Но одно дело — выбрать девушку, а другое — с ней «не подвести», как просил меня Илюха. И тут все дело в первом движении, в первом слове, потому что, как известно, женщины судят нас по мгновению, особенно если это мгновение — первое.
Конечно, у меня, как и у каждого уважающего себя специалиста, имелись свои наработки и заготовки. Но вообще-то я предпочитаю на импровизации работать, на полете. Когда интуиция и мысль сливаются воедино и протаривают путь для вдохновения. А вдохновение девушки всегда чувствуют и всегда реагируют на него особенно остро. Потому что вдохновение вырывается из тебя наружу летучей такой энергией, которую девушки начинают в себя впитывать и пробовать на вкус. Подходит ли она им? Ну и если подходит, тогда…
Вот я стоял и придумывал импровизацию, такую, чтобы полная свежести оказалась, чтобы как в первый раз. Времени у меня было немного, не я один отметил девушку, много взглядов тянулись к ней со всех сторон, и следовало торопиться. Именно так, как торопится на своей собачей упряжке обветренный золотоискатель из замерзшей Аляски первым забить территорию у рудоносного золотомойного ручейка. Вот и я двинулся к девушке твердым шагом, подбадриваемый Илюхиным взглядом в спину.
Напоминаю: она сидела в кресле, ее правая рука со стаканом покоилась на подлокотнике, а вокруг было шумно и гулко. И мне пришлось пригнуться, ну, хотя бы для того, чтобы она в общем гуле расслышала меня вместе с моей импровизацией. И оценила нас.
Вот я и пригнулся, и присел на кресельный подлокотничек, на второй, на свободный. Девушка окинула меня неудивленным взглядом, видимо, она была привычна и к подсаживающимся незнакомцам, и к их импровизациям. Ее глаза были широко открыты, будто хотели задать какой-то мучивший ее вопрос, рассеять сомнения. А еще она улыбалась… В общем, выглядела она вполне кокетливо.
Я пригнулся к ней еще ниже, чтобы нас ничего не разделяло, чтобы остаться с ней наедине посреди этой шумной и людной комнаты.
— Я тут, кстати, факиром работаю, — начал я с импровизации. — Мое сценическое имя Амадеус Модельянович Розовсконтти. Хотите, я вам свое искусство продемонстрирую?
— Какое искусство? — спросила она, и улыбка ее засветилась еще ярче.
— Могу с фокуса начать, — предложил я.
— С какого фокуса? — повторила она вопрос.
— А вот сейчас увидите, — сказал я, лихорадочно подбирая на ходу правильный фокус. Потому что при наличии неподалеку Инфанта фокусов было хоть отбавляй. Он одним своим нечесаным печальным видом уже гарантировал и фокус, и всю остальную белую магию. А если покопаться в нем поглубже — то и черную.
— Итак, приготовьтесь, — предупредил я, сигналя Илюхе, чтобы он выпускал из загона и гнал на нас тренированного на фокусы Инфанта.
— Я готова, — доверилась мне девушка.
— Трах… — начал я первой строчкой фокуса. — Барабах… — осел я плотнее собственным весом на деревянный подлокотник. — Карабах… — склонился я к девушке, к самому ее ушку. — Бах!!! — закончил я троекратным восклицанием.
И как ни странно, фокус свершился.
«Трах… Барабах… Карабах… Бах!!!» — отдалось мощно отовсюду.
А потом эхом в ушах: «Бах, карабах, трах…»
И мы с девушкой полетели…
Но летели мы хоть совместно, но недолго и скоро, слишком скоро внезапно приземлились.
А потом оказалось, что я лежу на ней, придавливая ее собою, как недавно придавливал подлокотник кресла, на нас падают какие-то тяжелые куски и я ее прикрываю своим собственным телом. А треск все еще не окончился, он все еще трещит повсюду и подламывается.
— Что вы сказали? — спрашивает девушка из-под меня. А глаза ее всего лишь в сантиметрах.
— Бах, барабах, — напомнил я ей губами прямо в ее губы, но тут что-то плотное рухнуло на нас и придавило.
Я хотел, чтобы она еще что-то спросила, чтобы я мог ей еще раз ответить в самые ее губы. Я хотел продлить прекрасное мгновение до бесконечности, но тут она вильнула подо мной своим приятным, упругим телом… а потом вильнула еще раз… Ну, а я знал по опыту, что такое виляние означает. В данном случае оно означало, что пора выбираться из завала.
А когда мы выкарабкались, оказалось, что кресло, внутри которого еще недавно сидела девушка, а на подлокотнике примостился было я, как бы и не существует больше. А вместо него груда поверженного, разобранного по многим мелким частям заготовок — из дерева, поролона, железа.
