Отойдя от эфира, купец сначала матерился, как последний разбойник. Потом пришел в себя и первым делом посмотрел на ноги.
– Слава богу, целы!
– Целы, Герасим! И даже по большому пальцу на каждой стопе удалось сохранить. Плясать не будешь, но ходить – вполне. Полежишь у меня неделю, а то и дней десять – мази поприкладываем, перевязки поделаем.
– А лошадь как же? Она же у лекарни стоит! Замерзнет, да и кормить надо.
– Что же ты сам приехал, без родни?
– Одни бабы дома. Мать-старуха, жена да три дочки. Кому ехать?
– Тогда сказывай помощнику моему, где живешь – он лошадь домой вернет. Жалко животину!
Купец объяснил, как к нему добраться.
– На Варварке – там церковь на углу, третий дом по правую руку. Спросишь дом купца Яхонтова – меня там каждая собака знает. Только пусть он не говорит моим, что пальцы отрезали, пусть скажет – лечится, мол. А то день и ночь выть будут. Придет время – сам вернусь, на ногах.
– Как изволишь. Ваня, все понял?
– Как не понять? Так я поехал?
– Давай.
А через час пришел к Никите еще один обмороженный – на этот раз служивый. Этот верхом ехал, поморозил левую ногу – с той стороны ветер дул, а у него на ногах сапоги.
Сапог с портянкой разрезать пришлось – нога распухла и приобрела багрово-черный цвет. Стопу вынуждены были ампутировать.
Наркоз давала Наталья, а оперировал Никита без помощника. Постарался по максимуму ногу сохранить и потому вычленил стопу по плюсневым костям, сохранив пятку. Хромать будет, но ходить без протеза сможет.
С протезами вообще была беда – не делал их никто. У кого нога по колено ампутирована, сами выстругивали деревяшку, крепили ее ремнями к бедру и поясу. Ходить было неудобно, деревяшка тяжелая.
Да что инвалиды – на больных чиновников внимания не обращали. Коли выжил – повезло, а нет – стало быть, Бог прибрал. Естественный отбор, а по сути – варварство. А сколько каждую зиму в Москве, как и по всей Руси, замерзало бездомных, нищих, да и просто сбившихся с санного пути? И находили их только по весне, когда стаивал снег.
Мини-стационар не пустовал, все десять коек были постоянно заняты, плановые операции выполнялись в порядке очереди. Да и что такое десять мест для огромной Москвы? Конечно, жили тогда в Первопрестольной не миллионы, как сейчас, а сотни тысяч, но и лекарня только одна. И рад бы Никита расшириться, да здание уже не позволяет. И даже купи он больше – где персонал взять?
Глава 6 Любава
Прошла зима с ее холодами и метелями, отшумела, отгуляла веселая Масленица. Повеяло теплом. Солнце светило ярче, день удлинился. Снег стал ноздреватым, набух водой, превращаясь в кашу днем и замерзая по ночам. В такую погоду не знаешь, как и одеваться. Утром в шубе куда как хорошо, а в полдень уже жарко, пот в три ручья по телу течет.
Дороги в окрестностях Москвы развезло, расквасило. Днем они были вообще непроезжими, лишь под утро торговые люди еще пробирались с товаром да крестьяне с припасами с огородов и полей, что летом собрали. Полозья саней ломали замерзшую за ночь ледяную корку, проваливались в ледяную кашу, и лошади выбивались из сил, волоча за собой сани с грузом.
Но и купцы своего упустить не хотели. Еще неделя-другая – и на санях уже не проедешь, как и на подводе, а реки льдом скованы, суда на берегу своего времени ждут. Кто не успел за зиму запасов сделать – вовсе беда. Только торг и выручал, однако же цены на нем поднялись: за труды да за риск купцы свою копейку получить желали.
В распутицу все старались дома сидеть, даже городские – на улицах слякоть и грязь непролазная.
Но по мере того, как сходил снег, из-под него появлялись кучи мусора, а иногда и трупы. Кто замерз по пьянке, не в силах добраться до дома после царева кабака, кого за медный грош разбойники жизни лишили. Убивали-то бедных – богатые на возках ездили, с охраной из добрых молодцев. И с каждой такой находкой по городу слухи ползли, перевирались, украшались жуткими подробностями.
В один из промозглых, не по-весеннему холодных дней на прием к Никите заявился невзрачный человек. Понять по одежде, кто он такой, не получалось.
– Как звать-то? Чем на жизнь промышляешь? – поинтересовался Никита.
– Головы рублю, палач я, – скромно представился пациент.
Никита невольно отодвинулся – так близко палача он видел впервые. Даже как-то не по себе стало. Встретились две противоположности: он, Никита, людей лечит, старается жизнь им спасти, а напротив него сидит человек, лишающий их жизни, – как белое и черное. Да ладно бы еще – жизни лишал, так ведь он еще и пытает несчастных на допросах. На дыбе подвешивает, суставы выкручивает, ноздри рвет, языки отрезает – прямо страшное кино, только реальное.
