— НЕ ДУМАЮ.
— Капрал… Стирать Только Вручную?
— ВИДИМО, НЕТ.
— Капрал… Хлопок?
— ВПОЛНЕ ВОЗМОЖНО.
— Точно. Ну что же, добро пожаловать в… эээ…
— КЛАТЧСКИЙ ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН.
— Верно. Оплата — три доллара в неделю плюс весь песок, который ты сможешь съесть.
— Я ВИЖУ, ПРО ПЕСОК ТЫ ПОМНИШЬ.
— Поверь мне, уж про песок ты никогда не забудешь, — сказал капрал с горечью.
— НЕ СОМНЕВАЮСЬ.
— Как ты сказал тебя зовут?
Незнакомец хранил молчание.
— Это вообще-то неважно. Здесь, у нас в…
— КЛАТЧСКОМ ИНОСТРАННОМ ЛЕГИОНЕ?
— … точно… мы дадим тебе новое имя. Начнешь с нуля.
Он обратился к другому человеку.
— Легионер…?
— Легионер… э… хм… ага… 15 размер, сэр.
— Точно. Отведи этого… человека и выдай ему… — он раздраженно щелкнул пальцами. — Ты знаешь… эту штуку… одежду, все ее таскают… песчаного цвета…
— ФОРМУ?
Капрал моргнул. По каким-то необъяснимым причинам слово «кость» всплыло на поверхность расплавленной, текучей массы, в которую превратилось его сознание.
— Правильно, — сказал он. — Эээ. Легионер, это путешествие длиной в двенадцать лет. Надеюсь, ты для этого достаточно мужчина.
— МНЕ УЖЕ НРАВИТСЯ ЗДЕСЬ, — ответил Смерть.
— Полагаю, я имею право заходить в распивочные заведения? — спросила Сьюзан, когда Анк-Морпорк вновь показался на горизонте.
— ПИСК.
Город опять проплывал под ними. Там, где улицы становились шире, она могла различить отдельные фигурки людей. Ух, думала она… если бы они только знали, кто тут летит над ними. Несмотря ни на что, она никогда не чувствовала себя лучше. Люди там, внизу, думали о, скажем так, земных предметах. Низменных вещах. Наблюдать за ними было все равно, что смотреть на муравьев.
Она всегда знала, что она не такая, как все. Глубже осознающая мир, в то время как большинство бредет по нему с закрытыми глазами и мозгами, выставленными на отметку «медленный огонь». Ей было комфортно жить с сознанием своей особости. Оно окутывало ее, как теплая шаль.
Бинки приземлилась на грязной набережной. Рядом река всасывалась между деревянных опор. Сьюзан соскочила с лошади, расчехлила косу и шагнула в «Залатанный Барабан».
Здесь царило буйство. Покровители «Барабана» были склонны демократично относится к проявлениям агрессии. Им хотелось, чтобы каждый был сам за себя. Так что, хотя зрители единодушно считали трио несчастных музыкантов идеальной мишенью, в зале тут и там кипели драки — из-за неудачно выпущенных снарядов, из-за того, что кому-то за весь день не удалось ни разу подраться, а кто-то просто пытался пробиться к выходу. Сьюзан без труда обнаружила Импа-и-Селлайна. Он стоял на краю сцены и его лицо было маской ужаса. За его спиной сидел тролль, за которым пытался спрятаться какой-то гном. Она взглянула на часы. Еще несколько секунд…
Он был очень красив, головокружительной, темной красотой. В нем было что-то эльфийское. И что-то знакомое.
Ей было жаль Вольфа, но тот погиб на поле битвы, Имп же стоял на сцене. Вы не готовы умереть, стоя на сцене.
А вот я — стою здесь с косой, часами и жду чьей-то смерти.
Он не старше меня и я не имею ни малейшего представления, что с этим делать. И я уверена, что видела его… раньше…
Пока что, никто в «Барабане» не пытался убить музыкантов. Зрители стреляли из арбалетов и метали топоры в легком, добродушном ключе. До сих пор никто еще не попал в цель, даже те, кто был на это способен. Людям доставляло удовольствие смотреть, как музыканты уворачиваются.
