Из кабинета я посмотрел в окно. Лариса стояла около клуба и с откровенным любопытством смотрела в мою сторону, козырьком приложив руку ко лбу.
В это время зашла решительного вида старуха и без приглашения прочно устроилась на стуле.
— Здрасьте, товарищ начальник. Слава богу, вы теперича тут порядок наведете. Нет на них управы! — погрозила она куда-то пухлым кулачком. Потом развернула чистенький, беленький платочек и положила на стол потертый на сгибах лист.
Документ удостоверял: колхоз заключил настоящий договор с Ледешко А. С. о том, что принадлежащий ей бугай симментальской породы, по кличке Выстрел, находится в колхозном стаде для производства племенного молодняка, за что Ледешко А. С. положена плата…
— Товарищ Ледешко, изложите суть дела.
— Наизлагалась во! — провела она ребром ладони по своему горлу. — Крайнихина Бабочка корова разве? Тьфу, а не корова! Ни молока, ни мяса…
— Кто такая Крайниха и какие претензии вы к ней имеете?
— Суседка моя, Крайнова. Завидно небось, что мой Выстрел в стаде законно, а ее коровешка без всякого права. Покалечила она моего бугая.
— А Крайнова при чем? — не удержался я и повысил голос.
Ледешко насупилась.
— И вы, значит, заодно с ними… — Она стала заворачивать в платочек договор с колхозом. — Ладно. В район поеду, там разберутся.
Я вздохнул.
— Хорошо. Пишите заявление.
Ледешко уселась за бумагу с явным удовольствием.
— И еще этот Чава.
— Какой Чава?
— Пастух. Сергей Денисов, — поспешно поправилась Ледешко. — Цыган, между прочим…
— Цыгане, русские — все равно.
— И я так же думаю, товарищ начальник, — подхватила жалобщица. — Все и должны держаться наравне. А вот Чава этот изводит моего бугая. Сами, говорит, гоните его в стадо. А за что, спрашивается, ему колхоз денежки платит? Между прочим, их личная корова тоже в колхозном стаде.
Наконец, Ледешко ушла. На душе было грустно.
«Ну, Дмитрий Александрович, тебя можно поздравить с первым делом! Здесь тебе и разгадка рокового преступления, и погоня за хитрым, коварным и опасным рецидивистом…»
А какие мечты роились в моей голове четыре года назад! В зеленом Калинине, с трамваями, троллейбусами, с Волгой, одетой в бетонные берега.
Друзья мучились, какой институт выбрать. А я уже твердо знал: моя профессия — следователь. И подал документы в МГУ на юридический факультет, но, увы, не прошел по конкурсу.
Два года службы в армии. Потом учеба в Москве. Только не на Ленинских горах, в МГУ, а в Черкизове. Сосватал меня в школу милиции кадровик из Калининского областного управления внутренних дел, заверив, что следователем можно стать и таким путем.
…И вот я достаю новую, чистую папку, вкладываю в нее заявление Ледешко и пишу: «Дело о…»
Долго и безрезультатно мучаюсь над дальнейшей формулировкой.
И первая папка ложится в сейф безымянной.
Чтоб разобраться с этим делом, надо съездить на хутор Крученый, расположенный в нескольких километрах от станицы.
Вечера здесь хорошие. Они мне понравились сразу. Нагретая за день степь прибоем накатывает на станицу теплый воздух, повсюду разливая благодать. И тишина. Ее лишь изредка нарушают сытое похрюкивание соседской свиньи или перебрех собак.
Выпив стакан парного молока, доставляемого мне по договоренности соседкой, я чинно прошествовал в клуб под взглядами станичников, коротавших время на завалинках за лузганьем семечек.
Публика неторопливо прохаживалась возле клуба в ожидании киносеанса. Я для порядка заглянул во все закоулки. Ларисы не было.
Перед самым сеансом к крыльцу подскочил верхом на лошади молодой парень. Его чистая белая сорочка была плохо выглажена, брюки пузырились на коленях. И только сапоги сверкали зеркальным блеском.
Он чем-то сразу останавливал на себе взгляд. И когда лихо спрыгнул на землю, стало видно, как он выделяется среди ребят. Парни тоже были загорелые, тоже в белых рубашках. Но он отличался природной, более жгучей смуглотой. Густая шапка крупных кудрей, блестящие глаза и ослепительные зубы. Лед и пламень!
— Привет, Чава! — крикнул кто-то из ребят.
Парень приветливо помахал рукой и, привязав к дереву коня, легко вбежал в клуб. Я вошел следом.
Вот, значит, каков Сергей Денисов, колхозный пастух. Мне хотелось подойти к нему и поговорить о жалобе Ледешко, но я понимал, что сейчас не время.
В фойе среди девушек не было той, которую я хотел увидеть.