Видимо, палач узрел на лице Никиты отвращение или брезгливость и сказал обиженно:
– Работа как работа, не хуже других иных. А звать меня Антипом.
– Ну ладно, Антип, – слегка усмехнулся Никита, – рассказывай, где, что и как болит.
Никита не делил пациентов на бедных или богатых, мужчин или женщин – каждый человек хочет быть здоровым. Но палач? Его руки в крови не по локоть даже – по шею! Да, бывают болезни неприятные, дурно пахнущие, вроде гнойников, даже смердящие невыносимо – как остеомиелит со свищом, или внешне выглядящие не просто ужасно, а тошнотворно. Неподготовленный человек после таких зрелищ в обморок упал бы или не ел неделю.
Никита же воспринимал это как данность. Человек не виноват, что с ним приключилась беда. А вот сейчас пересилил себя с трудом. Это каким же каменным сердцем нужно обладать, каждый день пытая людей или рубя им головы? Наверное, для такой службы надо вовсе не иметь нервов, сострадания, милосердия и много чего еще.
Все-таки он собрался и осмотрел палача.
По жалобам, симптомам и при осмотре он заподозрил опухоль желудка. Был один признак, знакомый еще врачевателям Древней Греции: человек начинает испытывать отвращение к мясной пище, хотя раньше вовсе не был вегетарианцем.
– Оперировать тебя, Антип, надо. И чем скорее, тем лучше. Похоже, опухоль у тебя внутри.
Антип сразу поник. Что такое «рак», он явно не знал, но предстоящая операция пугала. Слишком много боли он причинял другим и потому боялся боли сам.
Никите даже интересно стало. Наверняка у него семья есть, дети. Вот как он, отмыв от чужой крови руки, приходит домой, целует жену, гладит этими руками детские головы? Для него это было дикостью.
Однако Антип взял себя в руки и стал расспрашивать, больно ли это, сколько стоит, и задавал еще массу других вопросов. Причем вопросы не сильно отличались от тех, которые задают в аналогичных ситуациях пациенты в двадцать первом веке – суть человеческая одна.
Выяснив все, Антип обещал подумать и ушел, а Никита вздохнул с облегчением – для него общение с палачом было тягостным. Он даже подумал – а не плюют ли вслед Антипу горожане? Только потом дошло, что палачи надевают на голову капюшон с прорезями для глаз, чтобы их потом не опознали. В других странах – той же Франции, например, были целые династии палачей. На Руси про такую преемственность Никита не слышал. Неужели на эту мерзкую службу люди идут добровольно, за деньги? Да и не такие большие деньги должны палачу платить. Наверняка бояре, ведавшие Пыточным приказом, сами в душе палачей презирали, хотя понимали их нужность для Приказа.
Никиту редко что могло удивить или шокировать, но встреча с палачом просто выбила его из колеи. Даже Иван обратил внимание:
– Что-то случилось?
– Неможется что-то, голова разболелась, – соврал Никита.
– Лучше всего отдохнуть. Ты, Никита, перетрудился. Шутка ли – за седмицу восемь операций.
Говоря по совести, оперировать палача Никите не хотелось – ну не лежала душа.
Антипа не было несколько дней. Никита успокоился и даже решил, что это к лучшему. Только не зря поговорка есть: «Вспомни черта – он и появится».
Около двух часов пополудни Антип явился и уселся на лавку напротив Никиты.
– Все, лекарь, сил терпеть нет. Что будет, то будет. Один раз помирать, а мучиться больше я не желаю. – С этими словами Антип достал деньги и положил их на стол.
Ох, как не хотелось Никите его оперировать! Но и отказать пациенту – грех, клятву Гиппократа все-таки принимал. Да и не в клятве дело – невзлюбил Никита пациента. Редко так у него бывало, но все-таки, и вот опять такой случай. Подавив вздох в зародыше, он кивнул. Тем более – две койки свободны, деньги нужны – на те же дрова, ту же воду. В Москве вода неважная была, из Яузы да Москвы-реки только для мытья полов и годилась. Хорошую, чистую воду водовозы из Мытищ возили, а за каждую бочку платить надо. Зато и вода у них вкусна.
– Иван, проводи Антипа в палату, пусть раздевается пока. Да Наталью зови, оперировать будем.
Это в его времени у больного анализы брали, другие обследования делали – рентген, УЗИ, ЭКГ. А у Никиты в лекарне с этим просто. Нужна операция – ложись на стол, здесь и сейчас. Он и рад бы обследовать больного, чтобы неприятных сюрпризов избежать, да только где он, рентген?
