Подросток громко всхлипнул, вытер нос рукавом, оттолкнул расслабленную руку вампира.
– Что, получил? Так тебе и надо! Оставить бы тебя здесь. Валялся бы до тех пор, пока сам не превратился в мумию.
Дальнейший путь запомнился плохо.
В коридоре с лампами дневного света Лориан понял, что больше не может сдвинуться с места. Но чьи-то сильные руки рывком забрали у него бесчувственное тело. Рядом стоял Кристоф. Сильный, невозмутимый, спокойный. При взгляде на него стразу стало лучше.
– Скорее, Лориан.
Кадаверциан с неправдоподобной легкостью перекинул через плечо тело Дарэла и пошел к выходу. Остальные поспешили за ним.
Серые предрассветные сумерки. Четкими стали силуэты деревьев и домов.
Вивиан бросился к машине, открыл перед Кристофом дверцу, помог ему уложить Дарэла на сиденье, обежал «БМВ», сел за руль. Сэм занял свое место. Колдун толкнул замешкавшегося Лориана внутрь и сам устроился рядом.
– Мы не успеем добраться ни до его, ни до моего дома. Это противоположный конец города. Придется останавливаться в другом месте, – пояснил кадаверциан подростку.
Автомобиль несся по проспекту, игнорируя красный свет светофоров. Один раз за ним попыталась увязаться полицейская машина, но тут же свернула в сторону, «забыв» о нарушителях. Сэм тихонько постукивал кулаком по ручке дверцы. Нервничал. Боялся, что не успеют до восхода солнца. Дарэл по-прежнему не подавал признаков жизни. Его запрокинутая голова лежала на спинке сиденья, глубокие раны краснели на белой коже шеи. Кристоф был абсолютно спокоен.
– Ну? – спросил он, поняв, что Лориану не терпится задать вопрос.
Подросток почувствовал, как горячеют щеки:
– Да, нет ерунда. Не важно.
– Спрашивай.
– Куда Вивиан дел шпагу после драки в парке? – Прозвучало это глупее некуда, но договорить пришлось. – На поясе не висит, под курткой вроде не заметно...
Кристоф рассмеялся. Серьезные глаза молодого кадаверциана, отражающиеся в зеркале заднего вида, смешливо прищурились.
– Потом расскажу, – пообещал он и резко повернул руль. Машина въехала во двор.
Кристоф вышел, снова взвалил на плечи Дарэла и почти бегом скрылся в подъезде. Спутники поспешили следом за ним. Не дожидаясь лифта, поднялись на четвертый этаж. Колдун открыл металлическую дверь, впустил всех и повернул ключ в замке.
Это была полупустая просторная двухкомнатная квартира. Только что после дорогого ремонта. Здесь еще пахло новым ковровым покрытием и влажными обоями. Подвесные потолки, великолепные дубовые полы, светлые стены, кажущиеся шелковыми в мягком свете ламп. Окон то ли вообще нет, то ли они отлично замаскированы.
Вивиан и Сэм остались в гостиной. Кристоф сгрузил даханавара на широкий диван в соседней комнате. Знакомым жестом закатал рукав на своей рубашке.
– Подержи ему голову, – распорядился кадаверциан и прокусил запястье. На белые манжеты снова брызнула кровь.
– А ему не вредно пить твою кровь? Вы же из разных кланов, – тихо спросил Лориан, осторожно придерживая тяжелый затылок.
– Не вредно, – сухо отозвался колдун, и было непонятно – раздражает его неуместное любопытство или настораживает непомерная любознательность.
Кровоточащая рука прижалась ко рту Дарэла, и тот впился в нее. Сжал предплечье Кристофа и пил жадно, торопливо, долго.
Колдун внимательно посмотрел на Лориана:
– Не очень красивое зрелище?
– Да. Не очень.
– Вот так это выглядит на самом деле. А когда прокусывают сонную артерию, – свободной рукой он провел себе по шее, – еще отвратительнее.
– Наверное.
Кадаверциан болезненно поморщился, разжал скрюченные пальцы Дарэла, перехватил свое запястье, останавливая кровь:
– Теперь он придет в себя.
Даханавар пошевелился. Его лицо больше не выглядело трупно-безжизненым, он глубоко вздохнул несколько раз, открыл глаза. Посмотрел на Кристофа, потом перевел взгляд на растрепанного, грязного Лориана в металлическом ошейнике. Резко сел на диване, ладонью поспешно вытер губы, испачканные кровью. Уже понял все, что произошло. Почувствовал. Он же телепат.
– Лориан, я... я ничего тебе не сделал? Не пытался... когда ты...
– Пытался, – ответил за него Кристоф. Застегнул манжет, зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью, сел в кресло у стены. – И не ты один.
Дарэл свирепо глянул на него, но от комментариев воздержался:
– Лориан, извини, я...
