Пока лифт везет вас наверх, вы слушаете информацию про здание, что довольно-таки обалденно, и обычно я такое записываю, но тогда не записывал, потому что был слишком сосредоточен на том, чтобы быть храбрым. Я сжимал руку мистера Блэка и беспрерывно изобретал: кабели лопаются, лифт падает, внизу трамплин, нас подбрасывает обратно вверх, крыша открывается, как в упаковке с сухим завтраком, мы летим по направлению к таким частям Вселенной, в которых даже Стивен Хокинг не был уверен…
Когда двери лифта открылись, мы вышли на смотровую площадку. Мы не знали, кого искать, поэтому сначала просто оглядывались. Хоть я и увидел, что вокруг запредельная красота, мой мозг начал пошаливать, и мне стало казаться, будто в здание вот-вот врежется самолет, прямо под нами. Я не хотел изобретать, но ничего не мог поделать. Я представил, как в последнюю секунду увижу лицо пилота, и что он террорист. Я представил, как мы встретимся взглядами, когда нос самолета будет в миллиметре от здания.
Я тебя ненавижу, скажет ему мой взгляд.
Я тебя ненавижу, скажет мне его.
Потом будет громаднейший взрыв, и здание качнется, и покажется, что оно падает, а я знаю, что многим так показалось, из записей в Интернете, хотя лучше бы их не читал. Потом все утонет в дыму, и вокруг будут кричать люди. Я читал одну запись, автор которой спустился с восемьдесят пятого этажа, а это около двух тысяч ступеней, и там говорится, что люди кричали: «Помогите!» и «Я не хочу умирать!», и что один человек, владелец компании, кричал: «Мамочка!»
Станет так жарко, что на коже появятся волдыри. Выпрыгнуть бы из этого пекла, но, с другой стороны, ударившись об асфальт, я, само собой, умру. Какой конец я выберу? Прыгну или сгорю? Пожалуй, все-таки прыгну, потому что тогда не почувствую боли. С другой стороны, может, и сгорю, потому что это все-таки оставляет шанс на спасение, а если и нет, то ведь чувствовать боль все равно лучше, чем совсем ничего не чувствовать, правда?
Я вспомнил про свой мобильник.
У меня остается несколько секунд.
Кому я позвоню?
Что скажу?
Я подумал про все, что люди когда-либо друг другу говорят, и как каждый человек умрет — кто-то через миллисекунду, кто-то через несколько дней, или месяцев, или 76,5 лет, если он только родился. Все родившееся обречено на смерть, а значит, наши жизни — как небоскребы. Дым поднимается с разной скоростью, но горят все, и мы в ловушке.
Каких только красот ни увидишь со смотровой площадки Эмпайр Стейт Билдинг. Я где-то читал, что люди на улицах похожи на муравьев, но это неправда. Они похожи на маленьких людей. И машины похожи на маленькие машины. И даже дома кажутся маленькими. И типа Нью-Йорк — это не Нью-Йорк, а его миниатюрная копия, что клево, потому что видно, какой он на самом деле, а не каким ты его представляешь изнутри. Жутко одиноко там наверху, и все кажется далеким. Ну, и страшно, конечно, потому что можно по-разному умереть. Но одновременно нестрашно, потому что вокруг так много людей. Я касался рукой стены, когда переходил по площадке с одного места на другое. Я увидел те несколько замков, которые уже попробовал открыть, и 161 999 831, которые еще не попробовал.
Я опустился на четвереньки и подполз к одному из платных биноклей на стальной ноге. Держась за нее, я выпрямился и достал квотер из монетодержателя на своем ремне. Когда веки бинокля открылись, все, что было далеким, стало запредельно близким — ну, типа, здание Вулворт, и площадь Юнион сквер, и гигантская дыра на месте Всемирного торгового центра. Я заглянул в окно офисного здания, которое, по моим подсчетам, было от меня кварталах в десяти. Несколько секунд я возился с фокусом, а потом увидел мужчину, сидящего за столом; он что-то писал. Что он писал? Он был совсем не похож на папу, но напомнил мне папу. Я сильнее вжался в бинокль, и мой нос расплющило о холодный металл. Он был левша, как папа. А была ли у него дырка между двух передних зубов, как у папы? Мне хотелось знать, о чем он думает. По кому скучает. О чем сожалеет. Мои губы встретились с металлом, как в поцелуе.
