Был провал в памяти, и я не знаю, сколько пролежал без сознания. Болевой шок выключил сознание – словно предохранитель перегорел. Но в себя я пришел не оттого, что острая боль ушла, а оттого, что подсознание заставило сработать чувство самосохранения, и я ясно осознал, как опасно сейчас находиться здесь, рядом с убитыми мной боевиками, когда сюда наверняка крадутся другие. Я сначала поднял только голову, чтобы осмотреться, – это тоже чувство самосохранения сработало, потому что, вскочи я на ноги, во-первых, сразу боль по телу полоснет, что не даст возможности осмотреться, во-вторых, сам я сразу же стану мишенью. И я поднял голову. И сразу увидел двоих, что неумело ползли, высоко задрав куриные задницы.
Я положил автомат на камень, чтобы не придерживать его правой рукой, прижал приклад к левому плечу, потому что точно стрелять с правого плеча для меня проблематично, а правой рукой с силой зажал недавно зашитую рану. Увесистая мушка автомата легла в прорезь прицельной планки, нашла цель, я задержал дыхание и коротко нажал на спусковой крючок. И тут же отыскал в прицел второго, ползущего в двух метрах позади. Еще один одиночный выстрел завершил жизненный путь бандита. Но я при этом прекрасно понимал, что двое бандитов – это не весь личный состав, что против меня выставлен. И тут же получил подтверждение. Откуда-то со стороны раздались несколько автоматных очередей. Неприцельных. Стреляли оттуда, откуда меня видеть не могли, и стреляли непонятно в кого, скорее всего, просто для острастки, чтобы запугать меня и себя подбодрить. С плохими бойцами это бывает. По одиночным выстрелам они меня определили. Я вообще ни разу не слышал, чтобы бандиты стреляли одиночными. Они любят длинные очереди. И поняли, что стреляют не в меня, а я стреляю.
А я тем временем присел за кустом и сильнее правой рукой рану придавил. Старый и мудрый принцип «боль побеждается болью» всегда работает. Я надавил, и боль стала слабее. Только после этого я начал соображать, как и куда мне выходить.
Очевидно было, что уходить я должен в ту сторону, откуда пришел, и уходить не по открытому месту, а через «зеленку». Подобное поведение настолько естественно, что ничего другого в голову бандитам и прийти не могло. В более здоровом состоянии я и сам выбрал бы этот вариант и уходил бы, оставляя за собой растяжки и выставляя засады на единичный одиночный выстрел, чтобы предельно затормозить преследование и нанести ему максимальный урон. Но сейчас вся левая сторона тела у меня ныла так, что я стискивал зубы, чтобы не стонать. Даже ночное ранение в бедро по касательной неожиданно напомнило о себе ноющей и саднящей болью. А рана в боку создавала такое впечатление, что мне в тело воткнули не короткий нож, а по крайней мере саблю и лезвие обломали, оставив большую часть стали у меня в организме.
Но уходить было пора, и я принял решение, как мне уходить, сообразуясь со своими физическими возможностями. Однако перед уходом я вытащил из подсумка убитого бандита две гранаты. Первую, тяжело преодолев ползком три метра, выставил в проходе между кустами, которым и сам пользовался, подкрадываясь к противнику. «Выставил» в данном случае имеет свое название – я «посадил картошку». Делается это просто: снимается кольцо с гранаты, а чека вдавливается в землю там, где о гранату могут споткнуться. Когда споткнутся, граната высвободится из-под земли, щелкнет чека, и последует взрыв. Метод простой и давно опробованный. Вторую гранату с сорванным кольцом я уложил под обнаженное по пояс тело санитарки, завернув предварительно в ее окровавленную разорванную рубашку. Рубашку наверняка попытаются вытащить, чтобы прикрыть тело. Щепетильность естественная, но она будет для бандитов губительной. А я не в том положении, чтобы в ответ проявлять щепетильность. Передо мной задача сложная – выжить. Не знаю, насколько мне удастся победить. После второго ранения моя задача сильно осложнилась, но выжить я постараюсь, хотя и это тоже сложно.
И только после этого, еще раз осмотревшись, я дал, не глядя и не прижимая автомат к плечу, несколько хлестких коротких очередей по дальним деревьям и кустам, освобождая рожок автомата и показывая, где я нахожусь. Сменил рожок на сдвоенный и быстро, стараясь не думать о боли, а в действительности просто пересиливая ее, сместился к самому краю «зеленки», где на пригорке среди крупных камней были наиболее густые кусты под двумя высокими елями. Но сместился я не от поста на дороге, не назад, а вперед метров на двадцать, то есть совсем не в ту сторону, куда должен был бы уходить по логике. В моем поведении была своя антилогика, но понять ее трудно и не каждому дано.