– Знаю. Ты не хотел. Я не обижаюсь. Просто ты...
– Просто я – вампир. И для тебя опасно общаться со мной.
ГЛАВА 8 ИСКУССТВО ФЭРИ
28 октября 2004Картина была великолепна.
Из полумрака прямо над зрителем нависала колонна. Казалось, еще мгновение – и она упадет. Придавит росток плюща, растущий у подножия, погребет под собой девушку, остановившуюся на ступенях храма. Рухнет, выломав кусок рамы, разорвет холст, выбьет из мраморного пола каменные брызги...
Паула отвела взгляд, чтобы избавиться от ощущения опасности, веявшей от полотна. Александр стоял в дальнем конце комнаты, у фальшивого окна. За тонким венецианским стеклом пейзаж – жаркий испанский полдень. Пыльные кроны деревьев в плывущей дымке, холмы цвета охры и громады облаков, кипящие ослепительными солнечными лучами.
Фигура маэстро на фоне южной страны казалась нереальной, словно его вырезали из черной бумаги и наложили на цветную картинку. Как в театре теней. Площадь Вероны. Маленький павильон. Вход десять лир. Темные контуры, движущиеся за белым, туго натянутым полотном. Воспоминание было таким ярким, что Паула на мгновение почувствовала запах смолы от свежих досок помоста, а во рту вкус лакричных леденцов. Усилием воли отогнала видение прошлого.
Снова посмотрела на колонну, готовую прорвать холст, на хрупкую девушку, не догадывающуюся, что ее тело через секунду разобьет каменная глыба.
– Великолепная картина. Идеальная, – сказала Паула тихо, почти шепотом, для самой себя, но маэстро услышал. Медленно обернулся, посмотрел мимо ученицы, иронично приподнял бровь:
– Говорят, трагедия художника в том, что он не может достигнуть идеала. Но на самом деле, когда тот достигнут, причем в полной мере, возникает еще большее разочарование. Волшебная сила, таинственность совершенного творения теряется. Созданное произведение становится всего лишь отправной точкой для создания другого, не похожего на прежний идеал.
Паула улыбнулась. Раньше она честно пыталась понять парадоксальные размышления Александра, теперь просто наслаждалась ими. Принимая как аксиому каждое высказывание.
– И чей же это загубленный идеал?
– Ты не знаешь его. Пока никто не знает.
– Это символы? Плющ, ионическая колонна, полуразрушенная лестница на заднем плане... Они изображены с умыслом, или просто...
– Думаю, он сам не может сказать точно. Единственная цель художника – запечатлеть собственные переживания. Но с того момента как произведение закончено, оно живет самостоятельной жизнью и высказывает совсем не то, что в него было заложено.
Александр подошел ближе. Встал за спиной Паулы. Она продолжала смотреть на картину и вдруг увидела. Цвета на полотне стали меняться. Густая киноварь проступила сквозь белила, и теперь светлый хитон девушки у колонны перечеркивала алая полоса пояса.
Дрожь восхищения пробежала по спине ученицы, как всегда, когда она видела волшебство маэстро.
– Так лучше, – произнес он, и Паула снова задрожала, на этот раз от его голоса. Глубокого, наполненного низкими звучными нотами. Банальные желания, недопустимые во время сеанса высшей магии, затуманили голову. Ясность восприятия рассеялась. В его словах больше не было смысла, лишь чередование минорных нот, словно в пении виолончели.
– Природа, как и жизнь, всего лишь копирует искусство. Воздействуя на произведение искусства, я меняю реальность.
Она пыталась сосредоточиться, но добилась только того, что услышала стук его сердца. Размеренный, чуть замедленный, эхом отдающийся в ее теле.
– Паула, взгляни на себя.
Когда Александр произносил ее имя, в его голос возвращался легкий акцент. Получалось «Паола». Юная фэри посмотрела на свою белую блузку. На тонкой ткани рукава появилась алая полоса – от плеча до манжета. Такого же цвета, как и на полотне. Вот оно – воздействие искусства на реальность. Наверное, если бы он захотел, колонна на картине рухнула на девушку, стоящую на переднем плане, а Паула упала бы на пол с размозженной головой.
Ученица снова взглянула на рукав. Красный цвет был лишним в ее костюме, и маэстро прекрасно знал это. Шутка в его стиле. Еще вчера он цитировал Бодлера[17], завязывая галстук перед зеркалом: «Неразумно сводить дендизм к преувеличенному пристрастию к нарядам и внешней элегантности. Для истинного денди все материальные атрибуты – лишь символ аристократического превосходства его духа».
Воздействие на реальность через искусство... Иногда невозможно понять, говорит он серьезно или виртуозно играет своими парадоксами, дразня наивную ученицу.
