— А, это ты, Фредди, — проговорил он почти приветливо, глядя куда-то мимо меня. — Хочешь курнуть?
— Вы не могли бы открыть… — начал было я, но доблестный страж гневно мотнул своими дредами.
— А тебя кто спрашивает? Ты, блин, кто? Ты, блин, привидение! Ты, блин, должен молчать, когда люди разговаривают! — он еще секунду подержал меня в фокусе совершенно сумасшедших зрачков и снова перевел взгляд куда-то вбок, словно разговаривал с кем-то, стоявшим прямо у меня за спиной. — Ну, так как, Фредди?
Я задержал дыхание, чтобы ненароком не выплюнуть бьющееся под самым языком, сердце и осторожно обернулся. Не знаю, кого я боялся увидеть больше: Фредди Крюгера или Гиршуни. Но там не было никого, кроме моей тени, деликатно подрагивающей на стене. К ней-то и адресовался обдолбанный идиот. Отдышавшись, я отступил на два шага и слился с Фредди.
— Ага… — протянул охранник, лукаво грозя пальцем. — Нашел себе тело, да? Хи-итрый… Так что — курнешь?
Напрягшись, я попытался представить, что мог бы отвечать в таких случаях Крюгер, но в голову почему-то лез только Гоголь.
— Поднимите мне веки… — прогудел я голосом Вия. — Откройте мне двери… Выпустите меня на волю…
Сбрендивший дредноут восторженно свистнул и поплыл открывать.
По улице вдоль тротуара неторопливо трусил потный тель-авивский ночной ветерок. Даже сейчас, в половине второго город не спал. Мимо проносились машины, шли люди — веселые, отрешенные, влюбленные, сердитые, всякие. И это выглядело штатно, нормально: действие в Тель-Авиве не прекращалось ни на минуту, как в танцевальном марафоне. Ненормальным в этой обыденности был разве что я. Я, всегда такой спокойный, уравновешенный, подчеркнуто рассудительный и трезвомыслящий! Уму непостижимо! Что, что могло настолько выбить меня из равновесия? Голова моя кружилась, мысли разбегались.
Я присел на скамейку и вспомнил глаза охранника, разъехавшиеся по разным углам, словно поскандалившие супруги. Неужели все из-за него? Вот ведь история… кому рассказать — не поверят… с тенью он моей разговаривал! Воображаемый Фредди был реальнее для этого психа, чем живой человек! Это ж надо так накуриться!
— Ага, а сам-то, сам-то… — я сжал голову руками.
Кто от компьютерной мышки шарахнулся, как от гадюки? Кто от зеркал бегал? А в лифте-то, в лифте?.. Вот стыдоба… Так что не надо о реальности, дружок, не надо… Еще неизвестно, кто из вас троих трезвее: ты или охранник… или даже Фредди Крюгер…
Или Гиршуни. Гиршуни… Этому-то точно лучше всех. Небось дрыхнет сейчас дома на прохладных простынях рядом с женой своей Машей. Эх, нужно было соглашаться на предложенную замену. Я пощупал лоб: не заболел ли? — Черт его знает, может и заболел… Припадая на передние лапы, подвалило такси, из мерцающего зеленым салона высунулся шофер в солнцезащитных, не по времени, очках:
— Эй, братишка! Не подскажешь, где тут Арлозоров?
— Так ты ж на нем стоишь…
— Да ну?! — он крутанул носом, взвыл газом.
«Ну? И кто же здесь ненормальный?» — почти радостно подумал я и тут только, в самый последний момент, выхватил взглядом из отъезжающей уже машины, там, на заднем сиденье: вот же он! Вот! Знакомый очкастый профиль, узкие плечи и, главное, уши — единственные такие во всем мироздании, спутать невозможно. Гиршуни!
Я вскочил и бросился вслед за машиной, грозя кулаком, разевая рот в беззвучном от внезапного недостатка воздуха крике:
— Гиршуни! Гиршуни!
