– Паула, рад тебя видеть! Извини, я тут, вот...
– Ничего, – улыбнулась она, с удовольствием прикасаясь губами к его свежевыбритой щеке. – Телевидение уже подъехало.
С их последней встречи, которая была на прошлой неделе, фотограф похудел еще сильнее. Удивительно, как это у него получалось. Лицо осунулось, нос заострился. Но светло-зеленые глаза сверкали неизменным оптимизмом, и человеческая звенящая энергия буквально выплескивалась из него. Волновался и радовался. Еще бы, выставка в крупнейшей галерее города! Редкая удача. На его работы обратил внимание знаменитый меценат. Сам Александр Данвиль Мело. Тот, кто вытащил из неизвестности, почти из нищеты популярного художника Илью Комарова. Можно не сомневаться, после этой презентации имя Влада станет известным не только в творческой среде, а еще через пару выставок – знаменитым.
Он нравился Пауле. Впрочем, он нравился всем. Друзьям, моделям, с которыми работал, коллегами. Даже те, кто ненавидел сниматься, признавали, что «парень знает свое дело». Он умел заражать своей энергией, вдохновлять, убеждать. Великолепные качества для будущего фэриартоса. Усиленные магией клана, они превратятся в мощнейшее орудие.
Влад был помешан на фотографии и, кажется, видел мир по-своему, как будто через постоянный прицел объектива. Вот уж кто, без сомнения, быстро овладеет умением влиять на реальность через искусство.
Обаятельный, добрый, внимательный. Очень талантливый. Находка для клана. Еще несколько лет – он наберется опыта, отточит мастерство и будет готов войти в семью Фэриартос. Тогда Паула придет к нему и сделает великолепное, щедрое предложение, от которого трудно, почти невозможно, отказаться умному человеку.
У каждого смертного есть больное место. Тайное желание. Деньги, слава, мировая известность... Влад хотел жить долго. Лет до ста двадцати, как признавался сам с улыбкой. Хотел увидеть, изменится ли в следующем веке фотоискусство. Мечтал следить за этими изменениями, узнать, во что превратится современный цифровой фотоаппарат лет через пятьдесят.
Человеческая слабость, на которой легко сыграть. Вместо жалких шестидесяти-семидесяти лет жизни он получит бессмертие и вечную молодость. От такого предложения непереносимо отказаться. Что он теряет в этом мире? Только возможность снимать днем. Она поговорила с Владом несколько минут. Ему нравилось все. Освещение, просторные залы, блюда, предложенные для фуршета, список приглашенных, и сама Паула. Впрочем, он испытывал искренний интерес и симпатию ко всем, с кем общался.
Фэри поправила ему галстук, улыбнулась и отправилась в зал.
Гости постепенно прибывали. Телевизионщики, как всегда, группой. Она поздоровалась с парой журналистов. Оба были людьми, и оба обречены оставаться такими. Клан не проявлял к ним личного интереса. Один из них считался известным, другой изо всех сил претендовал на эту роль.
Взглянув мимо них, Паула заметила Элвиса. Красивый мужнина, – надо признать, – но совсем не в ее вкусе. Даже обидно. Кумир миллионов стоит рядом, а она испытывает к нему лишь сестринское участие. А ведь девушки сходили по нему с ума. До сих пор сходят. Не верят, что он умер. Придумывают нелепые легенды о его похищении инопланетянами. Смуглое лицо, темные широко расставленные глаза, широкая переносица, черные волнистые волосы, щедро политые гелем для укладки. Простой строгий костюм, разительно отличающийся от его прежних белых, красных, серебряных пиджаков и рубашек с закатанными рукавами. Неповторимое обаяние и сексуальность. Пожалуй, этим король рок-н-ролла и заводил поклонников. Пауле периодически хотелось узнать, как звезда пятидесятых ощущает себя в современной жизни. Но спрашивать об этом считалось нетактичным.
Певец едва заметно подмигнул ей и снова повернулся к фотографии, которую глубокомысленно изучал. «А ведь он тоже больше не поет, – подумала она неожиданно. – Так же, как и я... Проклятый Даханавар!» Она вдруг почувствовала такую ненависть к Дарэлу, как будто это он не давал ей петь. Усилием воли заставила себя не думать об этом, и пошла к другим гостям.
Фредди Фарах галантно поцеловал ей руку и шепнул на ухо милую непристойность. Паула рассмеялась, смерив собрата оценивающим, но ничего не значащим взглядом. Вряд ли он действительно был способен на то, о чем намекал.
Этот тоже никогда не испытывал недостатка в поклонницах, а уж тем более поклонниках. Фэриартос спасли его от неизлечимой болезни, чумы двадцатого века, и теперь он наслаждался новой, как говорил он «загробной», жизнью. Больше не упоминал свой звездный псевдоним, вернувшись к скромной наследственной фамилии.