— Так чего ты сказал? — переспросила девушка уже стоя, тут же переходя на «ты» от недавней нашей напольной близости.
— Сказал, чтобы трах, тарабах, — признался я. — Вот кресло и рухнуло вдребезги. Это фокус такой, я же обещал. Да ты полюбуйся, как именно оно рухнуло! Получи удовольствие! У него же не просто отдельная ножка отломилась, нет. Оно вдребезги распалось, как древняя Римская империя, на много, теперь уже не связанных между собой, кусочков.
Мы постояли, посмотрели на кресло, покачали головами.
— А интересная, надо сказать, конструкция у него была, — оценил я бывшее кресло. — Сложная, изобретательная. Надо же, как дизайнерская мысль далеко продвинулась в области мягкой мебели. Из такого количества несвязных кусочков единое кресло собрать. Надо же!
— Ты чего, и вправду факир? — посмотрела на меня девушка с любопытством, а потом зашлась очаровательным заливистым смехом. — А я думала, ты прикалываешься, ну так, чтоб познакомиться только.
— Ага, факир, типа старика Хоттабыча, — подтвердил я. — А кресло я с собой приволок, реквизит факирский такой, знаешь? Как на него сядешь, скажешь «трах, барабах…», так оно и разваливается по кусочкам. А ты сам в результате оказываешься лежащим на девушке. Хотя можно, конечно, чтобы девушка на тебе. Но это смотря на какой подлокотник сядешь.
— Во, прикольно, — снова засмеялась моя новая знакомая, не сдерживая радости. — И ты сам прикольный, — оценила она меня сквозь смех. И тут же подтвердила своей подошедшей на треск подруге: — Мань, он действительно жутко прикольный.
Но Маня только плеснула из своих глубоких глаз горсткой раскаленных, медленно тлеющих угольев. И ничего не сказала.
А тут раздался скрип поворачиваемого замка двери, ведущей в спальню, и на пороге появился Лондырев. Вид у него был, как у инопланетного пришельца, только что слезшего со своего космического корабля и пытающегося разобраться в нашей земной жизни. То есть потусторонний был у него вид, не въезжающий в наши будничные обстоятельства.
— А… что… случилось что-нибудь? — двинулся Лондырев на недавний треск и интеллигентным движением пальца левой руки поправил интеллигентные очки на интеллигентном лице. Он только левой рукой и мог поправить, потому что правой заметно поддерживал брюки на не остывшей еще талии.
Мы с девушкой одновременно развели руками, так как получалось, что мы являлись соучастниками этого кресельного развала. Что было, если разобраться, совсем неплохо, потому что обычно соучастие сближает людей. А именно сближение с ней и входило в мои недалекие планы.
— Да… — сказал задумчиво Лондырев, который, похоже, в груде мусора все же узнал свое бывшее кресло. В конце концов, он на нем тоже когда-то сидел. Потом он снова подтянул штаны и снова задумчиво промолвил: — Да…
Но тут его вежливо тронули за рукав, и он обернулся.
— Послушай, Лондыридзе, — мягко произнес Илюха. — Всякое бывает, ты не принимай близко.
— Да, да, — закивал Лондырев, которого, видимо, в данный момент кресло особенно не взволновало. Вот оставленная девушка в спальне его взволновала, и он менять ее на кресло не хотел. Тем более на то, что от кресла осталось.
Я чувствовал, что мне тоже надо как-то его подбодрить. Н у, насколько я мог. И я подбодрил:
— Лондыряну… — обратился я к хозяину Мише, который, как и вчера хозяйка Зоя, меня к себе совершенно не приглашал. — Старикашка… — выигрывал я время, подбирая для него еще один экспромт. И подобрал, но теперь уже заготовленный и успешно проверенный на других. — Разбившееся кресло, оно, если разобраться, как посуда. Это ж на счастье! На долгое твое счастье с новой твоей девушкой, которая сейчас в спальне простаивает, кстати, одиноко и вхолостую.
На этих моих словах Лондырев нервно поправил интеллигентские свои очки, что означало, что он о девушке помнит и переживает за ее незапланированное одиночество.
— А вот когда свадьбу сыграем, — добавил я жару, — тогда и всю мебельную стенку можно будет на мелкие осколки разнести. Тоже для счастья. Ты только меня позови, я…
Но тут я ощутил на себе Илюхин строгий взгляд, который просто кричал, умолял, требовал: «Заткнись, а?!.»
— Ой, не могу, он говорит, что кресло развалил на счастье, — снова зашлась смехом соучаствующая мне девушка. — Вот это счастье, всем бы, блин, такое. Ты и вправду такой прикольный или только прикидываешься?