Сергей Денисов тоже кого-то выискивал. Я скоро потерял его из виду, так как прозвенел третий звонок и зрители быстро заполняли зал.
Я устроился в углу. С первых же минут стало ясно, что в будке киномеханика что-то не ладно. Это портачил мой предшественник Сычов! Видать, не раз еще забегал он к Клаве в магазин.
В зале свистели, кричали, топали ногами. Экран то бледнел, то мутнел. Несколько раз зажигался свет. Женщина, сидевшая рядом со мной, не выдержала:
— Вы бы, товарищ милиционер, пошли, разобрались. Мучение-то какое за свои же деньги…
Я вышел в фойе. И обомлел: в пустом помещении сидели двое — Лариса и Чава. Они сидели молча. Но это молчание было более чем красноречивым.
В аппаратную вход шел с улицы, по крутой железной лестнице. В бетонной темной комнатушке щелкал проектор, глухо доносились из зала звуки кинокартины. На высоком табурете сидел парнишка лет пятнадцати, прильнув к окошечку в зал.
Я стоял молча, обдумывая сложившуюся ситуацию.
Значит, этот Чава приехал не ради кинофильма, а к нашей библиотекарше? А вдруг нет? Мало ли что…
Парнишка слез с табурета и, увидев меня, вздрогнул.
— Где Сычов?
— Это самое… пошел…
Ему хотелось очень правдоподобно соврать.
— А ты кто?
— Помощник. — Он деловито открыл аппарат и стал заправлять ленту.
— Так где же Сычов?
— Отлучился. По нужде…
Разговаривать дальше было бессмысленно. Я спустился по гулкой лестнице. Возле входа в клуб дремал конь Чавы, подрагивая лоснящимся крупом. Я стоял и смотрел через окно на Денисова и Ларису.
— А, лейтенант…
Сычов ощупывал стенку, боясь от нее оторваться.
— Нельзя же так хамски относиться к людям! — вскипел я.
— Не кричи! Ты мне в сынишки годишься.
— Я бы на вашем месте шел спать. Подобру-поздорову!
Сычов смерил меня мутным взглядом. Что-то в нем сработало. Он взмахнул руками и, отвалившись от стены, пошел в ночь, как подраненная ворона.
— Так-то лучше будет, — сказала возле меня тетя Мотя, уборщица клуба, она же контролер, и кивнула вверх, на аппаратную. — Володька сам лучше справится.
* * *Шесть часов утра. Вокруг — зелень, над головой синь небосвода и яркое солнце.
Особенно я не спешил. Мой железный конь, негромко пофыркивая двигателем, мягко катился по шоссе, над которым уже колыхалось зыбкое марево.
Повернув на укатанную проселочную дорогу, я невдалеке увидел хатки — хутор Крученый. За ним тянулась невысокая поросль дубков — полоса лесозащитных насаждений.
Хутор дугой обходил Маныч, окаймленный по берегам тугими камышами. Резвый «Урал» перемахнул мостик и затарахтел по единственной хуторской недлинной улочке.
Я проехал двор, в котором сидела… обезьяна. От неожиданности я затормозил и, заглушив мотор, попятился назад, отталкиваясь ногами от земли.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Испугавшись чего-то, она бросилась к крыльцу хаты и стала колотить пепельно-черными кулачками в дверь.
Та отворилась, и на улицу вышел высокий мужчина в фетровой, видавшей виды шляпе. Он слегка поклонился мне:
— Здравствуйте!
Я ответил на приветствие. Из-за его спины выглядывали две женщины — молодая и средних лет. А из палатки высыпало несколько смуглых босоногих ребятишек.
Все семейство смотрело на меня с любопытством и тревогой.
— Мне надо поговорить с Денисовым.
Он обеспокоенно поднял брови. А женщины зашушукались.
— Я Денисов.
— Нет, мне Чаву… то есть Сергея.
Глава семейства спустился с крыльца и неторопливой походкой вышел ко мне, за ворота.
— Если вам очень нужен Сергей, поезжайте к лесопосадкам. Он там со стадом.
Поблагодарив хозяина, я завел мотоцикл.
Зачем я ехал к Чаве? Можно было зайти к Крайновой, поговорить с ней, свести ее с Ледешко — и дело с концом. История ведь сама по себе вздорная. Но меня тянуло к Сергею Денисову любопытство. А может быть, и какое-то другое чувство? Не знаю. Но мне захотелось познакомиться с Чавой поближе.
Я проскочил полосу насаждений и выехал на луг, где паслись коренастые темно-красные буренки, прильнув мордами к траве. Остановился, не заглушая мотора.
И вдруг от стада отделился огромный рябой бугай. Он приближался ко мне, задрав вздрагивающий хвост, свирепо изогнув шею и выставив вперед рога. Они у него хищно изгибались, отливая чернотой.