Я разыскал мистера Блэка, который любовался на Центральный парк. Я сказал, что готов спускаться. «А как же Рута?» — «Зайдем в другой раз». — «Но ведь мы уже здесь». — «Мне не хочется». — «Это займет всего несколько…» — «Я хочу домой». Наверное, он увидел, что я вот-вот расплачусь. «Хорошо, — сказал он, — пойдем домой».
Мы встали в конец очереди на лифт.
Я смотрел на людей и пытался угадать, откуда они родом, и по кому скучают, и о чем сожалеют.
Вот толстая женщина с толстым ребенком, вот японец с двумя фотиками, вот девочка с костылями и в гипсе, который исписан множеством разных почерков. У меня было странное чувство, что если я его рассмотрю, то непременно найду папин. Наверное, он бы написал: «Поправляйся скорее». Или просто бы расписался. Неподалеку стояла старушка и неотрывно на меня пялилась, отчего я закомплексовал. Она держала дощечку с зажимом (но что было на дощечке, я не разглядел) и одета была старомодно. Я дал себе слово, что не отведу глаза первым, но отвел. Я потянул мистера Блэка за рукав и попросил на нее посмотреть. «Знаешь что», — прошептал он. «Что?» — «Бьюсь об заклад, это она». Почему-то я знал, что он прав. И ни на секунду не заподозрил, что нас могли привлечь разные вещи.
«Надо бы к ней подойти». — «Наверное». — «Как?» — «Не знаю». — «Просто подойти и поздороваться». — «Ни с того ни с сего?» — «Можно сказать время». — «Но она не спрашивала». — «Тогда спросить у нее». — «Вот ты и спроси». — «Нет, вы спросите». Мы были настолько поглощены спором о том, как лучше к ней подойти, что даже не заметили, когда она успела подойти к нам. «Я вижу, вы настроились уходить, — сказала она, — но, может, вас заинтересует необычная экскурсия по этому необычному зданию?» — «Как вас зовут?» — спросил я. Она сказала: «Рута». Мистер Блэк сказал: «Мы хотим на экскурсию».
Она улыбнулась, сделала глубокий вдох и потом пошла, рассказывая на ходу. «Работы по строительству Эмпайр Стейт Билдинг начались в марте 1930 года на месте старой гостиницы «Вордолф-Астория» по адресу 350 Пятая авеню, на углу Тридцать четвертой улицы. Здание было закончено спустя год и сорок пять дней — это семь миллионов трудочасов, включая воскресенья и праздники. Все было спланировано с таким расчетом, чтобы ускорить строительство, — где возможно, использовались стальные конструкции, — и в результате здание, в среднем, росло со скоростью четыре с половиной этажа в неделю. Каркас был закончен менее чем через полгода». Быстрее, чем сколько я уже искал замок.
Она сделала новый вдох.
«Разработанный архитектурной фирмой «Шрив, Лэмб и Хармон», проект изначально предусматривал восемьдесят шесть этажей, но к ним была добавлена 46-метровая мачта для швартовки дирижаблей. Сегодня мачта используется для теле- и радиовещания. Стоимость здания, включая стоимость земли, на которой оно стоит, составила $40 948 900. Само здание обошлось в $24 718 000 — меньше, чем вполовину от запланированной сметы в $50 000 000, благодаря упавшим ценам на труд и материалы в период Великой депрессии». Я спросил: «Что такое Великая депрессия?» Мистер Блэк сказал: «Я тебе потом объясню».