— Ой, не могу, он говорит, что кресло развалил на счастье, — снова зашлась смехом соучаствующая мне девушка. — Вот это счастье, всем бы, блин, такое. Ты и вправду такой прикольный или только прикидываешься?
— Ну да, бывает… Что тут поделаешь, — согласился Лондырев и интеллигентными движениями поправил одновременно и брюки на талии, и очки на переносице. — Ну, так я пошел, — решил он наконец и двинулся ватным, как в забытьи, шагом в смежную спальню.
На пороге он, правда, приостановился как бы в секундной нерешительности, но, пересилив ее, шагнул внутрь. И дверь замкнулась за ним.
— Ну, ты тайфун, — потрепала меня по плечу Жека, которая ради меня даже забыла своего чувака с мужественной бородкой. — Ты просто торнадо, ты — океанское цунами, — выдавала она восторженно, вглядываясь в меня как будто в первый раз и как будто не веря. — Ты — итальянский вулкан Везувий. Просто-напросто «девятый вал» с картины Айвазяна. Здорово ты все сметаешь на своем пути.
Я опустил голову, мне правда было неловко.
— Ты, лапуля, — добавил свое Инфант, — должен в контакт входить только с железобетонными конструкциями. А приседать только на дополнительно укрепленные поверхности. Которые армейскими спецчастями проверены с ихней тяжелой бронетанковой техникой. Я вообще не понимаю, как тебя девушки на себе иногда выносят, не разламываются? Или бывали все-таки несчастные случаи? Кстати, кто такой этот китаец Зяйзязян?
У меня даже плечи опустились. Потому что получалось, что и Инфант был прав.
— Да, стариканище, — подвел общую черту Илюха, — могуч ты, это факт. Похоже, заколдовали тебя, как принца из «Аленького цветочка». Вон в тебя уже второй день как демон разрушительства вселился: вчера инкрустированный столик с паркетом, потом сервант с хрусталем. Про последующие за ними человеческие жертвы я уже не говорю. Похоже, так и не отпустило тебя, старикашка, похоже, на сегодня перекинулось. Ты бы поосторожней все же — силы в тебе, видать, немерено, так ты старайся ее укротить по возможности.
Я вздохнул, соглашаясь, еще раз вздохнул и отправился к своей заветной девушке. Она тут же стояла, недалеко, оперевшись эстетичной своей попкой на оконный подоконник. Я подошел к ней и остановился поблизости, ни до чего не дотрагиваясь, так, на всякий случай, чтоб не повредить ничего. Особенно подоконник.
— Ты как? — спросил я у заветной девушки.
— А ты? — спросила она.
— Знаешь, мне в принципе понравилось с тобой падать. И на тебя потом приземляться. А главное, у тебя лицо особенно выразительно, когда вблизи. И глаза добрые, и улыбка. Столько нежных чувств у меня сразу вызвало, воспоминаний.
— Ну ты и вправду прикольный, — начала соглашаться она.
— Давай упадем где-нибудь еще раз? Если ты не хочешь, чтоб я на тебя, ну, может, тяжело тебе… так давай наоборот.
Я подошел к ней еще ближе, почти в упор.
— Помнишь, я тебе недавно про «трах барабах» фокус показал. — Она кивнула. — Так вот, этот фокус не только в развалившемся кресле состоял. У него еще продолжение есть. Хочешь, покажу продолжение?
Она снова кивнула, ее озорные глазки так и освещали мне лицо.
— Только исключительно для тебя, очень конфиденциально и только на ушко, — предложил я, пододвигаясь еще ближе.
Она еще раз кивнула, нисколько не смущаясь. Я оценил дистанцию между мной и ее ушком. Дистанция хоть была и небольшая, но мне, для успешного завершения фокуса, необходимо было ее преодолеть. Преодолеть можно было, конечно, по-разному. Но проще всего было встать рядом с девушкой, как раз со стороны ее ушка, опершись, как и она, на подоконник самым низом своей спины.
Но опираться мне было нельзя! Вообще ни на что, особенно на подоконник.
— Подожди, — предложил я девушке. — Что это за подоконник, из чего он сделан?
Мы оба посмотрели на него. От него просто-напросто несло прочностью и незыблемостью.
— Похоже, мраморный, — определила подоконник девушка.
Я постучал по нему костяшкой пальца, звук исходил вполне мраморный. Потом я нажал на него руками — для проверки устойчивости. Подоконник даже не покачнулся — таким непоколебимым мог быть только натуральный мрамор. К тому же он и внешне выглядел точь-в-точь мраморным. Не мог я ошибиться — мрамора в своей жизни я навидался сполна. Особенно в музеях.
Я снова оперся для уверенности, и снова подоконник выдержал испытание на прочность. Потом я нагнулся, посмотрел на подоконник вблизи. Толщина его производила впечатление сверхнадежности.