Она была его ребенком. Любимой воспитанницей. Говорят, самой способной. Умела очаровывать, завораживать, соблазнять. Но не обладала его магической властью над миром. Александр был настолько умен, что рядом с ним не стыдно быть глупой. Недостижимая вершина. Если мудрость достигается с годами, то Паула не представляла, сколько веков нужно прожить, чтобы приблизиться к ней.
Он говорит, природа и жизнь – всего лишь отражение искусства. Разумом она могла понять это. Распутать сложное умозаключение, сделав его более-менее приемлемым для своей логики. Но почувствовать – нет. Отсюда ее бессилие в фэриартосской магии: влиять на реальность с помощью вымышленных образов.
Жизнь подражает Искусству гораздо более, нежели Искусство – Жизни... И так было всегда. Великий художник создает тип, а жизнь старается скопировать его. Воспроизвести в популярной форме. Сколько молодых людей покончили с собой, потому что это сделал Вертер в книге Гёте. И сколько прекрасных детей родилось в Элладе потому, что их матери смотрели на великолепные, совершенные статуи. Туманы не существовали в восприятии людей, пока искусство не изобразило их.
Это не были слова маэстро. Но, повторяя великого английского писателя и драматурга, Александр добился того, что нереально создать человеку. Наполнил магией великолепную теорию. Подобрал совершенный магический ключ к несовершенной реальности. Жаль, что сам Оскар Уайльд отказался принять бессмертие, чтобы насладиться реальными плодами своей идеи.
Когда-нибудь Паула поймет, почувствует и сможет создавать свою реальность. А пока она находит красивых, умных, талантливых, избранных. Тех, кто со временем все меньше и меньше будет соприкасаться с жизнью, потому что та несовершенна и жестока, за ее дары приходится платить непомерно высокую цену, катастрофы случаются в ней не с теми и не тогда, и она или слишком коротка или чрезмерно длинна.
Искусство никогда не причиняет боли. Волшебный мир, созданный им, вызывает страдания без реальной физической муки, печаль без трагедии, грусть без горечи. Он совершенен. И те, кто создают этот мир, должны быть подобны ему...
Паула не чувствовала себя совершенной. Она ничего не создавала. А лишь, как сказал Дарэл Даханавар, бегала по приказу своего господина. Но телепат не знает теории маэстро. Он всего лишь ворует чужие мысли и оживляет за их счет свою душу.
А Гемран... Гемран был нужен ей. Нужен, и все! И она не собиралась ни перед кем отчитываться!
– Александр, я хотела поговорить с тобой о Вэнсе.
Он отошел от картины, сел в низкое кресло, стоящее у низкого столика, положил ногу на ногу:
– И что ты хотела мне сказать о Вэнсе?
– Я думаю, он может стать одним из нас.
Маэстро вынул из вазы цветок подсолнуха, рассеянно покрутил его в пальцах.
– Может. Но не станет. По крайней мере не теперь.
Паула в отчаянии обвела взглядом комнату. Здесь все было великолепно. Идеально. Полная гармония цветов и линий. На этом диване так удобно сидеть, забравшись с ногами на его упругие подушки, эта лампа дает удивительно приятный золотистый свет, ковер нежно пружинит под ногами, круглое зеркало на стене сделано из отполированного серебра, и человек, отражаясь в нем, кажется окруженным божественным сиянием. И жаркий испанский полдень «за окном». Кажется, солнечные лучи бьют в комнату, освещая каждый уголок. Это ощущение возникает из-за правильно подобранных красок. Лимонные шторы, сливочный ковер, светлые гобелены. И только картина черным пятном выделяется на стене.
– Но почему? Почему ты против? Он очень талантлив.
И, так нравится публике.
– Да. – Фэриартос небрежно опустил цветок обратно в вазу. – Публика всегда чувствует себя великолепно, когда с ней беседует посредственность.
– Вэнс не посредственность! – Паула сама не ожидала от себя подобной горячности. – Ты же знаешь!
Маэстро ответил одной многозначительной улыбкой. В ней было и сомнение в объективности ученицы, и недоверие к успеху Гемрана, и легкая усталость от вереницы людей искусства, мелькающих каждый день перед глазами. Среди них встречалось очень мало по-настоящему талантливых.
Вэнс нужен ей. Александр непостижим. Его ум, магнетизм, его волшебная сила иногда становились непосильны для нее. Хотелось перенести на себя хотя бы часть восхищения, достающегося ему. А Гемран так смотрел на нее. С любовью, обожанием, тоской...
Паула подошла к креслу, в котором сидел маэстро, опустилась на пол, не думая о том, что может испортить свой английский костюм. Ворс мягкого ковра примялся под коленями. Александр взял ее за подбородок, заставил запрокинуть голову и посмотреть себе в глаза.
– Мышление – самое нездоровое занятие на свете. От него люди умирают так же, как и от других болезней.