Кроме как на антилогику мне не на что было больше рассчитывать.
2
Место я выбрал в самом деле удачное. Моя «камуфляжка» полностью сливалась с кустами, и заметить меня можно было бы, только наступив мне на спину. Но чтобы меня обнаружить, следовало прийти не из «зеленки», а со стороны берега. Мои неприцельные очереди наглядно показывали, что я стрелять умею, а два одиночных выстрела говорили, что стреляю я неплохо, и никто, думается, не пожелал бы рисковать без необходимости, идти по открытому месту и подставлять себя под возможные выстрелы. Следовательно, с этой стороны я был в безопасности. И вообще я был, кажется, в безопасности, потому что искать меня могли бы только в противоположной стороне, дальше второй, а потом и дальше третьей линии заслона. Но посты второй линии они осмотреть все же обязаны, как потом посты третьей линии. На то, к чему этот осмотр приведет, я возлагал большие надежды, потому что знал неподготовленность бандитов к боевым действиям. Так и получилось~
Сначала я увидел троих. Шли они настороженно, если не сказать, что с опаской. Но настороженность эта была совсем не той настороженностью, которая способна защитить. Нет, она была вызвана просто следствием чего-то уже случившегося. И я мог предположить, следствием чего именно. Два выстрела из подствольного гранатомета, скорее всего, кого-то из этой группы накрыли. И потому оставшиеся чувствовали себя неважно. Но они не прятались, не перебегали от куста к кусту, даже не держали автоматы в боевом положении. Остановились около двоих последних, которых я снял выстрелами. Постояли, озираясь, но опять не пытаясь укрыться. Обменялись мнениями. Один наклонился, прощупал у того, что лежал сзади, пульс. У первого даже пульс щупать не стал. Первому я в голову стрелял, и они последствия выстрела видели. Но сами вели себя беспечно.
Ожидания мои подтверждались. Бандиты предполагали, что я ушел далеко, и потому не прятались. Мне легко было бы сейчас снять всех троих. Но тогда в самом деле пришлось бы уходить далеко, а я не мог ходить быстро. Мне даже лежать без движения было больно.
Со стороны вышли еще пятеро. Однако большие силы Авдорхан Дидигов выставил в заслон. Боится, что я сумею прорваться.
Пятеро громко спросили что-то у троих. Те объяснили. Разговаривали на родном языке, и потому я ничего не понял. Даже по интонации. Пятеро тоже что-то рассказали. И даже себе за спину показали. Догадаться, откуда они идут, было нетрудно. Проверили все посты. Увидели результаты. Мне показалось, что я сумел произвести о себе соответствующее впечатление.
Пока трое стояли у двух подстреленных, пятеро двинулись к последнему посту. И трое туда же пошли. Я ждал. Зря, что ли, «сажал картошку» у них на дороге. Но пятерым путь выдался короче, и они подошли первыми. Мне плохо был виден пост, только головы бандитов. Потом одна голова пропала. Кто-то наклонился, и я понял, зачем он наклонился. И грянул взрыв. В тесном пространстве граната если не убьет всех пятерых, то ранит обязательно всех. Результат даже превзошел мои ожидания. Трое оставшихся остановились только на пару секунд. Потом заспешили к месту взрыва. Они правильно шли. Им просто негде было больше идти. И шли тесно. Теперь сработала «картошка». И опять сказалась неопытность. После щелчка чеки гранаты есть время, чтобы отпрыгнуть в сторону. Только отдельные умельцы из обычных гранат делают «скороспелки», уменьшая количество пороха в замедлителе. Я такого делать не умею. И время у бандитов было. Можно было отпрыгнуть в сторону. И у пятерых, и у троих. Но они слишком поздно среагировали. Они не умеют реагировать на щелчки. Взрыв грохнул, срывая листья с кустов и ошметки одежды со свежих трупов. «Картошку» задел и освободил первый. И взорвалась она среди них.
* * ** * *
Я вовремя вспомнил, что когда-то учился в школе и даже имел неплохие оценки по математике. И начал считать. Получалось, что я уничтожил восемнадцать боевиков. Это точно. Но еще кого-то, возможно, накрыл выстрелами из гранатомета. Так сколько же их всего здесь? Не может их быть много. Просто нет у Авдорхана Дидигова столько людей, чтобы на посту много оставалось. И соблазн посетить пост был очень велик. Настолько велик, что я стал всерьез задумываться о том, чтобы подойти к посту ближе, и если даже не подбираться к нему вплотную, чтобы опять малой саперной лопаткой орудовать, то хотя бы пострелять издали~ Но главное, что меня интересовало, – там, на посту, должен был находиться грузовик.