— Может, на зуб? — подумал я вслух.
— А ты кусачий, что ли? — предположила девушка.
— Вот об этом я и хотел тебе рассказать, — решился я все же и встал рядом с ней, опираясь чуть, как и она, на подоконник. Тем же, что и она. Потому что только так мне было сподручнее всего добраться до ее долгожданного ушка.
— Так вот, начнем с пройденного, — начал я, когда добрался. — Трах… — я почти касался губами ее нежной мочки. — Барабах… — рука моя скользнула за ее спину, примериваясь к просвету глянцевой кожи между концом короткой маечки и началом низких джинсов. — Карабах… — я придвинулся совсем вплотную. Ах, это изумительное касание бедра о бедро! — Трах!!! — скомандовал я.
И мы рухнули вниз.
А за нами, на нас, вокруг нас — куски злополучного мрамора, который не только разлетался на глазах на мелкие части, но и тут же крошился и покрывал нас мраморной своей крошкой прямо с ног до головы. И все это с треском, с разрывным шумом, как будто разрывалась поочередно обойма мелких боевых снарядов.
Честное слово, я такого ни от мрамора, ни от подоконника не ожидал! Меньше всего от подоконника!
А вот девушке понравилась пуще прежнего. Потому что получалось так, что теперь она лежит сверху на мне, мягко вдавливая в меня части своей приятной фигуры. И видимо, в такой позиции ей действительно больше подходило, чем наоборот.
— Ой, какой ты прикольный все-таки. Я таких и не видела еще! — хохотала она теперь уже в мои губы, пока на нас сверху рушились остатки подоконника. — Ну ты фокусник, просто факир со своим «трах барабах»… Как там дальше?
— Ну да, — раздалось откуда-то сверху Инфантовым голосом, — натуральный факкир. Сам знаешь, от каких двух крылатых слов.
— Да, стариканыч, ты и вправду Хот-Табыч, — подтвердил белобородовский голос.
— При чем тут я? — заступился я за себя с пола, прикрываясь девушкой от осуждающих со всех сторон взглядов. — Он же мраморным был, этот подоконник, из него ваять можно было. Если бы только у меня резец подходящий оказался…
— Лапуля, из пенопласта ваяют только такие резчики, как ты, — попытался обидеть меня Инфант. — Он же из химически непрочных соединений соткан, у него от мрамора один вид только. Он же декоративный. Сплошная химия, ты понял?
— Надо же, одни полимеры кругом… — расстроился я с пола.
— Поли кто кругом? — удивился свежему слову Инфант, отмахиваясь он нависшей в воздухе лжемраморной пыльцы.
— Ты просто Навухудоносор, — вмешалась в разговор Жека, которая тоже возвышалась надо мной. — Просто Семен Буденный, просто «Панцирная дивизия», просто «Буря в пустыне». Ничего перед тобой не устоит.
— Откуда она про тебя все знает? — спросила лежащая на мне девушка, которая, похоже, не готова была еще с меня вставать.
— Не все, — не стал вдаваться я в подробности.
А куски полимерного подоконника все еще откалывались откуда-то и покрывали нас сверху, как ледышки, сползающие с крыш московских домов по весне. Куски стали помельче, но не сбавляли в лавинной своей плотности. Я даже испугался на секунду — а вдруг нас вконец завалит?! Иди рассчитывай на этих двух — на Илюху с Инфантом, — глядишь, и не откапают.
— Не бжи, старикашка, мы тебя расколдуем, — пообещал теперь Илюхин голос. — Ты снова будешь не опасен. Ты только пока лежи тихонько, не вставай и не шевелись, главное. Чтобы пол под тобой не провалился. Все же, знаешь, шестой этаж.
Но пошевелиться мне тем не менее пришлось, и девушке, покоящейся на мне, тоже. Потому что заскрипела дверь спальни и на пороге появился всклокоченный Лондырев. Теперь он был без очков, что освобождало ему лишнюю руку, и поэтому он поддерживал штаны уже обеими руками.
— А?.. — спросил он. — Что?..
— Да не волнуйся, Лондырян, — начал успокаивать его Илюха. — Ничего страшного, только подоконник один и рухнул. Главное, что батарея не оторвалась. Он, — здесь Илюха кивнул на меня, — за нее зацепиться так и не успел. Вот она и устояла.
— А… — принял пояснение Лондырев и оглянулся на приоткрытую дверь спальни. Видимо, его все-таки тянуло в нее. Но никто в проеме двери так и не показался.
Я понимал, что мне тоже надо что-то сказать, как-то оправдаться. Но что? Но как? И я выбрал проторенный путь, который меня еще не подводил ни разу.