Сейчас ему было нужно это пианино. На звук это было почти то, что надо.
Он постукивал пальцами в такт мыслям.
— У нас нет никого, кто будет на нем играть, — заметил Клиф.
— Ты притащишь пианино, — сказал Глод. — Я притащу пианиста.
И все это время они косились на гитару.
Волшебники продвигались к органу. Воздух дрожал вокруг них, как будто его подогревали.
— Что за нечестивый шум! — прокричал Преподаватель Современного Руносложения.
— О, не знаю, не знаю! — провизжал в ответ Декан. — Это довольно привлекательно!
Меж труб трещали разряды. Наверху качающейся конструкции можно было различить Библиотекаря.
— Кто подкачивает его?! — заорал Ведущий Диспутатор.
Ридкулли заглянул за орган. Рычаг сам по себе ходил туда-сюда.
— Я не потерплю этого, — прорычал он, — в моем проклятом университете. Это будет еще похуже студентов.
Он поднял арбалет и выпустил стрелу прямо в главный резервуар. Раздался долгий вопль в тональности Ля-мажор, а затем орган взорвался.
История последовавших за этим секунд была восстановлена впоследствии в обсуждениях, проходивших в Необщей Комнате, куда волшебники удалялись, чтобы выпить крепких напитков или, как в случае Казначея — горячего молока. Преподаватель Современного Руносложения клялся, что 64-футовая труба «Грависсима» взмыла в небо на огненном столбе. Профессор Неопределенных Исследований сообщил, что когда они нашли Библиотекаря в фонтане на площади Сатор, далеко за пределами Университета, тот без конца повторял «уук, уук» и ухмылялся.
Казначей сказал, что видел дюжину голых молодых женщин, прыгающих у него в кровати, но Казначей частенько рассказывал что-то вроде этого, особенно когда долго никуда не выходил.
Декан вообще ничего не говорил. Он смотрел на всех стеклянными глазами, а в волосах у него трещали искры.
Он пытался понять, как получилось, что он выкрасил свою спальню в черный цвет.
… а бит продолжался…
Жизнеизмеритель Импа стоял в центре огромного стола. Смерть Крыс расхаживал вокруг него, попискивая себе под нос.
Сьюзан тоже смотрела на него. Не было никаких сомнений, что весь песок перетек в нижнюю колбу, однако в верхней было что-то еще, наполнявшее ее и потихоньку стекающее вниз. Оно было бледно-голубым и бешено извивалось само по себе, как ополоумевший дым.
— Ты когда-нибудь видел что-то вроде этого? — спросила она.
— ПИСК.
— Я тем более.
Сьюзан вскочила. Туманные силуэты вдоль стен теперь, когда она привыкла к ним, уже не казались ей ни какими-то механизмами, но и не деталями интерьера. Они наводили на мысль о планетарии, который стоял на лужайке в школе, хотя траектории каких звезд они могли вычислять она затруднилась бы сказать. Они казались проекциями вещей слишком странных даже для этого странного измерения.
Она хотела сохранить ему жизнь и это было правильно, она знала. Как только она услышала его имя… ну, оно было важно. Она унаследовала часть памяти Смерти. Она никогда не встречала этого парня, но может быть он — встречал. Она чувствовала, что его имя и лицо так прочно обосновались в ее сознании, что все ее мысли вращались вокруг него.
Что-то успело спасти его раньше нее.
Она опять поднесла жизнеизмеритель к уху. И обнаружила, что притопывает ногой. А далекие тени пришли в движение.
Она бросилась бежать по полу, настоящему полу, за пределами ковра. Тени более всего напоминали овеществленную чистую математику. Множество кривых… непонятно чего. Указатели наподобие часовых стрелок, но размером с дерево, медленно двигались в воздухе.
Смерть Крыс вскарабкался к ней на плечо.
— Я полагаю, ты не знаешь, что происходит?
— ПИСК.
Сьюзан кивнула. Крысы умирают, когда приходит пора умирать. Они не пытаются избежать смерти или воскреснуть после нее. Никто никогда не видел крыс-зомби. Крысы знают, когда должны сдаться.
Было два часа ночи. Шел дождь. Констебль Детрит (Городская Стража Анк— Морпорка) охранял Дворец Оперы. Этому подходу к службе он научился у сержанта Колона. Если вы оказались в одиночестве дождливой ночью, ступайте охранять что-нибудь большое с удобными выступающими карнизами. Колон следовал этому правилу в течение многих лет, и в результате ни одна из главных городских достопримечательностей не было похищена [14].