«При высоте в 381 метр Эмпайр Стейт Билдинг оставалось самым высоким зданием в мире до завершения строительства первой башни Всемирного торгового центра в 1972 году. Когда здание открылось, никто не хотел снимать в нем помещения, и ньюйоркцы прозвали его «Ктофраер Стейт Билдинг». Тут я раскололся. «Лишь благодаря этой смотровой площадке зданию удалось избежать банкротства». Мистер Блэк похлопал рукой по стене, точно хотел похвалить смотровую площадку.
«Стальной каркас Эмпайр Стейт Билдинг весит 60 000 тонн. В здании около 6 500 окон и 10 000 000 кирпичей общим весом порядка 365 000 тонн». — «Нехилый порядок», — сказал я. «На внешнюю облицовку этого небоскреба ушло более 46 000 квадратных метров мрамора и индианского известняка. Внутри есть также мрамор из Франции, Италии, Германии и Бельгии. Символично, что самое знаменитое здание Нью-Йорка построено из материалов, привезенных буквально отовсюду, кроме Нью-Йорка, так же как и сам город прославили прежде всего иммигранты». — «Очень меткое наблюдение», — сказал мистер Блэк, покачав головой.
«В Эмпайр Стейт Билдинг проходили съемки десятков кинофильмов, здесь принимали высоких иностранных гостей, а во время Второй мировой войны, в 1945-м, в семьдесят девятый этаж здания даже врезался бомбардировщик». Я постарался сосредоточиться на счастливых, мирных вещах, типа «молнии» на спине маминого платья или как папе всегда нужно было глотнуть воды, если он долго свистел. «Один лифт сорвался в шахту. Но не пугайтесь: его пассажир не пострадал — спасли аварийные тормоза». Мистер Блэк сжал мою руку. «Кстати, о лифтах, всего их в здании семьдесят, включая шесть грузовых. Они движутся со скоростью от 183 до 427 метров в минуту. Но если хотите, можно подниматься по лестнице: между первым и последним этажом 1860 ступеней». Я спросил, можно ли по лестнице спуститься.
«В такой ясный день, как сегодня, видно на сто тридцать километров вперед — чуть не до середины Коннектикута.[72] С тех пор как в 1931 году смотровая площадка открылась для посещения, почти 110 миллионов желающих смогли насладиться захватывающим дух зрелищем города у себя под ногами. Каждый год более 3,5 миллионов человек устремляются на восемьдесят шестой этаж, чтобы побыть там, где Кэри Грант напрасно ждал Дебору Керр в «Незабываемом романе»,[73] где состоялась судьбоносная встреча Тома Хэнкса и Мэг Райн в фильме «Неспящие в Сиэтле».[74] Кстати сказать, смотровая площадка оборудована и для инвалидов».
Она остановилась и положила руку на сердце.
«Одним словом, атмосфера и дух Нью-Йорка нашли свое воплощение в Эмпайр Стейт Билдинг. От влюбленных до тех, кто возвращается сюда со своими детьми и внуками, все понимают, что это не просто ошеломляющий памятник архитектуры, с вершины которого открывается один из самых захватывающих видов на свете, но и непревзойденный символ американской самобытности».
Она поклонилась. Мы похлопали.
«Есть у вас, молодые люди, еще минутка?» — «У нас есть много минут», — сказал мистер Блэк. «Потому что формально это конец экскурсии, хотя есть еще несколько вещей, за которые я по-настоящему люблю это здание, но рассказываю о них, только если чувствую, что слушателям это небезразлично». Я сказал: «Нам запредельно небезразлично».
«Мачта для швартовки дирижаблей, которая теперь в основании телевизионной башни, была частью оригинальной конструкции здания. Первая попытка пришвартовать к ней частный цеппелин увенчалась успехом. Но во время второй, в сентябре 1931 года, военно-морской цеппелин едва не перевернулся и чудом не сбросил вниз знаменитостей, пришедших на это историческое мероприятие, в то время как в нескольких кварталах от здания опрокинувшийся водный балласт, как из ведра, окатил прохожих. В итоге от идеи швартовочной мачты пришлось отказаться, несмотря на всю ее романтичность». Она опять пошла, и мы за ней, но я подумал, что она продолжала бы говорить, даже если бы мы не пошли. Я не мог понять, делает ли она все, что делает, для нас, или для себя, или по какой-то совсем другой причине.