Меня душила ярость. Этот подлец следил за мной! Это он преследовал меня в якобы пустом здании, тянул ко мне свои сусличьи лапки из зеркальной кутерьмы вестибюля, прятался за моей спиной в лифте, подглядывал из-за угла в коридоре! Это его осторожное, бесшумное, навязчивое присутствие ощущалось мною каждую минуту… даже здесь и сейчас! Машина давно уже скрылась из виду, а я все бежал за ней… зачем? — Вот именно, зачем? — Я вдруг обнаружил в себе твердое убеждение, что, ответив на этот вопрос, пойму и все остальные недоразумения этой безумной ночи. Это было уже что-то, не правда ли? Хоть какая-то путеводная звезда в окутавшей меня душной чернухе. Устав, я перешел на шаг, но двигался по-прежнему быстро, чтобы не потерять нить.
Итак, зачем? Почему мне так важно не упускать Гиршуни из виду, а попросту говоря, следить за ним? Тщетно пытался я сосредоточиться: мысли беспорядочно суетились в голове, неотличимые друг от дружки, как вестибюльные двойники, а психованный Фредди Крюгер, крича петухом, скакал между ними на одной ноге и размахивал первичным призраком коммунизма.
— Что, Фредди? — я погрозил ему пальцем. — Нашел себе тело, да?
Фредди жизнерадостно рассмеялся.
— Если не ты, то кто-нибудь другой…
Я встал, как вкопанный. Вот оно! Наконец-то я понял: мне нужно следить за Гиршуни потому, что иначе он будет следить за мной! Как это сказал Фредди: если не я, то кто-нибудь другой. Не ты, так тебя… Как просто! Мог бы и раньше догадаться… Сумбур в голове унялся; я глубоко вздохнул и огляделся. Казалось, ночь просветлела вместе со мной. Я стоял в самом конце улицы Арлозорова, на углу автобусной станции. Впереди шумел моторами хайвей, а за ним, сбившись в тесную неровную кучу, темнели небоскребы рамат-ганского даунтауна. Алмазная биржа. Та самая, где я думал поискать милонгу, описанную в блоге танцующей психопатки. Ноги сами привели меня сюда — умные ноги.
Я свернул налево, обогнул автовокзал и пересек Аялон по новому мосту, рядом с гостиницей «Шератон». Удивительно, но мне как-то не случалось бывать тут прежде, хотя мимо проезжал, наверное, тысячу раз. Огромные офисные здания выглядели покинутыми; за прозрачными пуленепробиваемыми стенами скупо освещенных пустых вестибюлей неподвижно восседали охранники — солидные, внушительные, не чета моему давешнему дредноуту. Зато на улицах кипела ночная жизнь: там, где днем утомляли глаз облезлые стены старых халуп, теперь вовсю сиял цветной ослепительный неон, подмигивали светящиеся вывески, крутились красные мерцающие колеса доморощенных «мулен руж», подпрыгивали розовые слоны, плейбойные зайцы и прочая характерная для подобных мест живность.
На узких тротуарах, предъявляя товар бедром, стояли, прогуливались, светили огоньками сигарет уличные проститутки во всеоружии боевой раскраски. Мимо, пристально разглядывая предложение, медленной колонной двигался спрос — клиенты на автомобилях. Время от времени череда машин останавливалась, и это означало, что кто-то решил справиться о цене или о перечне услуг. Женщина низко наклонялась к открытому окошку и сильно прогибалась в поясе, дабы продемонстрировать покупателю качество передних объемов, а остальным интересующимся — объем задних качеств. Никто не гудел, не сетовал на короткую заминку. Переговоры заканчивались быстро; проститутка выпрямлялась и либо садилась в машину, либо, презрительно отставив руку с сигаретой, возвращалась на тротуар. Движение возобновлялось до следующей остановки. На перекрестках лениво пошевеливались сине-красные плечи полицейских патрулей. Они явно были здесь своими, ничуть не выделяясь на общем фоне неоновых кроликов, слонов и бутафорских сердец.
Но я… нечего и говорить, что я чувствовал себя неловко на этой ярмарке. В отличие от других, я пришел сюда не для того, чтобы продавать, покупать, наблюдать за порядком или даже просто глазеть. Не знаю, чего я ожидал… не гигантских же указателей или выбитых на граните слов «Гиршуни был тут»? Напрасно я вглядывался в вывески, надеясь увидеть слово «милонга»: все упоминания о танцах встречались здесь исключительно в контексте стриптиза. На углу улицы Туваль меня окликнула проститутка.
— Эй! Ты, наверное, меня ищешь, правда?
Она заступила мне дорогу, так что я вынужден был остановиться. Сегодня мне определенно везло на экзотические знакомства. Выражением глаз девушка напоминала дредоносного охранника с моей работы. Вполне возможно, что они пользовались одним и тем же зельем. Одежда ночной труженицы состояла почти исключительно из блестящих кожаных ремней разной толщины. При этом несчастная плоть ее, очевидно обиженная столь беспардонным садо-мазохистским отношением, буйно рвалась наружу, свисая из межременного пространства мягкими и сдобными на вид валиками.
— Вообще-то, нет, — вежливо отвечал я. — Я по делу.
— По делу, а?.. Ты тут в третий раз проходишь. Боишься спросить, что ли?
«Может, и в самом деле спросить? — подумал я. — Она тут завсегдатай, должна знать про милонгу…»
— Сто пятьдесят за раз, — сказала проститутка, неправильно истолковывая мои сомнения. — Качество гарантируем.
Она обеими руками подперла свой внушительный бюст и покачала его вверх-вниз. Заскрипели ремни — отчаянно, как на танцующем Мересьеве.
— Здорово, — согласился я. — Но я-то хотел спросить о другом…
Девушка отпустила свои прелести и уперла руки в боки.
Она обеими руками подперла свой внушительный бюст и покачала его вверх-вниз. Заскрипели ремни — отчаянно, как на танцующем Мересьеве.
— Здорово, — согласился я. — Но я-то хотел спросить о другом…
Девушка отпустила свои прелести и уперла руки в боки.
— А о другом и деньги другие. Да ты скажи, миленький, не стесняйся. Я ведь все умею…
— Где тут танго танцуют? — неловко спросил я, понимая, что не оправдываю ее профессиональных ожиданий. — Мне говорили, что в этом районе есть милонга…
— Ах, ты из этих… — презрительно сказала она, разом поскучнев и как бы даже сдувшись. — Танцуешь и поешь? Тогда дуй отсюда… тут люди работают…
— Я ж не бесплатно, — заторопился я. — Вы мне только расскажите, а я заплачу. Вот, смотрите…
Увидев пятидесятишекелевую банкноту, проститутка кивнула, хотя презрения и скуки по-прежнему не скрывала.
— Пойдешь во-он туда… — она сложила банкноту в длину и, скрипнув ремнями, сунула ее за голенище высокого сапога. — Свернешь на Бецалель, там слева большой серый дом. Вход со двора. И зачем вас только рожают, таких уродов…
Во дворе дома на улице Бецалель стояла кромешная темнота, и мне пришлось остановиться, чтобы хоть немного адаптировать глаза. Вокруг воняло горелым мусором и слышалось какое-то нервное копошение — не то кошачье, не то крысиное. Глаза мои отказывались привыкать к отсутствию освещения, да и сомнительно было, стоит ли упорствовать: уж больно место не соответствовало. Я уже решил, что сбруйная девушка обманула, как вдруг на стене зажегся тусклый фонарь — как выяснилось, над входом в полуподвальное помещение, и тут же в приоткрывшуюся дверь хлынули одновременно и свет, и звуки танго. Вышедший мужчина включил карманный фонарик и двинулся в мою сторону. Я не видел его лица. Вот будет смешно, если это окажется Гиршуни…
Но надо было торопиться, пока свет вновь не погас. Я поспешил ко входу в милонгу. Наверное, я шагнул из темноты слишком неожиданно для мужчины с фонариком. Сначала он даже отшатнулся и лишь потом, мазнув меня лучиком по лицу, приветливо кивнул. Нет, он был слишком высок для Гиршуни.
— Уф, как я перепугался… — сказал мужчина, явно принимая меня за кого-то другого. — Здравствуйте. Свет, как видите, еще не починили. Давайте я вам посвечу…
В дверь я входил с сильно бьющимся сердцем: ведь тут, внутри, могли оказаться и Гиршуни, и его Милонгера. Человек, сидевший за столиком у самого входа, махнул мне рукой как старому знакомому.
— Нужно платить? — спросил я.
Он улыбнулся немного устало, как улыбаются старой, многократно проверенной шутке.
— Ваш абонемент еще в действии.
В полнейшем недоумении я прошел в зал: то ли я и впрямь сильно смахивал на одного из завсегдатаев, то ли новичков здесь всегда принимали именно так. Последнее выглядело не лишенным смысла: начальные порции наркотика обычно даются бесплатно.
Помещение оказалось на удивление большим; места хватало не только для пяти-шести пар, выделывавших кренделя на паркете, но и для небольшого буфета с напитками и печеньем. За столиками, глядя на танцующих, сидели еще несколько мужчин: партнерш тут явно не хватало на всех. Я взял пиво, выбрал самого безобидного на вид паренька лет двадцати и подсел к нему. Судя по глуповато-восторженному выражению лица, он был здесь новичком, хотя и наверняка намного более информированным, чем я. Для начала лучше не придумаешь. Музыка взмыла вверх, потрепетала, как жаворонок в зените, и растаяла. Пары остановились, продолжая держаться друг за друга и, по всей видимости, ожидая продолжения. Паренек перевел на меня сияющие глаза, словно приглашая разделить с ним восторг, который казался ему чрезмерным для одной человеческой души.
— О, да… — кивнул я, изображая понимание. — Вы давно сюда ходите?
— Нет-нет, что вы! — воскликнул он, пораженный самой возможностью такого дикого предположения. — Меньше месяца. Я начал брать уроки совсем недавно. Понимаете, до этого я пробовал только сальсу. Сальса и танго! Это даже и сравнивать нечего, просто небо и земля, небо и земля… ну, вы-то знаете…
Я снисходительно улыбнулся. Так улыбается немолодой многоопытный бонвиван, выслушивая сбивчивый рассказ своего шестнадцатилетнего племянника о первом поцелуе.
— Конечно, мой друг, конечно…
Снова грянула музыка, и пары немедленно припали к ней, как жаждущий к кружке с водой. Мне стало скучно и неприятно. В любом танце есть что-то непристойное, как в публичном обнажении… Что же? — Наверное, самозабвение. Человек не должен забывать о своей самости, о том, что он человек. Ведь человек — это животное плюс набор ограничений. Уберите от нас этот набор ограничений — и не останется ничего, что отличало бы нас от мартышки, онанирующей перед посетителями зоопарка. Вот и танец — разновидность такого мартышечьего бесстыдства.
На сей раз, закончив онанировать, пары не остались на паркете, а разошлись — кто к столикам, кто к буфету. Перерыв, понял я.
— Не правда ли, она великолепна? — выдохнул паренек и с энтузиазмом дернул меня за рукав.
— Неплоха, неплоха, — без заминки подтвердил я, не имея при этом ни малейшего понятия, о ком идет речь. — Э-э, молодой человек, не могу ли я попросить вас об одном одолжении?
— Да-да, конечно!
— Видите ли, я прилетел сегодня утром из Бостона и совсем не знаю здешние милонги. Эту мне рекомендовали еще там, хотя рекомендовавший и не скрывал, что руководствуется… э-э… воспоминаниями пятилетней давности. А мне хотелось бы получить… э-э… более свежий взгляд на вещи. Начиная, например, с вас…
— С меня? — переспросил он с искренним удивлением. — Но не лучше ли вам спросить у местных завсегдатаев? Уверяю вас, их опыт…
Я остановил его движением руки.
— Я ведь сказал «свежий взгляд на вещи», не так ли? Согласитесь, трудно отыскать на этой милонге взгляд свежее вашего.
Паренек широко улыбнулся. Мои резоны звучали для него лестно. В конце концов, свежесть была пока что его единственным тангуэрским достоинством.
— Тут вы правы. Мой учитель тоже говорит, что многому учится у новичков… — он немного помолчал, барабаня по столу пальцами в ритме только что закончившегося танца и, видимо, собираясь с мыслями. — Ну, что сказать… это довольно старая милонга, лет пятнадцать минимум. Очень хороший состав, есть настоящие тангуэрос из Буэнос-Айреса. Да, да, представляете себе?! Из самого Буэнос-Айреса! Вот… ну, что еще? Десятки постоянных абонементов…
— Десятки? — перебил я и с подчеркнутым недоумением оглядел полупустой зал. — Вот уж не подумал бы… здесь не больше двадцати человек, включая нас с вами.
— Ах, нет! — воскликнул паренек. — Тут дело в другом…
Он наклонился к столу и заговорил негромко, постреливая глазами по сторонам, как говорят о чем-то если и не совсем запретном, то уж во всяком случае — не совсем рекомендованном.
— Понимаете, тут недавно произошла ужасная трагедия. Действительно ужасная. И это ужасно на всех подействовало. Просто ужасно.
Паренек откинулся на спинку стула и смерил меня многозначительным взглядом. Я недовольно покачал головой.
— Знаете, дорогой мой, на Востоке говорят, что даже от стократного повторения слова «халва» во рту не становится сладко. Вот и вы произнесли свое «ужасно» по меньшей мере пять раз, но, поверьте, я не понял из этого ровным счетом ничего.
Он испуганно зыркнул по сторонам. Мне было почти жаль его. Бедняга… Тайна похожа на кишечные газы — бурлит, болит и рвется наружу, а, вырвавшись, оказывается всего лишь кратковременной вонью.
Интересно, что за скелет прячется в здешнем шкафу? Я снова подумал о Гиршуни. Вот будет забавно, если я услышу сейчас что-нибудь вроде: «Понимаете, был тут один такой ушастый очкарик. И, представляете…»
Гм… что бы такое представить?
Ну, например: «И, представляете, зарубил топором старушку-процентщицу, многолетнюю спонсоршу милонги…»
Или еще того круче: «И, представляете, вдруг превратился в бешеного суслика, всех перекусал, и с тех пор мы все — вампиры…» И, обнажив клыки, — прямиком к моей шее: «А-а-а!..»
Паренек вздохнул, поборов, наконец, сомнения. Вот так. Газы всегда побеждают.
— Ладно, — сказал он. — Вам расскажу, только, пожалуйста…
— Конечно, конечно… — сказал я, зевнув прямо в его взволнованное лицо. — Могила. Причем не простая, а свинцовая. На крови клясться не стану, но вы ведь и так поверите, правда?
Он торжественно кивнул, но продолжал молчать. Непосредственно перед выхлопом тайна всегда делает вид, что успокаивается.
— Итак… — напомнил я.
— Итак… — отозвался он. — Был тут один такой парень. Обычный, ничем не примечательный.
— В очках? — не выдержал я.
Паренек с недоумением взглянул на меня.
— Понятия не имею. Но не в очках дело. Дело в том, что он ходил сюда полтора года и ничем не выделялся. А потом…