Это была ночь, небогатая на происшествия. Разве что с час назад с небес обрушилась шестидесятичетырехфутовая органная труба. Детрит заинтересовался этим настолько, что хотел было пойти осмотреть кратер, но не пошел, поскольку был не уверен в криминальном характере этого казуса.
Кстати, он считал, что так обычно и появляются органные трубы.
Кроме того, последние пять минут он слышал приглушенные удары и редкие позвякивания изнутри Оперного. Он взял эти звуки на заметку. Детрит не хотел выставить себя глупцом. Он ведь никогда не бывал во Дворце Оперы и не знал, какие звуки он обычно производит в два часа пополуночи. Двери распахнулись и большой странной формы ящик, спотыкаясь, вышел на улицу.
Он перемещался необычным образом — несколько шагов вперед, пара шагов назад. И при этом беседовал сам с собой. Детрит посмотрел вниз. Он увидел — он на секунду задумался — не менее семи ног различных размеров, причем только четыре из них имели ступни. Детрит неуклюже догнал ящик и постучал по стенке.
— Привет, привет, привет, чего это все… итак? — спросил он, тщательно следя за правильным построением фразы.
Ящик остановился и сообщил:
— Мы — пианино.
Детрит погрузился в размышления. У него не было уверенности относительно того, что такое пианино.
— Пианино ходит туда-сюда, что ли? — спросил он.
— Это… у нас же есть ноги, — сказало пианино.
Детрит признал разумность этого соображения.
— Но ведь сейчас середина ночи, — сказал он.
— Даже пианины должны иметь свободное время, — ответило пианино.
Детрит поскреб в затылке. Казалось, все это достаточно разумно.
— Ну ладно… Все в порядке, — сказал он.
Он смотрел, как пианино, дергаясь и вихляя из стороны в сторону, спустилось по мраморным ступеням и скрылось за углом. При этом оно продолжало разговор с собой.
— Как много у нас времени, как ты считаешь?
— Должны успеть добраться до моста. Он недостаточно умен, чтобы быть барабанщиком.
— Но он же полицейский.
— И что?
— Клиф?
— Ась?
— Мы можем попасться.
— Ему нас не остановить. У нас задание от Глода.
— Точно.
Пианино, опасно накренившись, пересекло лужу и спросило себя:
— Бадди?
— А.
— Почему я это сказал?
— Что сказал?
— Ну, что у нас задание… ты понимаешь… от Глода?
— Нууу… гном сказал нам — идите и принесите пианино, его зовут Глод, так что…
— Да. Да. Правильно… Но он ведь может нас остановить, я имею в виду, ему не помешают какие-то задания от каких-то гномов…
— Может, ты просто немного устал.
— Может, и правда, — сказало пианино с облегчением.
— Но, так или иначе, у нас задание от Глода.
— Ага.
Глод сидел в своих меблирашках и рассматривал гитару. Она прекратила играть, как только Бадди ушел, однако если подставить ухо близко-близко к струнам, можно было уловить тихое мягкое гудение.
Сейчас он очень осторожно протянул руку и коснулся…
Назвать внезапный трескучий звук диссонансом было бы слишком мягко. В этом звуке было рычание, он показывал когти.
Глод уселся на место. Все правильно. Верно. Это инструмент Бадди. Инструменты, на которых долгие годы играют одни и те же люди, сживаются с ними, хотя на памяти Глода и не было случаев, чтоб они избивали посторонних. Конечно, Бадди владеет им чуть больше одного дня, но принцип здесь, безусловно, тот же.
Была такая старая гномья легенда о Роге Фаргли, который начинал играть, когда приближалась опасность и — по неизвестным причинам — в присутствии хрена.
Была даже старая анк-морпоркская легенда о находящемся во Дворце или где-то еще старом барабане, бухавшем каждый раз, когда по Анку поднимались вражеские флотилии. В новейшие времена легенда приказала долго жить, отчасти потому что наступила Эра Разума, но в основном из-за того, что ни один флот не смог бы подняться по Анку без идущих впереди него бригад рабочих с лопатами.
А еще была троллья легенда о неких камнях, которые в морозные ночи…
В общем, суть всех этих легенд была в том, магические инструменты регулярно кому-нибудь подворачивались под руку.
Глод опять протянул к гитаре руку.
ДЖАД Адад адад да…
— Ну, хорошо, хорошо…
В конце концов, музыкальная лавка располагается прямо напротив Незримого Университета. Что бы там ни несли волшебники о статистических флуктуациях, когда приходилось объяснять появление говорящих крыс и ходячих деревьев, магия из университета все же просачивается наружу. Однако в этой гитаре не чувствовалось никакой магии. Чувствовалось, что она гораздо старше всякой магии. Как музыка.