«В сезон весенней и осенней миграции птиц, в туманные ночи, подсветка башни отключается, чтобы птицы не путались и не врезались в здание». Я сказал: «Ежегодно десять тысяч птиц погибает, врезаясь в окна», — потому что случайно обнаружил этот факт, когда собирал информацию про окна башен-близнецов. «Сколько разбившихся птиц», — сказал мистер Блэк. «И сколько разбитых стекол», — сказала Рута. Я сказал: «В том-то и дело, поэтому я изобрел прибор, который будет определять, насколько близко птицы подлетели к дому, и если запредельно близко, то соседний небоскреб будет издавать жутко громкий птичий крик, и они рванутся туда. Они будут отскакивать от домов». — «Похоже на пинбол», — сказал мистер Блэк. «Что такое пинбол?» — спросил я. «Но ведь птицы не смогут улететь из Манхэттена», — сказала Рута. «Что мне и надо, — сказал я, — потому что тогда спасательный жилет из птичьего корма точно сработает». — «Можно я расскажу про десять тысяч птиц в следующей экскурсии?» Я сказал, что они же не мои.
«Естественный громоотвод, Эмпайр Стейт Билдинг принимает на себя до пятисот ударов молнии в год. Выход на смотровую площадку во время гроз запрещен, но внутри залы открыты. Статическое электричество аккумулируется в таких гигантских количествах на вершине здания, что если после грозы выставить руку за ограду смотровой площадки, на кончиках пальцев вспыхнет огонь святого Эльма[75]». — «Огонь святого Эльма — это тааак круто!» — «Влюбленные, которые здесь целуются, порой обнаруживают у себя на губах крошечные искорки электричества». Мистер Блэк сказал «Это моя самая любимая подробность». Она сказала: «Моя тоже». Я сказал: «А моя — про огонь святого Эльма». — «Эмпайр Стейт Билдинг находится в точке с координатами 40 градусов 44 минуты 53,977 секунды северной широты и 73 градуса 59 минут 10,812 секунды западной долготы. Спасибо».
«Это было восхитительно», — сказал мистер Блэк. «Благодарю», — сказала она. Я спросил, откуда она столько всего знает. Она сказала: «Я знаю об этом здании, потому что люблю его». От этого у меня возникли гири на сердце, потому что я вспомнил про замок, который все еще не нашел, и как, пока я его не найду, получается, что недостаточно люблю папу. «Но почему именно это здание?» — спросил мистер Блэк. Она сказала: «Разве это любовь, когда знаешь ответ?» — «Вы бесподобны», — сказал он и потом спросил, откуда родом ее семья. «Я родилась в Ирландии. Мы приехали сюда, когда я была ребенком». — «Ваши родители?» — «Ирландцы». — «А их родители?» — «Тоже ирландцы». — «Какая удача», — сказал мистер Блэк. «Почему?» — спросила она, и это был тот самый вопрос, который и мне хотелось задать. «Потому что моя семья не имеет ничего общего с Ирландией. Мы сюда приплыли на «Мэйфлауэре»[76]». Я сказал: «Клево». Рута сказала: «Боюсь, я не совсем понимаю». Мистер Блэк сказал «Мы не родственники». — «Почему бы нам быть родственниками?» — «Потому что у нас одна фамилия». Внутри себя я подумал: Вообще-то, она не говорила, что ее фамилия Блэк. Но даже если и Блэк, почему она не спрашивает, откуда ему известно про ее фамилию? Мистер Блэк снял берет и опустился на одно колено, на что ушло много времени. «Рискуя все испортить своей откровенностью, надеюсь, вы не откажете мне в удовольствии провести со мной свободный вечер. Я буду огорчен, но ни в коем случае не обижен, если откажете». Она отвернулась. «Простите, — сказал он. — Мне не следовало». Она сказала: «Я отсюда не ухожу».