Она улыбнулась в ответ. Не хотела, но губы сами послушно растянулись в улыбке.
– Ты хочешь, чтобы я меньше думала?
– Я хочу, чтобы ты больше чувствовала.
Он провел большим пальцем по ее лбу. И сразу захотелось закрыть глаза, прижаться щекой к его колену и постараться выкинуть из головы все мысли. До единой. Но не получилось.
Зазвонил телефон. Александр перегнулся через подлокотник, одной рукой достал трубку, другой удержал ученицу на месте. Она как раз поднималась, хотела уйти, чтобы не мешать разговору. Но теперь осталась. Замерла в неустойчивой позе, стоя на одном колене перед маэстро. Его глаза оказались на уровне глубокого выреза ее блузки, но взгляд фэриартоса остался сосредоточенным, напряженным, незаинтересованным.
– Слушаю. – Его голос изменился, стал сухим, неприятным. – Да... да. Помню.
Паула не слышала, с кем он говорит, но почему-то представляла собеседника уверенным и властным. Александр хмурился все сильнее, угрюмо смотрел на картину, и та вдруг стала меняться. Словно на полотно щедро плеснули растворителем. Краски текли, превращая композицию в безобразную мазню.
Юная фэри осторожно положила ладонь на запястье учителя, почувствовала его напряжение, попыталась успокоить мысленно. В ответ на эту робкую ласку он посмотрел на нее, увидел тревогу в глазах, кивнул едва заметно, и картина спустя мгновение приобрела нормальный вид.
– Да. Я понял.
Собеседник первым закончил разговор. Александр положил трубку. Стремительно поднялся, отошел к «окну».
– Кто это был? – решилась спросить Паула, поворачиваясь за ним. И напомнила сама себе цветок подсолнуха, который так же следит за движением солнца по небу.
– Вьесчи.
Не нужно было спрашивать, какой именно. Понятно и так. Рамон де Кобреро.
– Что ему нужно?
– Переодевайся, – резко ответил маэстро. – У тебя осталось сорок минут.
Она молча поднялась и пошла одеваться. Через два часа – в десять – начиналась презентация фотовыставки молодого перспективного фотохудожника. Пока еще человека.
Мероприятие проходило под патронажем клана Фэриартос. Идейным вдохновителем был Александр, исполнителем – Паула.
Девушка приехала за час до начала. Еще раз проверила столы, сервированные к фуршету, наличие прайс-листов для прессы. Указала телевизионщикам, где лучше установить камеры.
Естественно, все оказалось идеально. Несколько залов «Арт-галереи» были ярко освещены. Огромные, от пола до потолка, окна ловили блики ночной улицы. С той стороны казалось, что внутри люди медленно проплывают, не касаясь пола, и ореолы света окружают их. Голосов не слышно за толстыми пуленепробиваемыми стеклами, зато видно каждое изменение в лице, каждая морщинка, улыбка или недовольная гримаса. Театр пантомимы.
На стенах фотографии формата девяносто на сто двадцать. Социальные, лиричные, ироничные. Среди них есть и ее портрет. Паула стоит на самом краю тротуара. Мимо несутся машины – разноцветные полосы света, размазанные огни, плывущие вспышки. Весь мир кажется размытым. И только она, в черном длинном пальто, – четкая, неподвижная, реальная. Бледное лицо светится, как жемчужина, в глазах отражение блеска витрин.
Сам фотохудожник уже был здесь. Примчался за три часа до начала. И первым делом бросился перевешивать фотографии, посчитав, что нарушена общая композиция. Пауле уже доложили о его непомерной активности. Он еще не осознал наличие обслуживающего персонала, готового по первому требованию броситься выполнять приказание. Привык все делать сам. Но это пройдет со временем.
Влад стоял в офисе менеджера, возил по впалым щекам электробритвой и одновременно разговаривал с кем-то по телефону. Увидев ее, просиял и немедленно завершил разговор.
– Паула, рад тебя видеть! Извини, я тут, вот...
– Ничего, – улыбнулась она, с удовольствием прикасаясь губами к его свежевыбритой щеке. – Телевидение уже подъехало.
С их последней встречи, которая была на прошлой неделе, фотограф похудел еще сильнее. Удивительно, как это у него получалось. Лицо осунулось, нос заострился. Но светло-зеленые глаза сверкали неизменным оптимизмом, и человеческая звенящая энергия буквально выплескивалась из него. Волновался и радовался. Еще бы, выставка в крупнейшей галерее города! Редкая удача. На его работы обратил внимание знаменитый меценат. Сам Александр Данвиль Мело. Тот, кто вытащил из неизвестности, почти из нищеты популярного художника Илью Комарова. Можно не сомневаться, после этой презентации имя Влада станет известным не только в творческой среде, а еще через пару выставок – знаменитым.