Антипа уложили на стол, привязали руки и тело к столу: выходя из эфирного наркоза, пациенты иногда буянили.
Палач же испугался того, что его привязали:
– Лекарь, веревки-то зачем? Неуж так больно будет, что не утерплю? Ты не говорил.
– А это чтобы ты не убежал, не расплатившись, – пошутил Никита.
– Я расплатился! – возмутился Антип.
– Наталья, пятьдесят капель, – не обращая внимания на реплику Антипа, скомандовал Никита.
В комнате запахло эфиром.
– Антип, считай вслух.
– Что считать?
– Да что хочешь, хоть овец.
– Одна, две, три, – голос Антипа становился все глуше и на счете «семь» замолк.
Кожу на животе Иван переваром ему уже обработал.
Никита перекрестился и сделал разрез, как привык в таких случаях – по белой линии живота. Добрался до желудка и поразился: черт, да как же Антип терпел? Плотная опухоль была размером с кулак, – едва ли не в треть желудка.
Никита застыл, соображая, что предпринять. Удалять желудок надо – это само собой, только это возможно, если метастазов нет. Он повертел желудок. Опухоль не проросла в поджелудочную железу, лимфоузлы не увеличены. Значит, можно продолжать операцию и есть надежда, что после нее пациент будет жить достаточно долго.
Никита взял в руки ланцет. А не чиркануть ли им по аорте? Минута – и палач мертв. Тогда зачем начинал? Антип и так бы умер месяца через три, и не надо было даже в мыслях брать грех на душу. А если Никита убьет его сейчас, чем он будет лучше этого Антипа? Сам станет палачом. Нет, надо делать все, как должно. Он не Господь, чтобы распоряжаться чужими жизнями.
Резекция желудка – операция сложная и для хирурга утомительная. Только часа через три Никита наложил последние швы на кожу. Теперь пусть высшие силы решают, останется палач жить или умрет.
Конечно, у Никиты, как и у любого другого врача, были смертельные исходы. Причин тому много: запущенная болезнь, слабое состояние пациента, не выдержавшего операции и наркоза, травмы, не совместимые с жизнью, – даже неудачное стечение обстоятельств. И потом, врачи тоже немного верят в мистику: ведь если на дежурство привезли пациента с ножевым ранением в живот – обязательно жди такого же второго. Закон парных случаев.
Но смерть пациента врач всегда переживает. Неправда, что доктор со стажем «выгорает». Так же чувствуется чужая боль, только доктор дистанцируется. Ведь если он расклеится и начнет пускать слезы сочувствия, помощник, избавляющий больного от страданий, из него выйдет плохой. И неправда, что врач любит пациента. Как можно любить чужих людей, которых и видишь-то в первый раз? Журналистский штамп, не более. Уважать человека, попытаться облегчить его страдания – это точнее. А подводя итог, можно сказать: у каждого врача – свое кладбище. Гордиться нечем, но такова жизнь. Каждый из нас смертен, у каждого есть свой смертный час, когда придет за ним Старуха с косой.
Удивительно, но Антип быстро пошел на поправку. На второй день после операции он уже сидел в постели. Перевязки переносил стоически, даже не стонал. Единственное, на что сетовал, – нельзя есть. Был бы зонд – покормить можно было бы, но где взять резиновую трубку?
На четвертый день, чтобы пациент не умер от голода, пришлось делать ему питательную клизму. Неблагозвучно? Так ведь в медицине не только белые халаты, но кровь, гной и неприятные запахи. Кто брезглив, тому в медицине делать нечего.
Был такой способ кормления. Делали бульон и вводили его клизмой в прямую кишку. Всасывался бульон хорошо, и это позволяло протянуть пациента до его кормления естественным путем.
А через неделю после операции Антипу разрешили есть жиденькие кашки и супчики, но он и этому был рад. Поразительно, но и на такой еде он порозовел, а щеки слегка округлились. А когда Никита снял швы, и вовсе едва в пляс не пустился.
– Домой пойду, семья соскучилась.
Никита объяснил ему, что и как есть, – для таких пациентов это важно.
Антип поклонился, уходя:
– Век не забуду, благодарствую.
Палач ушел. Впрочем, для Никиты он был уже пролеченным пациентом. Хотя, вспоминая его, Никита стеснялся своей слабости – ведь без малого едва не зарезал мужика, колебался еще, как поступить. Слаб все-таки человек.
Из лекарни Никита в церковь направился, на вечернюю молитву. Не сказать, что он был воцерковленным человеком, но в храм Божий периодически ходил. Поставишь у образов свечи, постоишь – и на душе легче становится. А сейчас шел, чтобы святой Пантелеймон дух его укрепил, не дело колебаться во время операции – продолжать ее или…
А выходя из храма, Никита столкнулся в дверях с девушкой. Поразила она его. Лицом симпатичная, но не красавица, фигура под одеждой свободной скрыта. Но вот глаза! Колодцы синие, бездонные, чистые, как у ребенка. Никита как глянул, так и утонул в них.