Мистер Блэк сказал: «Ты чё?» — «Я отсюда не ухожу». — «Никогда?» — «Да». — «И давно?» — «О-о. Очень давно. Много лет». Мистер Блэк сказал: «Бабай!» Я спросил, как это. «В каком смысле?» — «Где вы спите?» — «В теплые дни — прямо здесь. Но когда прохладно — а на такой высоте почти всегда прохладно, — у меня есть кровать в одном из подсобных помещений». — «Что вы едите?» — «Здесь есть два буфета. А когда хочется разнообразия, кто-нибудь из молодых людей приносит мне еду снизу. Не мне вам рассказывать, в Нью-Йорке столько гастрономических изысков».
Я спросил, знают ли про нее они. «Кто они?» — «Ну, те, кто владеет зданием, или типа того». — «У здания сменилось несколько владельцев с тех пор, как я сюда переехала». — «А служащие?» — «Служащие приходят и уходят. Новые видят, что я здесь, и считают, что так и надо». — «Вас ни разу не прогоняли?» — «Ни разу».
«Почему вы не ходите вниз?» — спросил мистер Блэк. «Мне здесь лучше». — «Как здесь может быть лучше?» — «Это трудно объяснить». — «Как это началось?» — «Мой муж был коммивояжером». — «И?» — «Еще в прежние времена. То одно продавал, то другое. Верил, что вещи способны изменить жизнь. Он все время что-нибудь выдумывал, чудесное, безумное. Почти как ты», — повернулась она ко мне, и я почувствовал гири на сердце: ну, почему я никогда не напоминаю людям самого себя? «Однажды он нашел в армейском магазине прожектор. После войны чего там только не продавалось. Он подсоединил его к аккумуляторной батарее и укрепил на тачке, с которой ходил по домам. Он сказал, чтобы я поднялась на смотровую площадку Эмпайр Стейт Билдинг, и, идя по Нью-Йорку, иногда светил мне лучом, и так я узнавала, где он».
«И это срабатывало?» — «Нет, днем не срабатывало. Должно было хорошенько стемнеть, чтобы я могла видеть луч, но зато когда видела, это было не сравнимо ни с чем. Как будто во всем Нью-Йорке гас свет, и только его луч горел. Вот как ясно я его видела». Я спросил, не преувеличивает ли она. Она сказала: «Я преуменьшаю». Мистер Блэк сказал: «Наверное, вы рассказываете все точно, как было».
«Помню ту первую ночь. Я пришла, а люди вокруг глазеют по сторонам, высматривают что-то. Отсюда ведь такое великолепие открывается. Зато оттуда высматривали только меня». — «Высматривал», — сказал я. «Да, он один и высматривал. Но я чувствовала себя королевой. Смешно, да? Глупо?» Я отрицательно покачал головой. Она сказала: «Я чувствовала себя королевой. Когда луч гас, я знала, что его рабочий день завершен, и шла вниз, и ждала его дома. После его смерти я пришла сюда. Это глупо». — «Нет, — сказал я, — это не глупо». — «Я не пыталась его найти. Я не ребенок. Но здесь ко мне вернулось чувство, которое я испытывала днем, отыскивая луч. Я знала, что он есть, я просто его не видела». Мистер Блэк приблизился к ней на шаг.
«Я не могла заставить себя пойти домой», — сказала она. Я спросил, почему не могла, хотя и боялся, что узнаю такое, чего мне было бы лучше не знать. Она сказала: «Потому что знала, что дома его не будет». Мистер Блэк поблагодарил ее, но она не закончила. «Той ночью я свернулась калачиком в углу, вон в том углу, и заснула. Может, я хотела, чтобы меня заметили охранники. Не знаю. Когда я проснулась среди ночи, вокруг не было ни души. Было холодно. Я испугалась. Я подошла к ограждению. Вон туда. Никогда я не чувствовала себя такой одинокой. Как будто здание стало еще выше. Или город потемнел. Но я никогда не чувствовала себя и такой живой. Никогда я не чувствовала себя ни такой живой, ни такой одинокой».