездовые клали раскаленные камни в железной жаровне, меняя их на каждом постоялом дворе или яме. Хоть князь был государевым человеком, но на ямах лошадей не меняли. Быстрота не была востребована, да и лошадей своих князь ценил.
В возке от жаровни было вполне тепло. Князю, видимо, было скучно, и он решил развлечься разговорами. Снова расспрашивал Никиту об увиденном, а потом спросил:
– Карты с собой взял?
– Не удосужился.
– А я взял – новую колоду. Погадаешь?
– Грешно ведь, князь! Государь не одобряет.
Князь хихикнул:
– Так ведь кающийся грешник Господу угоднее, чем праведник.
Тем временем Никита лихорадочно вспоминал, чем славны года правления Алексея Михайловича. Не спеша раскинул пасьянс, потом снова перетасовал карты.
Елагин, не отводя взора, смотрел за руками Никиты.
– Ну, сказывай скорее! Не томи!
Никита откашлялся.
– Уже в этом году казацкий сотник Зиновий Богдан Хмельницкий попросит царя московского о принятии Малороссии под свою руку.
– Ну да! – не поверил князь. – Замятня там давно идет, это верно. И что?
– Царь Алексей Михайлович милостиво согласится и в октябре объявит о принятии Малороссии под свою защиту.
Никита снова разложил карты.
– О!
– Что такое?
– Богдан Хмельницкий гетманом станет, только править будет недолго, четыре года. А после его кончины гетманом станет Иван Выговской.
– Нам-то что с того?
– Так на следующий год он казаков в союзе с татарами крымскими на Москву поведет!
– Дальше, дальше сказывай! – князь слушал, приоткрыв рот.
Никита же перетасовал карты и разложил их снова.
– Нехорошее вижу!
– Царь умрет? – испугался князь.
– Нет. Малороссы и татары войско московское разобьют под Конотопом.
Название местечка выплыло в памяти в последний момент.
– Фу ты, напугал меня! А всякие звездочеты да хироманты ничего такого не говорят…
– Потому как шарлатаны, от лукавого.
– Полагаешь, карты не врут? – осторожно спросил Елагин.
– А вот в октябре и увидим. Недолго осталось, девять месяцев.
– Озадачил ты меня! И царю-батюшке о гадании сказать зазорно, и предсказание серьезное. А про меня погадай!
Никита раскинул карты:
– Не вижу ничего – ни плохого ни хорошего. Стало быть, в ближайший год судьба твоя, князь, не изменится. В опалу не попадешь, жив будешь.
– И на том спасибо.
Князь прикрыл глаза и надолго задумался. А на остановке у постоялого двора Никита пересел в свои сани. Вроде и неплохой мужик этот Елагин, но лучше от сильных мира сего держаться подальше. Как там у поэта? «И пусть минует нас и барский гнев, и барская любовь». В самую точку, хоть и написано на два века позже.
После возвращения в Москву князь сразу же направился на государев двор – лишь переоделся. Никита же в баню пошел, у князя зимой она топилась пару раз в неделю. Он попарился, отдохнул и другим днем направился в лекарню. Там его уже заждались, болящие каждый день Ванюшку вопросами одолевали – когда же Никита вернется?
Он окунулся в работу – за время поездки с князем на Соловки соскучился по медицине. Учиться на врача Никита пошел осознанно, нравилась ему эта специальность.
Никита проводил по две-три операции в день. Делал бы и больше, поскольку операции не были сложными или обширными. Сдерживало его активность небольшое количество коек. Ведь операцию сделать мало, после нее за пациентом понаблюдать надо, перевязки делать. А кроватей всего четыре. Надо расширяться, ведь место позволяет.
Никита заказал у столяров еще шесть кроватей. Но одно действие тянуло за собой другое. Он был занят на приеме, операциях, и большая часть нагрузки по выхаживанию пациентов и пригляду за ними ночью, особенно после операций, легла на Ванюшку. Паренек не протестовал, но Никита видел – ему приходилось тяжко. Надо нанимать сиделку. А где ее, грамотную, найдешь? За полгода Никита из Ванюшки вполне толкового помощника приготовил, придется еще кого-то брать, и лучше бы, конечно, женщину. Пациенты были и женского пола, так женщине ухаживать за ними сподручней.