И вдруг от стада отделился огромный рябой бугай. Он приближался ко мне, задрав вздрагивающий хвост, свирепо изогнув шею и выставив вперед рога. Они у него хищно изгибались, отливая чернотой.
Бугай остановился в нескольких метрах, глядя на меня застывшим, налитым кровью глазом. Я газанул, чтобы припугнуть его.
Он, оттолкнувшись от земли всеми ногами, так что из-под копыт взметнулись комья земли, бросился вперед, на меня.
Больше я не раздумывал и рванул мотоцикл с места. Сзади что-то ухнуло, затрещали, схлестнулись молодые дубки.
Со стороны, наверное, это было захватывающее зрелище. Я мчался по едва заметной тропинке, подскакивая на седле и выжимая из машины все, что можно.
В зеркальце я видел разъяренную морду бугая, преследовавшего меня чудовищными прыжками. Попадись на моем пути хоть небольшая ямка, я взлетел бы вверх и не знаю, где приземлился бы…
Мне казалось, что преследование продолжалось вечность.
Не сбавляя скорости, миновал хутор, проскочил мост. На меня восхищенно смотрели трое пацанов, стоявших по колено в воде.
Я заглушил мотор и подошел к берегу, поглядывая в сторону лесопосадок. Там застыл бугай, довольный, подлец, тем, что спровадил меня из своих владений.
— Купаемся? — как можно беспечнее спросил я, шаря по карманам в поисках платка.
Руки у меня дрожали.
— Вон сколько наловили! — кивнул мальчуган куда-то мне под ноги.
В камышах стояло ведро, в котором копошилось нечто зеленое. Я не сразу сообразил, что это раки, потому что прежде видел их только красными.
— Кто из вас знает Крайнову?
Вопрос, конечно, глупый: на хуторе едва десяток домов.
— Баба Вера, что ли? — уточнил тот же пацан.
— Она самая.
— Айда, покажу.
Он вылез из воды весь в иле. Даже вокруг рта у него, как усы, темнела грязь.
Мотоцикл я повел не заводя. Мой преследователь все еще красовался на краю хутора. Черт знает, какие у него намерения!
— Баба Вера, до вас тут пришли, — подвел меня к калитке мальчуган.
Крайнова, чистенькая старушка, стоявшая у забора, низко поклонилась:
— Здравствуйте! Заходите, милости просим. — Она ловко утерла фартуком мордочку моему провожатому, пожурив его. — Докупался! Вон, жаба цицки дала…
Пацан вывернулся из ее заботливых рук и вприпрыжку побежал на речку.
— Поговорить с вами хочу.
— Проходьте до хаты.
— Можно и здесь. — Я указал на завалинку, как бы давая понять, что дело у меня пустячное и разводить официальности не к чему.
Мы присели.
— Жалуются на вас, — начал я.
— Ледешиха?
— Она.
— Была у вас? — Крайнова покачала головой. — Неужто до такого сраму упала? (Я кивнул.) Батюшки, стыд-то какой…
Старушка немного помолчала, подумала.
— Хай, — сказала она. — Сдам я свою Бабочку на заготпункт. От греха подальше. Да и старая я стала, трудно ухаживать, сено заготовлять…
— А как же вы без молока будете?
— Для кого молоко-то?
— Для внучат…
Баба Вера кивнула на окно. И тут только я увидал, что за нами, отодвинув занавеску, наблюдает древний, сухонький старичок.
— Вот и все мои внучата…
— Нет, значит?
— Есть, как не быть. Э-эх, мил человек, кто нынче по хуторам живет? Старики да бобыли. Молодежь, она в город подалась. А нам со стариком и козы хватит. Вот куплю козочку. И молочко будет, и шерсть… Значит, завтра и повезу мою Бабочку.
Крайнова проводила меня за калитку и с уважением посмотрела на «Урал».
— Шибко резвый у вас мотоцикл. Прямо смерч какой-то.
Я невольно глянул в сторону дубков.
По дороге кто-то скакал. Я сразу понял, что это Чава, и постарался принять равнодушный вид.
Подтянутый, ладный, стройный, Чава осадил коня и спрыгнул на землю.
— Вы извините, товарищ участковый, — начал он, словно был виноват. — Зверь, а не бугай… Насилу воротил назад. Он, наверное, от красного цвета взбесился.
До меня теперь тоже дошло, отчего рассвирепел бугай. Дело в том, что мотоцикл мне выдали ярко-красного цвета. Может быть, он предназначался для нужд пожарной охраны, не знаю. Но я был рад и такому.
Да, мне дорого мог обойтись этот красный «конь».
Баба Вера, смекнув, что произошло, заторопилась в хату.
— Доброго вам здравия, товарищ начальник! Завтра, мабуть, зайду. К обеду…
— До свидания, — кивнул я.