Глод поразмыслил над тем, должен ли он убедить Им… Бадди вернуться с этой штукой в лавку и выбрать взамен нее нормальную гитару…
С другой стороны — шесть долларов это шесть долларов, как ни крути.
Что-то ударилось в дверь.
— Кто там? — спросил он, поднимая взгляд.
Пауза за дверью была достаточно долгой, чтобы он догадался и сам.
— Клиф?
— Ага. У нас тут пианино.
— Заносите его внутрь.
— Отломали ему ноги, крышку и еще кое-что, но в целом оно в порядке.
— Ну, так заносите же его внутрь!
— Дверь слишком узкая.
Бадди, поднимающийся по ступеням следом за Клифом, услышал хруст дерева.
— Попробуй еще разок.
— Пройдет только так.
Дверь превратилась в дыру, формой соответствующую пианино. Рядом стоял Глод с топором в руках. Бадди оглядел разнесенную лестничную площадку.
— Какого черта вы тут натворили?! Ведь эта стена чья-то еще!
— Ну, так что? Пианино тоже чье-то еще.
— Да, но… ты же не можешь просто так рубить стены…
— Что важнее — какая-то стена или правильный звук?
Бадди смешался. Одна часть его говорила — что за нелепость, это же просто музыка. Другая часть возражала — и куда как более отчетливо — глупости, это только стена. Целиком же получилось следующее:
— Ох, раз ты так ставишь вопрос… Что насчет пианиста?
— Я же говорил тебе, я знаю, где его найти, — сказал Глод.
Какая-то часть его изумлялась: я пробил дыру в собственной стене! Это будет стоить мне многих дней переклейки обоев!
Альберт был в конюшне, вооруженный лопатой и тачкой.
— Хорошо прогулялась? — спросил он, когда силуэт Сьюзан нарисовался в дверях.
— Эээ… Да… Я предполага…
— Рад слышать, — сказал Альберт, не поднимая глаз. Его лопата глухо ударилась о тачку.
— Только… Произошло что-то, что может оказаться необычным.
— Жаль слышать это, — Альберт подхватил тачку и покатил ее в сад.
Сьюзан понимала, что от нее ожидается. Ожидается, что она станет извиняться и тогда вдруг окажется, что у сварливого старого Альберта золотое сердце, что несмотря ни на что они друзья, и он поможет ей и все растолкует, а она окажется глупой девчонкой, которая ни на что не способна.
Фигушки.
Она вернулась в конюшню, где Бинки исследовала содержимое ведра. В Квирмском Колледже для Юных Леди воспитывали веру в себя и логическое мышление. Именно поэтому родители отправили ее туда. Они предполагали, что безопаснее всего будет изолировать ее от острых граней мира. Все равно, что ожидать, что на человека никто не нападет, если не рассказывать ему о самообороне.
В Незримом Университете эксцентричность преподавателей была в порядке вещей. В конце концов, люди составляют представлением о том, каким должно быть нормальное человеческое существо путем постоянного соотнесения своих действий с реакцией окружающих, а когда все окружающие — волшебники, как и ты сам, спираль развития может только стремительно уходить вниз. Библиотекарь был орангутангом и никому этот факт не казался странным. Чтец Эзотерических Штудий проводил так много времени за чтением в помещении, именуемой Казначеем «малюсенькой комнатой»[15], что даже в официальных документах титуловался Чтецом В Сортире. Сам Казначей в любом нормальном обществе считался бы более расклеившимся, чем почтовый конверт под дождем. Декан потратил семнадцать лет на написание трактата «К Вопросу Использования Слога „ЭНК“ в Левитационных Заклинаниях Раннего Туманного Периода». Аркканцлер, который регулярно использовал длинную галерею над Главным Залом для упражнений в стрельбе и успел два раза неумышленно подстрелить Казначея, считал, что все преподаватели сумасшедшие, как полярные гагары, чем бы эти гагары ни являлись. «Нехватка свежего воздуха» — говаривал он. «Слишком много сидят взаперти. Гноят мозги». Гораздо чаще он говорил: «Утка!».
И никто из них, за исключением Ридкулли и Библиотекаря, не был ранней пташкой.
Завтрак, если он вообще случался, случался в районе одиннадцати часов. Волшебники тянулись в буфет, приподнимали большие серебряные крышки супниц и морщились от резких запахов. Ридкулли предпочитал обильные жирные завтраки, особенно если подавались те полупрозрачные сосиски с некими зелеными включениями, относительно которых можно было только надеяться, что это просто какая-то трава. Поскольку выбор меню был прерогативой Аркканцлера, многие волшебники из брезгливых вообще отказались завтракать и влачили жалкое существование, питаясь лишь в обед, полдник, ужин и поздний ужин, не считая случайных перекусов. Так что этим утром в Главном Зале было немного народа. Кроме того, в нем сильно сквозило. Бригада рабочих занималась чем-то под потолком.