Только вот девушка с сопровождающей была – то ли матушка, то ли служанка. Посмотрела на Никиту подозрительно, как Цербер. И по одежде не понять – кто такая? Купеческая ли дочь, боярыня или поповна?
Никита тут же к нищему на паперти направился – тот все время здесь стоял. Указал рукой на парочку:
– Кто такие? – И медяк в ладонь сунул.
– Та, что постарше, – Мария Матвеевна, вдовица купца Пантелеева, – ответствовал ему нищий, – он о прошлом годе в бане сгорел. А с нею дочка, Любава.
– Люба, что ли?
– Можно и так.
– А часто ли они в церковь ходят?
– Да каждый день их вижу.
– Далеко ли живут?
– Да ты, никак, глаз на дочку положил? Не советую. И другие к ней подкатывались. Но как о долгах узнавали, так сразу весь интерес и пропадал.
– Откуда о долгах знаешь?
– Кто же их на улице не знает? Лавку купеческую отобрали, прислуга разбежалась. Того и гляди – дом отберут.
Похоже, этот нищий был в курсе всех дел прихожан. Да и что удивительного? То одна богомольная старушка с ним поговорит, то другая новостями да сплетнями поделится. А околоток велик ли? Ведь в храм ходят одни и те же – кто поблизости живет.
– Что, парень, остудил я твой пыл? – усмехнулся нищий.
– Нет.
Никита шел к боярину домой и размышлял. Немного денег он скопил, можно дом купить, а то он сейчас как приживалка у боярина. В голове мелькнула шальная мысль – а не купить ли дом купца Пантелеева? Найти тех, кому купец должен был, отдать долг – под роспись, честь по чести, чтобы не было потом проблем. Но и сомнение было. Купит он дом купеческий за долги, а Любава даст ему от ворот поворот. Или еще того хуже – согласится с ним встречаться только из чувства благодарности за выкупленный отчий дом? Такого поворота Никита вовсе не хотел. Ведь он с девушкой совершенно не знаком, только глаза ее видел. Может, он ей не понравится. А как узнаешь?
Никита был молод, активен и даже среди своих современников выделялся настойчивостью и целеустремленностью. Попав в другое время, он боролся на первых порах за выживание. Кормить его было некому, приютить, дать кров над головой – тоже. Руки были, голова, а денег не было. Нашелся добрый человек, помог, благодарен ему Никита. А ведь не только работой жив человек, тем более – молодой. Хочется общения с противоположным полом, и – да чего там – любви! В природе весна, снег сошел, лед на реках вот-вот тронется. И в душе томление, сердце общения просит. Вот и сейчас он решил действовать, а не ждать.
Следующим днем после работы Никита вновь направился в церковь.
У порога храма стоял вчерашний нищий. Увидев Никиту, он ухмыльнулся:
– Пришли они уже.
Никита медяк в ладонь попрошайки опустил – все-таки вчера нищий кое-какую полезную информацию ему дал, и не исключено, что еще что-то скажет.
Войдя в храм, он остановился. С улицы в церкви было темновато, только свечи горели, тускло освещая обширный зал. Когда глаза адаптировались, он принялся разглядывать прихожан. Вот вроде похожие фигуры. Он медленно подошел и встал метрах в пяти сзади.
Священник закончил читать молитву, прозвучало последнее: «Аминь!» Народ перекрестился и потянулся к выходу.
Никита пошел за девушкой, рядом с ней – матушка ее, как и вчера. Он приотстал, чтобы не казаться невеждой и наглецом.
Никита шел за ними до самого дома и видел, как они зашли в калитку. Забор вокруг дома был добротный, и дом каменный, под «круглой» крышей – как называли четырехскатную кровлю. Причем крыт дом был медными листами, и это говорило о том, что купец в свое время был успешен и имел достаток. Впрочем – все уже в прошлом.
Ну, вот и адрес известен.
Никита направился домой к боярину. По дороге пытался справиться со смутными сомнениями в душе – не торопит ли он события?
С женщинами ему хронически не везло. Взять ту же Венеру. Променяла она его на хлыща с «БМВ», потом вернуться попыталась. Но, обжегшись на молоке, будешь и на воду дуть. Как-то пообщаться бы поближе, поговорить, понять – что за человек. Бывает же: смотришь на женщину и любуешься лицом, фигурой. А как рот красавица откроет, так все обаяние разом и исчезает, потому как глупа непроходимо. Любаву к красавицам отнести нельзя, но ведь приворожила она его чем-то? А как с ней общаться? Дома мамаша, а сидеть и караулить у дома, когда девушка выйдет, времени нет; да и торчать на улице, привлекая внимание прохожих, не хотелось.