А Чава все еще разглядывал мой мотоцикл: все ли в порядке. Значит, и он не на шутку испугался.
— Зайдемте к нам, товарищ лейтенант. Дома говорить удобнее.
Я вошел за ним во двор. Дети играли возле палатки. Приглядевшись к ней, я подумал, что это, наверное, шатер. Он был сшит из видавшего виды брезента. Значит, много еще цыганского осталось в быту Денисовых…
Сергей вручил поводья лошади молодой женщине и провел меня в хату.
— Мои отец и мать, — представил Чава пожилого цыгана и цыганку средних лет.
— Мы уже познакомились с товарищем участковым, — сказал Денисов-старший. — Присаживайтесь.
Я сел на предложенный стул и огляделся.
Честно говоря, я представлял себе убранство комнат совсем иным. Здесь же все было чисто, уютно.
— А вы здорово ездите, — заговорил Сергей. — Я вначале испугался…
— Ничего, — перебил я, — обошлось. Мотоцикл цел — это самое главное…
В то время о мотоцикле я думал столько же, сколько о прошлогоднем снеге…
— Вы по поводу Ледешихи и бабы Веры? — нетерпеливо спросил Сергей. И добавил: — Вообще, эта Ледешиха — дурная женщина…
— Читробуй кадэ тэпенес пэмануш[1], — перебил сына старший Денисов. — У каждого свои заботы. Худо это или добро — судить не нам. Я часто видел таких, которые много красивых слов говорили, а сами думали только о своем кармане… Ты тоже хорош! Зачем грубишь Ледешихе? Она тебе в бабки годится.
— Нужна она мне!
Денисов-старший повернулся ко мне:
— У меня Ледешко тоже была. Я ведь в нашем хуторе как штатный советчик и мировой судья — депутат сельского Совета. (Я взглянул на него с удивлением и любопытством, которых не мог скрыть.) Да-да, — засмеялся Денисов-старший, — сам не ведал, что на старости лет сделаюсь властью… — Он погладил бороду, усмехнулся чему-то своему и продолжал: — Ну я сказал ей, что не стоит затевать ссору с соседями из-за чепухи. Не послушалась… А Выстрел — действительно породистый бугай. Товарищ Нассонов, председатель наш, уговаривал Ледешко продать. Выстрела колхозу. Хорошие деньги предлагал. Но она уперлась. «Мне, говорит, нет смысла от своей выгоды отказываться…»
— А что, эта Бабочка сильно поранила бугая? — перешел я на главное.
— Ерунда! — сказал Чава. — Похромал один день.
— Ясно, — кивнул я. — Насчет увечья бугая вы можете подтвердить?
— Конечно, — ответил Сергей. — Хоть на бумаге.
— Ну этого пока не требуется, — сказал я.
— А вообще Выстрел мне стадо держит вот так! — Сергей показал кулак. — Можно спать, гулять, отдыхать — все будет в порядке. Даже волка, а то и двух, одолеет.
— Водятся?
— Были. Но давно что-то не появлялись. Теперь охотников больше, чем зверья. — Чава поднялся. — Я вам еще нужен?
— Нет, спасибо. — Я тоже встал.
Следующий день начался с того, что я, идя утром на работу, услышал, как две старухи, завидев меня, захихикали и стали шептаться.
Я разобрал лишь одно слово — «таредор».
Значит, тореадор… Здесь ничего не скроешь. Факт сам по себе пустячный, мелочь жизни, как говорится, но я страшно огорчился.
* * *В тот день на заседании исполкома сельского Совета я впервые так близко столкнулся с Ларисой. Мы сидели за столом друг против друга. Я смотрел на ее чуть улыбающееся лицо и думал: знает она или нет?
Заседание задерживалось. Ждали Нассонова, председателя колхоза.
Председатель пришел суровый. Сел рядом с Ксенией Филипповной и стал молча вертеть карандаш. Крепкий, с мощной загорелой шеей и покатыми плечами, с синевой на тяжелом подбородке…
Я выступил с планом мероприятий по профилактике правонарушений. Его дружно одобрили и перешли к другим вопросам. Дали слово Ларисе.
Говорила она тихо, поминутно оглядывая всех. Ее голос, высокий и мелодичный, журчал, как ручей. А в руках мелко-мелко подрагивал блокнотик с карандашом.
Слушали ее внимательно, потому что она всех заражала своим волнением.
Говорила она о том, что пропадают, исчезают всякие там старинные сабли, уздечки, макитры, кружки, сделанные народными мастерами, о том, что их следует отыскивать по хуторам, собрать и сделать в клубе нечто вроде музея.
Ларису поддержали. Кто-то вспомнил, что у него дома есть старинные шаровары с лампасами, у того — расписная кружка, у этого — носогрейка, оставшаяся еще от прадеда, боевые регалии с первой империалистической войны, икона с красивым окладом…