Да, мне трудно ходить. Да, мне нужна медицинская помощь.
Захватить грузовик, чтобы на машине до своих добраться, – это, наверное, решение всех моих проблем. Вопрос стоял только в том, смогу ли я с грузовиком справиться. Прав у меня вообще никогда не было, даже купленных. Но на чужих машинах, за неимением своей, ездить мне приходилось. Меня даже специально обучал один товарищ. И я ездил. Но на легковой. Наверное, грузовик в вождении мало чем отличается от легковушки. И справиться с ним я должен.
Боль в боку снова дала о себе знать, словно напоминая, что врач мне нужен срочно. И грузовик – это выход из моего положения.
И я решился.
* * *Боль в боку мешала даже думать о чем-то другом, кроме собственно боли, потому что от нее не только сам бок огнем горел, горела и голова, горела и плавала в каком-то огненном тумане. Я снова попробовал понюхать ватку с нашатырным спиртом, теперь уже аккуратнее, но это помогло мало, и даже показалось, что я еще хуже себя почувствовал. По крайней мере, мне сразу захотелось сильно чихнуть, и я с трудом сдержал себя, потому что чихание отдалось бы точно такой же болью, как удар кулаком в свежую рану. И мысли в голове путались, и непонятное раздражение, на легкую истеричность похожее, подступало и мешало сосредоточиться. И заставить себя здраво и хладнокровно думать стоило мне большого труда. Но я справился с собой. Я убедил себя, что я сумею с собой справиться, и справился. Сначала несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, потом просто по приказу успокоился. Организм среагировал на этот приказ – сказалась тренировка.
И я начал продумывать свои дальнейшие действия.
К посту подходить, естественно, лучше всего в темноте. Но до темноты осталось еще несколько часов. Я хотел было поспать или даже просто отдохнуть, отрешившись от действительности, но пришла мысль о необходимости осмотреть место недавнего боя полностью. Просто настоящее беспокойство подступало оттого, что я до сих пор не осмотрел поле боя. Я понимал, что граната, взорвавшись на дистанции пары метров, никого в живых не оставит, даже если на бандитах и были бронежилеты. А на двоих я бронежилеты, кстати, видел. Тем не менее посмотреть и проверить хотелось.
Превозмочь себя было необходимо. И я себя превозмог и встал. Но чувствовал в ногах непривычную неуверенность. Этой неуверенности в ногах не было даже после самого ранения, даже после самой острой боли, когда я вытаскивал из раны нож или стрелял из «подствольника». На всякий случай приготовив к бою автомат, я шагнул в сторону последнего взрыва, самого близкого ко мне. Два окровавленных тела, взрывной волной опрокинутых и изувеченных, как были изувечены соседние с ними кусты и молодые деревца, признаков жизни не подавали. Времени, чтобы прийти раненому в сознание, прошло достаточно. Они не пошевелились, не приняли более удобную позу. Значит, были убиты. И я не стал наклоняться из опасения потревожить собственную рану, кровь из которой только-только перестала сильно бежать. И, не чувствуя угрозы с этой стороны, пошел к месту последнего поста. Там тоже все было тихо и никто не подавал признаков жизни. Но смотреть на чужую кровь мне нравилось не больше, чем смотреть на собственную, и потому я быстро отошел в сторону. Снова появилась было мысль об отдыхе, но я решил все же пройти дальше, туда, куда я посылал навесом гранаты из «подствольника». Расстояние было не слишком большим. Преодолев двадцать шагов, я почувствовал, что при каждом новом шаге начинаю тверже ставить ногу и обретаю силы, и тут мне показалось, что я услышал стон. Я прислушался. Стон повторился, а следом за ним и голос послышался.
Я остановился и замер, ибо шел, почти уверенный в том, что в живых никого не осталось, следовательно, и особых мер осторожности не соблюдал, хотя автоматически, по выработанной уже привычке, все же ступал тихо и, кажется, никому не выдал своего присутствия.
Первый голос еще что-то произнес. Теперь я уже и слова разобрал. Говорили на чеченском. Ему другой ответил. Значит, по крайней мере там два человека. Сразу вспомнилось, что бандиты шли двумя группами. В одной было пять человек, в другой три. Трое шли явно более настороженно, чем пятеро. Может быть, их группу я накрыл навесными гранатами и двоих ранил? Тогда там точно только два человека, не больше. Впрочем, это вовсе не обязательно, потому что откуда-то еще двое взялись, которые ко мне подползали и получили по пуле. И лучше не считать противников, пока не увидишь их.