У противоположной стены в окружении журналистов, точнее журналисток, стоял популярный писатель-фантаст. Один из тех, кого клан Фэриартос собирался обратить в ближайшее время. Но, к счастью, или к сожалению, Олег не знал этого. В отличие от большинства, одетого в строгие костюмы, он был в черных джинсах и серой футболке с ярко-красной надписью «Бей вампиров!». Видимо, еще находился под впечатлением от своей последней книги. Помнится, Александр, прочитав ее, помолчал и позволил себе один-единственный комментарий: «В Искусстве... хм... подобный взгляд на проблемы киндрэт также не лишен смысла...»
Литератора любили на телевидении. Потому как, кроме, харизмы (которая и привела его в клан Фэри) он обладал неплохим чувством юмора и хорошо поставленным голосом. Сейчас, сопровождая речь небрежными движениями руки, Олег излагал свои взгляды на современную литературу и ее несомненную связь с настроениями в обществе. Дальше умный человек мог бы сам сделать вывод о том, что фотография также отражает жизнь и проблемы социума. Журналистки нервно щелкали кнопками диктофонов и восхищенно ловили каждое слово.
Появилась известная поэтесса Ольга Артемьева в окружении трех новых почитателей, пара молодых телеведущих с музыкального канала в экстравагантных нарядах, модный художник со свитой поклонников, кинорежиссер, продюсер.
Паула машинально выполняла роль хозяйки, переходя от одного гостя к другому, улыбалась, принимала комплименты и поцелуи. Знакомила Влада с нужными людьми. И вампирами, естественно. Тот, излучая неизменное обаяние, тут же находил правильные слова для каждого и, похоже, производил нужное впечатление.
Ровно в десять часов фэри взяла микрофон и вышла в центр зала. Гости прервали болтовню. Глядя в их вежливо-заинтересованные лица, она объявила об открытии выставки молодого, но талантливого фотохудожника Влада Бондаря. Яркий свет прожектора зажег разноцветные огни в бриллиантах на ее руках и груди, и полосы серебристого сияния на платье. Затем несколько слов сказал Влад.
Через полчаса официальная часть была закончена. Оператор с камерой отправился бродить среди приглашенных знаменитостей, и Паула снова занялась своей работой. Беседовала с гостями, выслушивала впечатления от фотографий. Следила, чтобы опустевшие блюда на фуршетных столах своевременно наполнялись. Обычно культурные мероприятия вызывали у человеческой части посетителей непомерный аппетит. Остальные голод утолят позже...
Пока все шло прекрасно. Александр будет доволен. А ей можно гордиться своими организаторскими способностями. Как всегда.
Вэнс появился в десять сорок пять. Расслабившиеся телевизионщики сразу же оживились и, дожевывая бутерброды на ходу, устремились к рок-звезде. Гемран был мрачен, небрежно одет – джинсы, футболка с мордой скалящегося волка, кожаная куртка. В своей иронично-циничной манере он отшил журналистов, остановился, внимательно осмотрел зал, увидел ее, и его угрюмое лицо просветлело. Быстро подошел.
Не нужно быть телепатом, чтобы чувствовать в нем болезненный надлом. Казалось, в любой момент он может сорваться. Начнет играть в клубах с сомнительной репутацией, впадет в запой или сядет на героин. И Паула знала, кто в этом виноват. Она сама.
– Отлично выглядишь. – Гемран смотрел с жадной тоской. Внимательно рассматривал, останавливая взгляд на обнаженных руках, на глубоком вырезе платья, на губах. Не нужно применять магию, чтобы очаровать его.
Достаточно всего лишь приблизиться на один шаг, так чтобы он почувствовал запах ее духов, улыбнуться или опустить руку на его предплечье.
– Мы можем поговорить? – Голос Вэнса звучал глухо, щеки из-за трехдневной щетины казались еще сильнее запавшими.
Паула хотела бы поговорить с ним прямо сейчас, но вдруг сзади зашелестел нервный шепоток. Спиной чувствуя напряжение в зале, она обернулась. В центре стоял невысокий молодой человек лет двадцати. Хрупкий, белокурый, голубоглазый, с непередаваемым выражением спеси, презрения, высокомерия и самодовольства на тонком лице. Все киндрэт, присутствующие на выставке, нервно посматривали в его сторону. Человеческой половине гостей юноша был незнаком, поэтому они лишь бегло взглянули на него и снова вернулись к разговорам или угощению. Фэри судорожно сжала ножку бокала. Она показалась ледяной, а скулы как будто закололо изнутри мелкими острыми иголками.