Ридкулли отложил вилку…
— Ну ладно, кто еси творящий сие? — вопросил он. — Сознавайся, человече.
— Творящий что, Аркканцлер? — переспросил Главный Диспутатор
— Кто-то топает ногой.
Волшебники посмотрели вдоль стола. Декан со счастливым видом пялился в пространство.
— Декан? — сказал Главный Диспутатор.
Левая рука декана замерла недалеко ото рта. Правая совершала ритмические движения где-то в районе почек.
— Понятия не имею, что он, по его мнению, творит, — сказал Ридкулли. — Но по моему мнение, это что-то негигиеничное.
— Я думаю, он играет на невидимом банджо, Аркканцлер, — сказал Преподаватель Современного Руносложения.
— Что ж, по крайней мере, оно беззвучное, — заметил Аркканцлер. Он посмотрел на дыру в кровле, через которую в зал обрушивался поток непривычного дневного света. — Кто-нибудь видел Библиотекаря?
Орангутанг был занят. Он укрылся в одном из библиотечных подвалов, который использовал в качестве главной мастерской и книжного госпиталя. Здесь у него стояли разнообразные прессы и гильотины, и стойка, полная жестянок с отвратительными субстанциями, из которых он готовил свой собственный переплетный клей и прочую скучную косметику для Музы литературы. Сейчас он спустился сюда с некоей книгой. Чтобы найти ее, пришлось потратить несколько часов.
Библиотека содержала не только магические книги, из которых иные были до того опасны, что их приковывали к полкам. В ней также имелись замечательно заурядные издания, отпечатанные на обычнейшей бумаге совершенно мирскими чернилами. Было бы большой ошибкой считать, что они менее опасны, только потому, что от чтения их не случается фейерверка в небе. Подчас чтение их было куда более опасным трюком, сопряженным с фейерверками в читательском мозгу.
К примеру, толстый том, раскрытый Библиотекарем, содержал некоторые избранные рисунки Леонардо из Квирма, опытного художника и сертифицированного гения, с сознанием столь пытливым, что оно непременно возвращалось с сувенирами отовсюду, куда бы его ни занесло.
Книги Леонардо содержали массу набросков котят, водных потоков, жен влиятельных анк-морпоркских коммерсантов, чьи портреты обеспечивали его существование, как он его понимал. Но Леонардо не зря был гением, тонко чувствующим чудесные тайны мира — поля переполняли детализованные рассеянные почеркушки того, что занимало его ум в тот или иной момент: огромные, приводимые в действие водой механизмы для обрушения городских стен на головы противника; новые типы тяжелых ружей для обстреливания противника снарядами с пылающей нефтью; пороховые ракеты для осыпания противника горящим фосфором — и прочими произведениями Эры Разума.
И было там кое-что еще. Библиотекарь заметил это, пролистывая однажды том, и был изрядно озадачен. Оно казалось здесь совершенно не к месту [16]. Его волосатые руки перебрасывали страницы. Где-то здесь… Вот! Да. О, ДА.
… Оно заговорило с ним на языке Бита…
Аркканцлер удобно устроился за бильярдным столом. Много лет назад он избавился от стола письменного. Бильярдный был во всех отношениях предпочтительнее. Предметы не сваливаются на пол, имеется шесть удобных карманов, для хранения нужных вещей, а когда ему надоедали дела, он всегда мог сгрести всю писанину на пол и поотрабатывать крученый удар. [17]. Он никогда не утруждался загружать бумаги обратно на стол. Опыт подсказывал ему, что ничего действительно важного никогда не записывается, из-за чего люди тратят массу времени на ругань.
Он взял перо и принялся писать.
Он сочинял мемуары. Пока что ему удалось составить название: «Вдоль по Анку с Луком, Удочкой и Посохом с Шишкой на Конце».
«Не многие люди осознают», — писал он, — «что в реке Анк имеется значительная и многообразная популяцию пифсинов». [18].
Он отшвырнул перо и пронесся по коридору в кабинет Декана.
— Что это еще за дерьмо?! — заорал он.
Декан подпрыгнул.
— Это, это, это, это гитара, Аркканцлер, — бормотал он, поспешно отступая назад по мере того, как Ридкулли наступал на него. — Я купил ее.