Я двинулся вперед осторожнее. Рана в боку сильно мешала, но, как ни странно, ноги передвигались уверенно, я чувствовал в себе силу. Недавнего предгробового состояния как не бывало.
Голоса я легко «запеленговал». И теперь оставалось только определить, с какой стороны к бандитам лучше подобраться. Но и это можно было решить, только рассмотрев их. А чтобы рассмотреть, как раз и необходимо было подобраться. Тот самый пресловутый замкнутый круг, к которому подступать все-таки необходимо. И я начал подступать, из осторожности предполагая, что где-то неподалеку могут оказаться и другие живые бандиты. Такое осторожное передвижение было вынужденной мерой. Я понимал, что ползать мне теперь практически не дано без боли, и потому старался оттянуть время, когда придется прижаться к земле, чтобы стать невидимым, и искал возможность избежать этих действий. Мобилизовав все свое внимание, я совершил «круг почета» и не услышал посторонних звуков. И тогда стал круг сужать~
Бандитов я увидел~
Я их увидел, а они меня – нет. Увидел потому, что целенаправленно искал и знал, где искать, а они о моем присутствии могли бы только догадываться, но слишком полагались на свое количественное преимущество и надеялись, что меня уже давно и далеко угнали, скоро пристрелят или просто поймают и после этого вернутся за ними~
Один из бандитов лежал навзничь и смотрел в небо. Обе ноги у него были перебинтованы прямо поверх штанин, и бинты пропитаны кровью. Похоже на множественные осколочные ранения. В принципе это как раз то, чего я ожидал. Должно быть, и живот был поражен, потому что раненый прижимал к животу и к паху двумя руками грязный солдатский бушлат. Так прижимал, что ничего больше этими руками сделать не мог, с силой, словно пытался руками помочь себе перебороть боль. Второй бандит сидел рядом. У этого была только одна перевязка чуть ниже колена. Но крупный черный камень, на котором он сидел, был весь иссечен сбоку осколками. Бандит опирался на автомат, и, чтобы поднять оружие в боевое положение, ему потребовалось бы гораздо больше времени, чем мне на выстрел. И я начал подходить. Первым увидел меня лежащий бандит. Он что-то невнятно воскликнул, но второй принял это, должно быть, за крик от боли и ответил что-то по-чеченски, судя по интонации, успокаивая и утешая. Первый воскликнул еще раз, и только тогда его товарищ понял, что смотрит тот куда-то за его спину, и смотрит с ужасом.
Бандит обернулся и увидел меня в трех шагах. Его лицо тоже исказилось от ужаса, и руки, может быть и против воли, начали поднимать автомат. Я мог бы и время потянуть, мог бы сказать что-то, но слишком я был измучен и потому сразу выстрелил в середину груди, отбросив его пулей на лежащего раненого. Тот взвыл, но сил, чтобы столкнуть в себя тело, у него не хватало. Я ногой отбросил подальше сначала один автомат, потом другой и только после этого сам сел на камень.
– Мешает? – кивнул я на убитого, чуть ли не сочувствие раненому выражая.
Мне стоило больших сил вести этот разговор. И вести его так, чтобы не показать боль и измученность собственную, потому что я должен был разговаривать с позиции сильного, а сильный не имеет права свою боль показывать.
– Убери его, – с трудом произнося русские слова, сказал раненый.
Это была даже не просьба, это была мольба. Парень молодой, моложе меня. Ему негде было учиться русскому языку, хотя он и гражданин России. Он из своих гор едва ли выбирался, и пусть есть в селе школа, а кажется, я видел здание, на школу похожее, мимо которого меня проводили, то русскому там учат плохо. Он вообще в жизни своей ничего еще не видел, и Авдорхан Дидигов умело пользуется темнотой разума таких парней.
– Уберу~ Если мы договоримся~
Он смотрел и ждал продолжения разговора. Он с тоской и с надеждой смотрел на меня.
– Сколько человек на посту осталось? – спросил я.
Раненый то ли слова долго подбирал, то ли раздумывал – отвечать ему или нет. И с какой-то надеждой не по сторонам, а куда-то за мое плечо посматривал, потому что повернуть голову в сторону он не мог из своего неудобного положения.
– Поторопись. Я ждать не люблю.
– Тебя убьют, – сказал он.
– Кто? – Я нашел все же в себе силы, чтобы улыбнуться.
– Тебя ищут~ Найдут и убьют~
– Некому уже искать~ Я убил девятнадцать ваших парней. Я всех убил, кто меня здесь искал. Вопрос повторить?
У раненого глаза расширились от ужаса. Он осознал наконец, что остался последним, двадцатым. Но жить ему хотелось.