Как-то, во время краткого отдыха, он разговорился с Иваном о помощнике.
– Есть такая, моя сестрица Наталья! – удивил его Иван.
– А что же ты раньше молчал?
– Так ты не спрашивал.
– Расскажи-ка!
– Она белошвейкой при княжеском дворе. Только отпустит ли ее князь?
– Я поговорю с ключарем Афанасием.
Этим же днем Никита переговорил с ключарем, но тот уперся:
– Не говорил мне Семен Афанасьевич о девице. Я и так Ивана тебе отдал.
Пришлось идти на поклон к князю.
– Может, другого кого возьмешь? Афанасий ее хвалит, говорит – успехи делает, быть ей мастерицей.
– Княже, белошвеек может быть много – истинно женское дело. А помощника лекаря выучить не просто.
– Так ты не видел ее никогда, может, она к учению неспособна?
– Брат ее, Иван, что у меня в помощниках, за нее ручается.
– Да? Тогда другое дело, забирай. Передай Афанасию – я дозволил.
Все, теперь мнение ключаря ничего не значило. Как сказал хозяин, так и будет. Вообще-то Никита подумывал о том, как выкупить у князя здание лекарни и холопов – того же Ивана. Ведь он его многому научил, а вздумает князь его забрать да в скотники определить или в банщики – и не возразишь. Холоп ведь княжий. Только денег пока не хватало. По прикидкам Никиты, надо было собрать на здание еще рублей пять. Но только он набирал необходимую сумму, как шли непредвиденные траты: на кровати, инструменты – да на ту же зимнюю одежду. А еще – момент удобный выбрать надо, когда князь в настроении, и подойти издалека.
Утром к лекарне подъехал возок. Из него выбрался подьячий Посольского приказа, Тимофей. Никита удивился – неужели снова заболел?
Войдя в комнату, подьячий отбил поклон.
– Здрав буди, лекарь.
– И тебе здоровья, Тимофей! Неуж заболел?
– Бог миловал! Посольство к нам прибыло польское, да заболел посол-то. Вчера еще с царем-батюшкой на приеме был, а ночью спать не мог. Я сразу о тебе вспомнил, привез.
– Так веди его сюда.
Тимофей вывел из кибитки посла, завел его в комнату.
Одет посол был богато, одна цепь золотая на шее не меньше фунта весила. Но лицо страдальческое, на ногу едва ступает.
Тимофей усадил посла на табурет, снял с него шубу.
По-русски посол говорил неплохо, но с польским акцентом.
– Нога болит – спасу нет, огнем горит и дергает.
Одет посол был богато, одна цепь золотая на шее не меньше фунта весила. Но лицо страдальческое, на ногу едва ступает.
Тимофей усадил посла на табурет, снял с него шубу.
По-русски посол говорил неплохо, но с польским акцентом.
– Нога болит – спасу нет, огнем горит и дергает.
Ванюша помог стянуть с посла сапоги, снять чулок. В соответствии с европейской модой штанишки на после были короткими, чуть ниже колена.
Одного взгляда Никите хватило, чтобы понять – абсцесс.
– Резать надо, гной у тебя.
– Может, мази попробовать или попарить?
– Гангрену получишь, ногу отрезать придется. Да и то – если успеешь.
– Как не вовремя! У меня встречи с Алексеем Михайловичем. Если не приду, как переговоры вести?
– Я могу абсцесс вскрыть, гной выпустить и ногу перевязать. На переговоры с царем сходишь – и сюда.
Недолго подумав, посол махнул рукой:
– Режь! Вторую ночь я не вынесу!
Поляка уложили на стол, и Иван обработал голень переваром. Эфирного наркоза Никита решил не давать. Он вскрыл гнойник. Хлынул гной, запах пошел тошнотворный.
Гной Никите не понравился, потому как слегка синевой отдавал. Гной всегда инфекцией вызывается, а вот такой, с синевой, дает синегнойная палочка. С такой и в условиях современного ему стационара, с применением серьезных антибиотиков и промыванием раны справиться непросто.
Холодный пот потек по спине Никиты. Если поляк выздоровеет, ему сильно повезет. Но, кажется, дело пахнет осложнениями – медицинскими в виде флегмоны или гангрены и политическими. Поди докажи потом, что специально посла не зарезал! Международный скандал! Ему только этого не хватало!
Он развел самогон раз в десять и прополоскал им рану. Поляк заорал от боли. Понятно – щиплет и жжет, не фурациллин или так необходимая перекись водорода. Засыпал в рану порошок из толченого мха. Разрез зашивать не стал, пусть гной свободно вытекает. Сделал перевязку.
Поляк был бледен – больно все-таки.
– Парить ногу нельзя, – принялся втолковывать ему Никита, – напрягать нежелательно. Сходишь на встречу с царем – и сюда. Ночь здесь, в лекарне проведешь, а утром перевязку сделаем. Не скрою, болячка у тебя серьезная. Отнесись к ней со всем тщанием, иначе можешь ногу потерять.
Поляку помогли спуститься со стола, одеться.
– А ведь легче стало, – улыбнулся он. – Пся крев, меня пугали – в Москве путного лекаря не найдешь, одни варвары.
Подьячий помог послу надеть шубу. На прощание поляк сунул Ванюше в руку польский злотый. Сумма изрядная, обычно платили медью или серебром.
Не откладывая в долгий ящик, Никита решил за ужином поговорить с князем о лекарне. Разговор первым не начинал, само получилось.
– Никита, я слышал – к тебе посол польский приезжал сегодня?
– Был. Гнойник у него на ноге большой, вскрывал. Только боюсь я, как бы заражения крови не было.
Князь задумался:
– Не дай бог! Лекарня-то мне принадлежит…
– Продай.
– Кому?
– Я выкуплю. Скажи, сколько стоит?
Князь и скажи:
– Одна монета золотом!
Никита тут же достал польский злотый и выложил перед князем.
– Отныне лекарня и вещи в ней мои?
– Так! Уговор дороже денег. Но если и случится в ней чего, весь спрос с тебя.
– Я понимаю. Тогда продай мне Ивана и Наталью, сестру его. Твои же крепостные.
– Эка ты взялся! За Ивана пять рублей серебром, за Наталью – три.
Никита наскреб денег только на Ивана. Пять рублей серебром – это много, столько платили за ремесленника высокого мастерства.
– Тогда пиши, князь, купчую. И на дом каменный, и на Ивана. А за сестру его позже отдам, как наберу.
– Я подожду. Но личным лекарем моим ты будешь по-прежнему.
Князь кликнул слугу, принесли бумагу, чернильницу и перья. Князь сам написал купчую, скрепил печаткой с пальца на сургуче и вручил Никите.
– Владей!
Никита обрадовался. Но головной боли прибавилось. Теперь и о дровах для печей в лекарне заботиться самому надо, и о жилье для Ивана. Коли он по купчей теперь холоп Никиты, так тот его кормить должен, одевать и жилье предоставить.
Следующим днем Никита Ивана обрадовал:
– Лекарню я у князя выкупил – и тебя заодно. Теперь ты мой холоп. Но только я тебе вольную даю, отныне ты человек свободный. Сейчас бумагу напишу. Вот только на сестру твою денег не хватило – но это пока. Как заработаем, так и до нее очередь дойдет.
Тут же Никита написал вольную на Ивана. Теперь здание лекарни принадлежало ему, Никите, а вот Иван отныне был свободен.
– Ваня, ты теперь временно в лекарне поживешь, а как заработаешь денег, угол себе снимешь. И кушать и одеваться сам будешь – ты теперь вольный человек. А коли ситуация изменилась, спрашиваю: ты согласен у меня работать?
– Конечно! – Ваня был ошарашен происшедшими с ним переменами и не знал – радоваться ему или огорчаться. О холопе князь заботился, а теперь все самому надо. Потом неожиданно спросил:
– Так ты, Никита, и жалованье мне платить будешь?
– Буду – с сегодняшнего дня.
– А сколько?
Тут уж Никита задумался.
– Пока алтын в месяц.
– Погоди, так ты же меня у князя выкупил?
– Пять рублей серебром отдал.
Ваня неожиданно рухнул на колени:
– Спасибо, Никита! Еще отец мой деньги копил из холопов выкупиться, да не довелось – откуда у крестьян такие деньги? А вот сбылась мечта его. Свободен я ноне!
– Только дошло? Вставай с колен, ты свободный человек!
– Ввек не забуду твоей доброты, Никита!
– Сестру твою еще выкупить надо, князь за нее три рубля требует.
Ваня только головой кивнул – говорить он не мог из-за избытка чувств, на глазах его выступили слезы.
Наталья теперь работала под руководством Ивана – он делал перевязки и ее учил этому. Иногда на операции Никита брал обоих.
Сестрица Ивана оказалась хваткой, в брата, и в довершение всего – трудяга. Никита не видел, чтобы она праздно сидела. Если пациентов не было, она резала полотно на бинты или чистила инструменты – точил и правил их Иван. Кожа – субстанция плотная, ланцеты тупятся быстро, как и ножницы.
Польский посол несколько дней приезжал на перевязку. С каждым днем его состояние улучшалось, а вместе с ним поднималось настроение Никиты. Похоже, все обошлось. Ведь случись гангрена или умри посол, все шишки посыпались бы на Никиту. Нет, диплома у него никто не спросил и выговора не объявил. А вот выдать Польше для разбирательства могли бы – Никита это только задним числом осознал. Или Польша могла бы штраф потребовать. Тут уж одним злотым не обошлось бы.
Январь выдался лютым, морозным, печи в домах топились едва ли не круглосуточно. Снегу намело изрядно.
Каждый сезон имеет свои болезни. Осенью и весной – это обострения язвы желудка и двенадцатиперстной кишки, а зимой – отморожения. Немного проморгал – и вот уже нос отморозил и щеки. Так окружающие сразу говорят, что кожа побелела, надо растирать. Хуже с ногами – их окружающим не видно. Иногда даже тепло одетые ноги морозили, если долго сидели неподвижно. Хуже всего приходилось путешествующим: купцам, ездовым, служивым людям, курьерам – да просто попавшим в непогоду.
И посыпались к Никите обмороженные. Нос и щеки, как правило, отходили. Кожа, конечно, облезала, но кровоснабжение головы и лица хорошее, восстановление шло быстро. Хуже дело обстояло с пальцами ног и стопами. Они дальше всего удалены от сердца, и кровь к ним поступает с уже пониженной температурой. На морозе ноги сначала мерзнут, а потом теряют чувствительность. Человек успокаивается, а пальцы отмерзают. И стоит с мороза зайти в тепло, как пальцы начинают дико, до крика болеть.
Вот такой пациент и приехал к Никите, причем сам, на санях. Кое-как приковыляв в кабинет, он упал на лавку.
– Лекарь, выручай! Пальцы на ногах болят – сил нет, едва до утра дотерпел.
Ванюшка помог болящему снять валенки, размотал портянки и отшатнулся в ужасе. Пальцы ног были черные, как будто обугленные.
– Как же ты так ухитрился, купец?
– С обозом к Москве, домой, из Суздаля возвращался. Буран метет, мороз крепкий. Заплутали немного – путь-то санный замело. Замерзать стали, деревья принялись рубить, костры жечь. Вроде до утра кое-как дожили. А домой вчера приехал, разделся, согрелся, горяченького поел, попил. А ночью криком кричал, так болят, как будто грызет их зверь невидимый.
– Плохо дело, купец. Как звать-то тебя?
– Герасим.
– Пальцы отрезать придется.
– Да ни в жизнь! Как же я без пальцев? Кто меня кормить будет?
– Жить без пальцев будешь, и ходить тоже. А если ничего не делать, обе ноги пропадут. Омертвели пальцы-то; гниль вверх пойдет – придется по колени ноги отнимать.
Купца прошибла слеза. Потом он в ярости сорвал шапку и швырнул ее на пол:
– Вот жизнь проклятая! Куда ни кинь – всюду клин! Режь!
Ему тут же дали наркоз и удалили по четыре пальца на каждой стопе. Большие пальцы удалось сохранить – они самые главные, опорные.