Миклош Бальза. Глава клана Тхорнисх.
Она испугалась.
Но скорее умерла бы, чем показала это.
Подле юноши топтался чернобородый ухмыляющийся детина в кожаном плаще. Его круглая лысая голова блестела под ярким светом ламп, а сапоги оставляли заметные грязные следы на мраморном полу. Пауле показалось, что стекло бокала хрустнуло в ее крепко стиснутых пальцах.
Появления этого гостя она не ожидала. Даже представить не могла, что он придет.
– Так мы можем поговорить? – Вэнс не понял, почему она напряглась, замерла и отвернулась от него.
– Не сейчас.
– Когда?
– Завтра. Я позвоню тебе.
– Во сколько?
– В восемь. Вечера. А теперь, прошу тебя...
– Ясно. Я, как всегда, не вовремя.
Вэнс резко повернулся и направился к выходу, злой и обиженный, но она уже забыла о нем.
Фэри пошла вперед, от макушки до острых носков туфель излучая очарование, гостеприимство и сексуальность. Улыбаясь.
– Нахттотер Миклош! – Несмотря на предательский трепет в горле, голос звучал как надо: глубоко, певуче, обворожительно. – Какое удовольствие видеть вас здесь.
Тхорнисх усмехнулся. Оценил неприкрытую лесть, а также ее тело, плотно обтянутое шелком вечернего платья. Нагло осмотрел с ног до головы.
– Желаете посмотреть выставку? Я покажу работы, которые могут вас заинтересовать.
Он прищурил свои белесые, как будто выцветшие глаза.
– А ты знаешь, что может меня заинтересовать? – У него был странный голос. Молодой, чистый, и в то же время в нем проскальзывали хрипловатые низкие ноты.
Двуличный. Лживый. Опасный. Но, как и все, активно реагирующий на ее фэриартосскую привлекательность.
– Могу предположить. – Паула улыбнулась и непринужденным, естественным движением взяла тхорнисха под руку, мягко направляя в нужную сторону.
Он снова скривился в усмешке, но позволил вести себя. Видимо, у Миклоша сегодня было хорошее настроение. Йохан брел сзади, презрительно громким сопением выражая свое отношение к окружающим.
Влад тоже заметил нового посетителя, заинтересовался, хотел подойти. Паула едва заметно, но выразительно отрицательно качнула головой. Он понял, остался стоять на прежнем месте, удивленно глядя ей вслед. Объяснить ему, что господин Бальза весьма пренебрежительно относится к смертным, было бы очень трудно.
Идти рядом с тхорнисхом, чувствовать его прикосновения и желания, оказалось омерзительно. Черная, гнилая вода, под которой на дне рассыпано битое стекло. И она ступает по нему, улыбаясь, плавно покачивая бедрами, сохраняя спокойствие.
Паула знала, что Миклош предпочитает голубоглазых блондинок, а она брюнетка, с темными, почти черными глазами. Итальянка в прошлой жизни. Но его заинтересованный взгляд время от времени ощупывал ее. Когда любишь кровь третьей группы, это не значит, что рано или поздно не захочется попробовать вторую.
– Прошу вас. – Она сделала приглашающий жест в сторону зала, где были выставлены работы, посвященные войне и прочим социальным катастрофам.
Снимки были черно-белыми. И от этого еще более выразительными. Мертвые пустые дома с выбитыми стеклами, груды щебня, следы от гусениц танков. Мужчины в пыльном камуфляже с равнодушными лицами, заросшие до самых глаз черными бородами, с автоматами в опущенных руках на фоне белого восточного дворца. Молодой солдат, одной рукой прижимающий к себе тяжелую снайперскую винтовку, а в другой держащий металлическую кружку с кипятком. Вбитые в грязь поломанные детские игрушки. Стол в комнате с разрушенной стеной и следами пуль на потолке. Крупно – лицо мертвого человека и разбросанные вокруг него гильзы. Маленькие черные точки – заходящие на атаку боевые вертолеты над селом. Пролетающий на большой скорости бронетранспортер с облепившими его солдатами десанта. Беженцы, везущие на тележке уцелевшие вещи. Плачущая старуха. Горящий завод. Разбитый танк с оторванной башней и обгоревшими трупами экипажа. Засевший в обломках здания гранатометчик в чалме.
Паула убрала ладонь со сгиба руки Миклоша, отошла в строну, чтобы не раздражать своим присутствием и не видеть кровавые подробности на снимках. Йохан встал в противоположном конце зала, привалился спиной к стене. Его не интересовала выставка. Он зорко посматривал на своего господина. Как будто ожидал, что кто-нибудь решится причинить ему вред.