Огромный рыжебородый мужчина ухмыльнулся Лайасу и вытянул из-за пояса метательный топор. Забавно кидать топоры в тролля. Они отскакивают.
Сьюзан видела, как все это произойдет. Топор отскочит и поразит Импа. Ничьей вины тут не будет.
Ужасные вещи творятся в море. Ужасные вещи творятся в Анк-Морпорке, причем непрерывно.
Тот человек ведь даже не собирается его убивать. Такая небрежность. И кто-то обязан что-то с этим сделать.
Она потянулась к рукоятке топора.
— ПИСК!
— Заткнись!
Уаумммм.
Имп. как будто, ответил метальщику аккордом, заполнившим шумное помещение. Он загремел, как железный рельс, рухнувший на библиотечный пол в полночь. Отголоски звука отскакивали от стен, каждый с грузом своих собственных гармоник. Это был звуковой взрыв; так же взрываются ракеты на Быкоявление — когда каждый осколок взрывается вновь.
Пальцы Импа ласкали струны, он извлек еще три аккорда. Метатель опустил свой топор.
Эти звуки заставляли человека не только улететь за пределы этого мира, но и ограбить по дороге банк.
Эта музыка, с закатанными рукавами и расстегнутой верхней пуговицей, подходила к вам, улыбаясь и приподнимая шляпу, и воровала у вас мелочь.
Эта музыка попадала прямо в ноги, даже не заглянув к господину Мозгу.
Тролль, подхватив молотки, решительно посмотрел на камни и принялся выбивать ритм.
Гном сделал глубокий вдох и извлек из своей трубы мощный, пульсирующий звук.
Люди отбивали ритм пальцами, орангутанг застыл с широченной восхищенной улыбкой на морде, как будто все мысли вылетели у него из головы.
Сьюзан взглянула на часы с надписью «Имп-и-Селлайн». Песка в верхней колбе совсем не осталось, но теперь в ней что-то отблескивало голубым.
Она почувствовала, как острые коготки проскребли по ее спине и нашли опору на плече. Смерть Крыс посмотрел вниз, на часы.
— ПИСК, — сказал он тихонько.
Сьюзан до сих пор не слишком хорошо его понимала, но сейчас он, без сомнения, сказал «ого».
Пальцы Импа плясали по струнам, но звуки, которые испускала гитара, не имели ничего общего ни с арфой, ни с лютней. Она визжала, как ангел, обнаруживший, почему он оказался на стороне добродетели.
Искры срывались со струн.
Сам Имп закрыл глаза и держал инструмент на уровне груди, как солдат держит пику на посту, так что непонятно было — кто, собственно, на ком играет.
А музыка затапливала все вокруг.
Шкура Библиотекаря встала дыбом, кончики волос потрескивали.
От этих звуков хотелось вынести стены и подняться к небесам по огненным ступеням. Хотелось выдрать все выключатели, вышвырнуть прочь рубильники и сунуть пальцы в розетку мироздания, чтобы посмотреть, что за этим последует. Хотелось выкрасить стены в черное и облепить их постерами.
Различные мускулы библиотекарского тела подергивались в такт проходящей сквозь него музыке.
В углу устроилась небольшая компания волшебников. Сейчас они наблюдали за происходящим, раскрыв рты.
Ритм шагал от сознания к сознанию, раскалывая их, заставляя пальцы прищелкивать, а губы кривиться в усмешке.
Живая музыка! Музыка Рока, бешеная, неудержимая!
Наконец-то свободны! — вот что прыгало из головы в голову, просачивалось в уши и ввинчивалось в спинной мозг. И некоторые оказались менее устойчивы… и ближе к ритму.
Часом позже Библиотекарь несся, колыхаясь, под полуночным дождиком, опираясь на костяшки пальцев. Его голова разрывалась от музыки.
Он приземлился на лужайке Незримого Университета и помчался в Главный Зал, широко размахивая руками, чтобы не упасть.
Внутри он остановился.
Лунный свет сочился в окна, выхватывая из тьмы то, что Аркканцлер обычно именовал «нашим мощным органом», к вящему смущению преподавательского состава. Трубы полностью закрывали одну из стен, напоминая в темноте колонны или, может быть, сталагмиты какой-то чудовищно древней пещеры. Где-то там, среди них, затерялся пульт органиста, с тремя гигантскими клавиатурами и сотней клавиш для специальных эффектов.
Орган использовался довольно редко, разве что на различных официальных церемониях и на университетский Виноват. [13]. Однако Библиотекарь, энергично накачивающий мехи, временами издавая возбужденное «уук», чувствовал, что он способен на большее.
Взрослый самец орангутанга может выглядеть как добродушная кипа старых носков, но в нем скрыта сила, способная заставить человека одного с ним веса жрать коврики.
Он перестал нагнетать воздух только тогда, когда рычаг раскалился, а резервуары начали шипеть и попукивать. Затем он ловко забросил себя в кресло. Все сооружение мягко гудело от чудовищного внутреннего давления.
Библиотекарь свел руки вместе и размял пальцы — прозвучавший треск, учитывая количество пальцев, был весьма впечатляющим.
Он воздел руки.
Замер.
Он опустил руки и вдавил клавиши Vox Humana, Vox Dei и Vox Diabolica. Орган застонал еще более настойчиво.
Он воздел руки.
Замер.
Он опустил руки и утопил все оставшиеся клавиши, включая двенадцать со знаком "?" на них и две с наклейками, извещающими на нескольких языках, что к ним нельзя прикасаться ни при каких условиях.
Он воздел руки.
Он воздел также и ноги, нацелившись ими на самые опасные педали.
Он зажмурил глаза.
Он застыл на мгновение в многозначительной тишине — летчик-испытатель, готовый ринуться за границы изведанного на космическом корабле «Мелодия». Он позволил текучему ощущению музыки заполнить мозг и стечь по рукам в пальцы.
Он зажмурил глаза.
Он застыл на мгновение в многозначительной тишине — летчик-испытатель, готовый ринуться за границы изведанного на космическом корабле «Мелодия». Он позволил текучему ощущению музыки заполнить мозг и стечь по рукам в пальцы.
Его руки обрушились вниз.
— Что мы сделлалли? Что мы сделлалли? — вопрошал Имп. Возбуждение носилось босиком вверх и вниз у него по хребту.
Они сидели в маленькой тесной комнатке за баром. Глод снял шлем и протирал его изнутри.
— Веришь ли — размер четыре четверти, темп сто двадцать, тема и басовый рисунок.
— Чего это? — спросил тролль. — Чего значат все эти слова?
— Ты же музыкант, — сказал Глод. — Что ты делаешь, на твой взгляд?
— Молочу по ним молотками, — ответил Лайас, прирожденный барабанщик.
— А вот тот брейк ты сыгралл, — сказал Имп. — Ты знаешь… в середине… короче, бам бах бам бах, бамбамБАХ… откуда ты зналл, как сыграть этот брейк?
— Просто этот брейк должен был там быть, в том месте, — объяснил тролль.
Имп посмотрел на гитару. Она лежала на столе и тихонько играла сама себе, как будто кот мурлычет.
— Это ненормалльный инструмент, — сказал он, ткнув в нее пальцем. — Я просто стоялл там, а она игралла сама по себе!
— Наверное, принадлежала какому-то волшебнику, как я и говорил, — сказал Глод.
— Ну да! — возразил Лайас. — Никогда не слышал о волшебнике-музыканте. Музыка и магия не смешиваются.
Они посмотрели на гитару.
Импу не приходилось слышать о самоиграющих инструментах, за исключением легендарной арфы Оуэна Моунии, которая пела в случае опасности. И это было давно, в те дни когда вокруг было полно драконов. Поющие арфы ушли с драконами. Они казались совершенно неуместными в городе, на фоне гильдий и всего прочего.
Дверь распахнулась.
— Это было… потрясающе, парни! — сказал Гибискус Данельм. — Никогда не слышал ничего подобного! Сыграете здесь завтра ночью? Вот ваши пять долларов.
Глод сосчитал монеты.
— Мы четыре раза играли на бис, — мрачно сказал он.
— На вашем месте, — отозвался Гибискус, — Я бы пожаловался в Гильдию.
Трио посмотрело на монеты. Для людей, евших в последний раз двадцать четыре часа назад, они выглядели очень впечатляюще. Сумма, конечно, не тянула на взнос в Гильдию. С другой стороны, эти двадцать четыре часа были очень длинными.
— Если вы придете завтра, — сказал Гибискус, — я превращу эти пять в… шесть долларов. Ну как?
— Ох, ничего себе! — сказал гном.
Мастрим Ридкулли подскочил в постели, потому что кровать, мягко вибрируя, ползла через комнату.
О, это все-таки случилось! Они добрались до меня!
Традиционный для Университета карьерный рост, при котором преемник одевал тапочки покойного предшественника — иногда удостоверившись в его смерти — давно ушел в прошлое. В основном благодаря самому Ридкулли, который был мужчина рослый и в хорошей форме, и — как в этом смогли убедиться три полуночных претендента на аркканцлерство — обладал прекрасным слухом. С ними приключились различные неприятности — висение вниз головой на окне, лишающий сознания удар лопатой и переломы обеих рук. Кроме того, Ридкулли был известен как человек, спящий с двумя заряженными арбалетами у изголовья. Он был добрым человеком и, вероятно, не стал бы стрелять вам в оба уха. Эти соображения поддерживали более терпеливых волшебников. Всяк рано или поздно умрет. Они могут и подождать.
Ридкулли произвел быстрый переучет и счел свое первое впечатление ошибочным. Не было заметно никаких проявлений смертоносной магии. Был только звук, заполнивший комнату до потолка. Он нацепил шлепанцы и выскочил в коридор, в котором толклись преподаватели, расспрашивающие друг друга какого черта тут происходит. С потолка осыпалась штукатурка, заволакивая все плотным туманом.
— Кто причиной шуму сему?! — заорал Ридкулли.
Ответом было неслышное раскрывание ртов и множественное пожимание плечами.
— Хорошо же, я сам это выясню! — пророкотал Аркканцлер и устремился к лестнице.
Остальные гуськом поспешили за ним. Он двигался на негнущихся ногах — ярко свидетельство того, что этот прямолинейный человек близок к точке воспламенения.
Трио хранило молчание всю дорогу из «Барабана». Никто не проронил ни слова по пути к Гимлетовым деликатесам. Никто ничего не сказал, пока они ждали своей очереди. Затем все, что они говорили, было: «Так… правильно… одну четверную порцию Грызуччи с тритонами, перца поменьше, одно Клатчское Жаркое с двойным салями и одна Страта — и чтоб никакой урановой смолки». Они уселись и стали ждать. Гитара тихонька наигрывала короткий четырехтоновый рифф. Они старались об этом не думать. Они пытались думать о чем-нибудь другом.
— Думаю сменить имя, — заявил наконец Лайас. — Я хочу сказать — Лайас? Не очень хорошее имя для музыкального бизнеса.
— И на что же ты его сменишь? — спросил Глод.
— Я думал… не смейтесь… я думал… Клиф? — сказал Лайас.
— Клиф?
— Прекрасное тролльское имя. Очень каменистое. Очень крутое. Что в нем не то? — обороняющимся тоном заявил Клиф не Лайас.
— Ну… да… но… ну, я не знаю… Клиф? Не припомню в этом бизнесе никого с именем вроде Клифа.
— Так или иначе, получше, чем Глод.
— Я сжился с Глодом, — сказал Глод. — А Имп сжился с Импом, так?
Имп смотрел на гитару. Это все неправильно, думал он. Я ведь почти не прикасался к ней. И как я устал…
— Не уверен, — несчастным голосом ответил он. — Не уверен, что Имп — подходящее имя для… этой музыки. — Его голос сошел на нет. Он зевнул.
— Имп? — сказал через некоторое время Глод.
— Хммм? — ответил Имп. А еще кто-то там наблюдал за ним. Это уж совсем глупо. Не может же он сказать: мне кажется, кто-то смотрел на меня, когда я стоял там, на сцене. Они ответят: правда? все это очень таинственно, действительно, как такое могло быть?..
— Имп? — повторил Глод. — Почему ты постукиваешь пальцами вот так?
Имп посмотрел вниз.
— Я постукивалл?
— Да.
— Просто задумаллся. В общем, мое имя не подходит длля такой музыки. И имя, и фамиллия.
— А что они вообще значат на нормальном языке? — спросил Глод.
— Ну, вся моя семья — Селлайны, — ответил Имп, проигнорировав выпад против древнего наречия. — Это означает «падубовые». В Лламедосе только падуб и растет. Все осталльное сразу сгнивает.
— Не хотел говорить, — сказал Клиф. — Но «Имп» для меня звучит немного по-эльфийски.
— Это значит просто «деревянное ведро», — объяснил Имп. — Ну, вы понимаете. Вроде кадки или бадьи.
— Бадья… Бадья-и-Селлайн? — сказал Глод. — Бадди? Еще хуже Клифа, по моему мнению.
— Мне… кажется, что это звучит правилльно, — сказал Имп.
Глод пожал плечами и выгреб из кармана пригоршню мелочи.
— У нас еще осталось больше четырех долларов, — сказал он. — Но я знаю, куда можно девать и их.
— Мы доллжны отлложить их длля вступлления в Гилльдию, — сказал новый Бадди.
Глод уставился куда-то между ними.
— Нет, — сказал он. — У нас еще нет правильного звука. Я хочу сказать — это было очень хорошо, очень… по-новому… — он посмотрел на Импа-Бадди тяжелым взглядом. — Но кое-что мы все же упустили…
Он подарил Бадди не Импу еще один пронизывающий взгляд.
— Ты знаешь, что ты весь трясся? — спросил он. — Бегал по сцене на карачках, как будто у тебя полные трусы муравьев?
— Ничего не мог поделать, — ответил Бадди. Ему хотелось спать, но ритм продолжал пульсировать у него в голове.
— Я тоже заметил, — сказал Клиф. — Когда мы шли сюда, ты всю дорогу подпрыгивал, — он заглянул под стол. — А сейчас притопываешь
— И ты продолжаешь выстукивать пальцами, — сказал Глод.
— Я не могу перестать думать о музыке, — сказал Бадди. — Тут вы правы. Нам нужен… — он пробарабанил пальцами по столу, — звук вроде… панг панг панг ПАНГ Панг…
— Клавиши, ты имеешь в виду?
— Я имею?..
— В Оперном, на том берегу, появились эти новые пианофорте, сказал Глод.
— А, это барахло не для такой музыки, как наша, — сказал Клиф. — Это барахло для важных жирных ребят в напудренных париках.
— Я предвижу, — сказал Глод, бросая на Бадди еще один косой взгляд, — что если мы поставим эту штуку где-то недалеко от Им… недалеко от Бадди, то очень скоро она станет вполне подходящей. Так что пойдем и возьмем ее.
— Я слышал, что они стоят по четыре сотни долларов, — сказал Клиф. — Ни у кого нет столько зубов.
— Я не имел в виду — купим его, — объяснил Глод. — Просто… позаимствуем на время.
— Воровство, — сказал Клиф.
— Нет, нет, — возразил Глод. — Мы позволим им забрать его назад, когда закончим с ним.
— О. Тогда все в порядке.
Бадди не был ни барабанщиком, ни троллем, поэтому видел, что в глодовой аргументации имеются логические изъяны. И несколько недель назад он бы об этом сказал. Но тогда он был хороший мальчик из долины, который не пил, не ругался и играл на арфе на каждом друидическом жертвоприношении.