Сам нахттотер медленно переходил от одной фотографии к другой, рассматривал их с явным удовольствием, задерживался у особенно понравившихся. Со стороны он был похож на интеллигентного, симпатичного молодого человека, интересующегося современным искусством и не пропускающего ни одной новинки в культурной жизни города. Безобидный, утонченный театрал. Но первое впечатление рассеивалось, стоило посмотреть ему в глаза. Убийца и садист, жестокий выродок. Паула спокойно и доброжелательно улыбнулась, когда он мельком глянул на нее. И, повинуясь резкому кивку, подошла.
– Неплохо, – сделал вывод Миклош. – Вот это.
Маленькая девочка в драном платье, грязная, растрепанная, сидела рядом с развалинами, держа в руках такую же грязную куклу, и смотрела в объектив огромными, печальными, мудрыми глазами. Вокруг метались люди, спасатели выносили из завала раненого, рыдали родственники, шепчущейся кучкой стояли любопытные. Над местом катастрофы оседало облако пыли, вился дым. А ребенок продолжал смотреть на мир с недетским выражением смирения и спокойствия, прижимая к груди резиновую куклу.
– Это напоминает... – Тхорнисх повернулся к Пауле, глядя как будто сквозь нее остановившимся взглядом. – Помнишь материалы с Нюрнбергского процесса? Фотография девушки из концлагеря. Она среди других заключенных ждет похода в газовую камеру. Все уже раздеты, и она обнаженная сидит на переднем плане, прикрывая грудь рукой. У нее такие же покорные, печальные глаза.
Мадонна двадцатого века. А это, – кивнул на фотографию, – Мадонна двадцать первого.
Паула почувствовала, как перехватило горло. Она не ожидала такой реакции от Миклоша Тхорнисха.
– Ваши слова было бы лестно услышать автору. Это высокая оценка.
– Нет. Фотограф всего лишь снял то, что увидел. Но не он был режиссером, не он вызвал боль в глазах ребенка. Он не создатель катастрофы.
Теперь тхорнисх в упор смотрел на нее, пристально, внимательно и не как на игрушку, с которой приятно позабавиться. Ему хотелось поговорить, поделиться впечатлениями.
– Но он увидел, нахттотер. Не многие умеют видеть именно те мгновения, которые становятся картинами эпохи. Такими, как Джоконда Леонардо. На полотне не просто женщина. В ее глазах отражение века. Медленного, размеренного.
Он усмехнулся:
– С кем, как не с фэри, говорить об искусстве. Шестнадцатый век был не менее кровав и жесток, чем другие. Это время войн. Италия превратилась в поле нескончаемой битвы, в Спире происходило восстание за восстанием, алжирские корсары наводили ужас на испанцев и все Средиземноморье. Европа была одним большим костром. Конкистадоры огнем и мечом крестили инков, за Новый Свет шла грызня, а религиозные войны поставили Францию на колени.
– С кем, как ни с тхорнисхом, говорить о войне. – Паула улыбнулась, возвращая комплимент, если это был комплимент. – Я читала о событиях того времени, но в глазах Моны Лизы – мир и покой. Средоточие спокойствия – того, к чему всегда стремились люди...
В кармане Миклоша зазвонил телефон, лицо нахттотера перекосило от раздражения, он вытащил сотовый и с размаху швырнул в мусорную корзину. Тот жалобно звякнул, стукнувшись о дно, и замолчал. Йохан, наблюдавший за господином, невозмутимо подошел к урне, запустил в нее руку, покопался там, сосредоточенно сопя, и выудил мобильный.
– ...то, что представляет для них наивысшую ценность, – закончила Паула свою мысль, делая вид, что не заметила выходки тхорнисха.
– Мир не представляет никакой ценности, – недовольно буркнул тот, провожая взглядом заботливого помощника. – Мир – это покой, значит, отсутствие движения и развития. Катастрофы являются тем толчком, который возбуждает в людях творческую энергию, перетряхивает их, заставляет видеть новое. Не слюнявые пейзажики и натюрморты, а вот это. – Тхорнисх обвел ладонью фотографию. – То, что оживляет их собственную душу. А натюрморт может вызвать лишь рвоту или несварение желудка. Что?! – резко перебил он сам себя, заметив выражение ее лица. – В чем дело?
Паула поспешно захлопала ресницами, пытаясь очнуться от изумления и в какой-то мере восхищения.
– Жаль, что телевидение уже уехало. То, что вы говорили, хорошо бы повторить перед камерой.
Если он и был польщен, то не показал удовольствия от комплимента:
– У войны есть своя эстетика. Она выше понимания фэри, да и всех остальных. Я хочу познакомиться с фотографом...
Паула замешкалась всего лишь на мгновение:
– Господин Бальза, но он – человек.
Тхорнисх насмешливо покосился на нее: