— Мы давно наблюдаем за тобой, — продолжил человек в сером, снимая очки и тщательно протирая их белоснежной матерчатой салфеткой. Затем вновь нацепил очки на нос и посмотрел на неё пронзающим взглядом. — Ты прекрасно научилась взламывать коды. Кто тебя научил?
— Научил? Никто. Я сама догадалась. Это просто.
— Просто? — пристально посмотрел он на неё. — Тогда покажи мне, как ты делаешь это. Можешь сделать, ну, скажем, БТ?
— А что такое БТ? — спросила Анна.
— Бритиш телекоммьюникейшнз, — ответил полковник.
— Наверное, — пожала плечами Анна.
Смирнов встал и обошёл вокруг стола. Ростом он был чуть выше Анны.
— Иди сюда, — позвал он её и подвёл к другому столу, меньшему по размерам. Анна не заметила его сначала. На нём стоял ноутбук самой последней модели — такой, о приобретении которого Анна мечтала.
— Садись, — указал полковник на кожаное крутящееся кресло. Анна послушно села.
— Значит, так, — сказал он, — если ты сейчас, пока я здесь, а буду я здесь ещё… — он посмотрел на часы, — пятнадцать минут, взломаешь мне БТ, то этот компьютер — твой.
Анна не могла поверить услышанному. Немедленно её пальцы ударили по клавишам. Сначала неловко, так как клавиатура отличалась от той, к которой она привыкла. Но уже через минуту она освоилась и её пальцы начали свой прерывистый, судорожный танец. Компьютер работал быстро, и одна флюоресцирующая картинка на мониторе быстро сменяла другую, когда Анна всё глубже и глубже проникала в то, что стороннему человеку показалось бы лавиной хаотично возникающих цифр и символов. Из-под её пальцев каждые несколько секунд вылетали всё новые комбинации цифр, на которые где-то вдали, за тысячи километров отсюда, откликались другие машины. В том, что происходило сейчас в этом просторном кабинете, казалось, присутствовал какой-то элемент мистики, потустороннего. У полковника было такое чувство, какое бывает у агностиков, которые в первый раз видят происходящее у них на глазах чудо.
Внезапно, в ответ на особо длинную очередь, вылетевшую из-под пальцев Анны, через экран быстро промелькнули столбики цифр и появились слова: «Welcome to British Telecommunications Database».
— Поздравляю, — медленно сказал полковник. — Ты только что проникла в одну из самых защищённых баз данных. Ну что ж, уговор есть уговор — компьютер твой.
Анна ликовала. Она не могла поверить, что всё оборачивается так хорошо.
— Что же, — сказал полковник, возвращаясь за свой большой стол, — ты действительно такой человек, какой нам нужен. Мы дадим тебе возможность на правах привилегированного студента учиться в университете. Правда, — ухмыльнулся он, — ты сама могла бы преподать немало интересных уроков тамошним преподавателям. Но всё же технологии развиваются быстро, и мы должны помочь тебе быть всегда впереди.
— И ещё, — добавил он. — Тебе не нужно будет больше бояться… стука в дверь.
Анна вздрогнула.
— Итак, — он снова взглянул на часы, — если ты скажешь мне сейчас «нет», то никогда больше меня не увидишь и твоё дело пойдёт по обычным милицейским и судебным инстанциям. Или же ты говоришь сейчас «да» — и отправляешься домой. Выбор за тобой. Будешь работать на меня?
Анна посмотрела на него растерянно, но думала недолго.
— Да…
Рассвет только начинал вступать в свои права, когда Анна, с ноутбуком в руках, вышла из массивного грязно-жёлтого здания недалеко от центра Москвы. Это было совсем не то здание, куда её прошлой ночью привезли. Обветренные лица советской троицы — Маркса, Энгельса и Ленина — с подозрением взирали на неё с каменного барельефа, которым был украшен фасад. Казалось, они не верили в искренность её обращения.
Зато природа с радостью встречала Анну, приветствуя её освобождение наступлением весны. К утру ветер переменился, и тёплый фронт с юго-запада принёс в Москву дыхание тех краёв, где весна уже вступила в свои права. И хотя кругом было всё ещё полно снега, в воздухе пахло сырой землёй и зелёными листьями…
Через три месяца Анна успешно закончила школу, и её зачислили в один из лучших технических вузов страны. И примерно в то же самое время из её жизни исчез «Ганс Христиан». Она так и не смогла узнать, что с ним сталось. Аня тогда очень сильно переживала: ведь он ушёл, не попрощавшись, никак не предупредив её. Она много втайне плакала и переживала — чувствовала, что с «Гансом Христианом» что-то случилось. Пыталась разыскать хоть какие-то его следы, но всё было напрасно: он будто исчез с лица земли.
С потерей «Ганса Христиана» в душе у Анны словно воцарился вакуум. Его надо было чем-то восполнить, и она окунулась с головой в учёбу. С жадностью поглощала знания, и её аппетит к наукам не ослабевал. Она давно уже встала на ту дорогу, по которой не так давно прошёл её кумир — Ричард Фейнман, сделала большой рывок, вырвалась в высшую лигу. Её способности были развиты и закреплены новейшими технологическими решениями. По указаниям полковника (а затем и генерала) Смирнова Анна пробивала доступ к базам данных и документам, которые считались недосягаемыми. Против своей воли она стала Чёрной шляпой, однако теперь над её головой была такая «крыша», имея которую человек получал награды за то, за что при других обстоятельствах с него бы сняли голову.
Глава 16. Римская прогулка
Forsan et haec olim meminisse iuvabit.
(Может быть, однажды нам будет приятно вспомнить даже эти вещи.)
Виргилий, 70–19 гг. до Р. Х.
2007, 15 сентября, Рим
Винченцо повёл Анну на ужин в замок Святого Ангела — угрюмую средневековую крепость на реке Тибр, которая в это время года служила одной из популярных музыкальных площадок Рима. Над тёмной свежестью реки носились мелодии Россини, исполняемые Римским симфоническим оркестром. Серые крепостные стены в этот ночной час были раскрашены разноцветным весёлым светом, льющимся из прожекторов.
— Принесите нам бутылку «Алдо Контерно Бароло» 1989 года, — попросил Винченцо официанта, обслуживающего их на открытом воздухе. У официанта было характерное круглое брюшко, выдающее поклонника Бахуса. Через пару минут он возвратился, неся завёрнутую в полотенце бутылку.
— Это вино называют ещё «Гран Буссия» — оно из лучших виноградников Пьемонта, — пояснил Винченцо, пока официант наполнял их бокалы. — За нашу встречу, Анна.
Их бокалы со звоном встретились над застланным белой скатертью столом.
— За нашу встречу, — отозвалась она.
К этой встрече она готовилась. Она нашла Винченцо Паолини в киберпространстве, узнала его и ахнула: Винченцо оказался бароном, род которого уходил глубоко в века — Анна успела добраться только до пятнадцатого.
— Значит, ты пробудешь в Риме ещё несколько недель? — поинтересовался он.
— Вероятнее всего, — согласилась она.
— И всё это время ты будешь заниматься изучением римской архитектуры?
— Ну почему же всё время? — улыбнулась Анна. — Вот мы сидим, слушаем красивую музыку, дышим вечерним воздухом…
— Расскажи мне немного о себе, — попросил он. — Что тебе самой угодно или интересно. Про семью, может быть?
Анна на минуту задумалась. Ей так не хотелось врать ему — не поворачивался язык.
— Я прожила самую обыкновенную жизнь. Просидела её за компьютером. Отец так настаивал. Он хотел, чтобы я всегда была при деле.
— Работа на семью — самая тяжёлая, — с пониманием улыбнулся Винченцо. — Если только мы, итальянцы, знаем какой-то толк в семейном бизнесе. А чем занимается твой отец?
— Строительством.
— Теперь ясно, почему архитектура, — кивнул Винченцо. — А вот я вырос совсем без отца.
— Я знаю, — тихо сказала Анна.
Винченцо слегка вздрогнул.
— Откуда?
— Пожалуйста, извини меня, Винченцо, но так как ты представился своим полным именем, я не удержалась и нашла тебя в сети — барона Винченцо Паолини, сына барона Рикардо и баронессы Фернанды Паолини. Надеюсь, я не оскорбила тебя таким откровением? — виновато добавила она. — Я сразу расскажу всё, что знаю о тебе, хорошо? Может, так будет легче и тебе, и мне.
Он недоумённо кивнул.
— Знаю, что ты живёшь в доме своей матери, баронессы Паолини, и что твой отец, — Анна на миг запнулась, — погиб в автокатастрофе, когда ты был ещё совсем маленьким. Да и мама твоя тогда тоже пострадала — она с тех пор осталась инвалидом и перемещается в кресле-коляске. Я очень, очень сожалею, что так произошло…
Она положила свою ладонь поверх его красивой руки.
— Извини, но меня побороло нетерпение узнать что-то про тебя.
— Ну что же, — Винченцо посмотрел в её глаза. — Я готов простить это нетерпение. Тем более что живём мы в век информатики.
— Это моя профессиональная привычка, — разоткровенничалась Анна, легко отрывая свою руку от руки Винченцо.
— И что же у тебя за профессия? Детектив?
— Хуже — отдел внешних отношений фирмы отца.
— Ну вот, — покачал головой Винченцо. — Получается, ты всё про меня уже знаешь, а я про тебя не знаю ничего.
— Всё знаю? — улыбнулась Анна. — Я знаю ровно столько, чтобы хотеть знать о тебе больше… Одно простое воспоминание детства может сказать больше о человеке, чем вся информация в сети.
Винченцо внимательно посмотрел на неё.
— Это ты верно сказала, — заметил он. — Вот и поделись своими воспоминаниями.
Анна задумалась. Оркестр тем временем перешёл с Россини на танцевальную мелодию, которая показалась Анне знакомой. Да, она узнала эту мелодию — это была детская песенка «Тискет-Таскет», написанная специально для Эллы Фицджеральд. В детстве Анна однажды получила в подарок от Толяна пластинку с песнями Эллы Фицджеральд и Луи Армстронга, что было по тем временам неслыханной роскошью, и полюбила глубокий, игривый голос чернокожей певицы.
— Эта мелодия, — начала Анна, — она как будто прилетела сюда из моего детства. Хочешь, я тебе расскажу про неё?
Винченцо одобрительно кивнул, и Анна начала рассказывать. Из многолюдного Рима воспоминания переносили её в домик бабушки и дедушки, где она частенько проводила лето. Вот она сидит у распахнутого окна, через которое в дом вливаются ароматы сада, а из дома выливаются звуки музыки — кружится на проигрывателе пластинка и поёт Элла Фицджеральд. Она сидит и слушает музыку, рождённую на другом конце земли, исполняемую людьми с другим цветом кожи, говорящими на другом языке, живущими в ином мире. Это был один из её первых опытов космополитизма — находясь в деревне, она трансцендентно соприкасалась с большим городом. Теперь же, слыша знакомую мелодию, Анна мыслями переносилась назад, в деревню.
Она вспоминала, как шла, бежала вприпрыжку по узенькой, едва различимой в высокой траве тропинке через раздольное поле, а в руке у неё была корзинка с лесной земляникой, — и напевала «э-тискет, э-таскет». И песенка эта уносила её в мир больших городов, блестящих машин, которыми запружены улицы, в мир маленькой негритянской девочки. Но потом Аня возвращалась на родную землю, слушала, как шепчутся о чём-то берёза с дубом, как ветер играет с полем, причёсывая отливающие серебром макушки колосьев. Она смотрела, как лениво на небе играют в «догонялки» белые облака, как солнышко прячется за них и через минуту появляется вновь — ослепительное, горячее. Она слушала перекличку птиц, наблюдала, как носятся они над полем, ловко хватая на лету несчётных мух и комаров. И ей было хорошо…
Когда она закончила свой нехитрый рассказ, ей показалось, что в Винченцо что-то переменилось. Будто пропала куда-то искусственная, показная лёгкость, которую она почти что успела принять за его настоящее лицо. Они сидели за белым столиком, обдуваемые прохладным ночным бризом, и с каждой минутой становились всё ближе и ближе друг ко другу.
— Теперь твоя очередь, — сказала она. — Расскажи мне какое-нибудь воспоминание из своего детства.
Он задумался на минуту.
— Наверное, первое, что мне приходит на память из детства, — начал он, — это то, как мать водила меня по картинной галерее палаццо, и мы останавливались перед портретами кардиналов и генералов, баронов и князей, и баронесса рассказывала мне, иногда часами, истории этих людей. Так я учил историю моей страны — по моим родственникам.
В его речи не было и намёка на жеманство и хвастовство. Анне даже казалось, что она чувствовала в голосе скрытую грусть.
— Мне больше всего не нравилось, — продолжил Винченцо, — что за мной повсюду кто-то ходил — слуга, лакей, охранник. Как будто кто-то мог меня украсть. Мне от них проходу не было, и я убегал, придумывая для этого разные способы. Правда, мне было немного жаль их — им потом здорово доставалось от баронессы. А потом я пошёл в школу — и это было здорово. Там за мной никто не следил, и я носился с другими мальчишками и делал всё, что делают в таком возрасте. После школы, грязного и растерзанного, меня подбирал шофёр на лимузине. Я всегда просил забирать меня в стороне от школы — чтобы ребята не видели. Но они всё равно видели и дразнили меня аристократом. Мы снова дрались, а потом мирились, и так день за днём…
Общаться им становилось всё легче. Они как-то почти сразу, без долгой и мучительной прелюдии, смогли заговорить о том, что их действительно интересовало. И если бы Анна не вынуждена была многое замалчивать и умышленно вводить его в заблуждение, то разговор, наверняка, стал бы ещё теплее.
— Когда-то в детстве, — вспомнила она, — я смотрела фильм — старый-престарый фильм. Он назывался «Римские каникулы». Мне так хотелось тогда перенестись в Рим! После этого фильма я стала учить итальянский.
— И что же, все твои мечты сбываются? — поинтересовался Винченцо.
— Это мне ещё предстоит узнать.
— То-то мне всё казалось, — сказал он, — что ты напоминаешь мне сбежавшую принцессу. Ты сжилась с нею, стала ею.
— Разве можно стать принцессой без рода? — засмеялась Анна.
На её смех повернулись сразу несколько голов. Впрочем, Анна уже заметила, что со многих столиков люди нередко бросали на них взгляды. Она была уверена, что смотрели больше на Винченцо, чем на неё, — притом смотрели как женщины, так и мужчины. Вот и сейчас они все перевели взгляд на него, воспользовавшись её смехом.
— Баронесса не раз говорила мне о том, что благородство — качество приобретённое, — заметил он.
— И чем же оно приобретается?
— В случаях с дамами — красотой и умом.
Анна одарила его благодарной улыбкой.
— Но разве не распространяется то же самое правило и на мужчин?
— Представь себе, только до определённой поры, — ответил Винченцо. — Баронесса раскрыла мне истинный секрет мужского благородства, которым я, кстати, не слишком овладел.
— И в чём же этот секрет?
Подошёл официант и налил им в бокалы ещё вина. Часть публики, особенно успевшая уже хорошо выпить и закусить, танцевала под попурри современной музыки, которую играл оркестр.
— Из поколения в поколение джентльмены были всадниками, — сообщил Винченцо, отпивая из своего бокала.
— И что же? — не поняла Анна.
— Наездник управляет конём, перемещая вес своего тела, делая ряд неуловимых для глаз, неосознанных порою, но точных и выверенных движений руками, ногами, ягодицами, корпусом, пальцами, головой. Он управляет живым существом — зверем — и сам уподобляется ему, становится… породистым животным. У него начинает вырабатываться уверенность в поведении, граничащая с безрассудством и беспечностью. И весь этот опыт скачек передавался другим поколениям — и в поведении, и даже в мышлении.
— Интересная версия, — заметила Анна. — По ней должно получаться, что гунны были ещё большими джентльменами, чем римские патриции.
— Может поэтому они и завоевали Рим, — отозвался Винченцо.
— А моим конём всегда был компьютер, — вздохнула Анна.
Посидев ещё с полчаса и допив вино, они оставили шумное место и вышли на ночные улицы Рима, которые к тому времени уже скинули с себя пыльные дневные платья и нарядились в прозрачную одежду электрического света. Так переодеваются в вечернее платье светская львица или путана, ночная бабочка. Здания, колоннады, памятники, фасады, мосты, ступени — всё это так искусно подчёркивалось светом, что город виделся совсем иным, нежели днём. Лучи прожекторов выхватывали особенности архитектурных композиций, мимо которых люди обычно проходят, не замечая. Анна не знала, какому Риму больше верить — дневному или ночному.
На улице было почти так же шумно, как в ресторане. Уличные фонари ярко светили, и отовсюду лилась весёлая, беззаботная музыка. По обеим сторонам бульвара люди сидели в кафе, танцевали, продавали что-то и покупали. Беззаботное веселье, казалось, было разлито в воздухе. Винченцо и Анна свернули на узкую Виа дель Портико д'Оттавиа, на которой, несмотря на поздний час, большая часть магазинов оставалась открытой. По какой-то непонятной для Анны причине Винченцо казался задумчивым, так что они шли молча.
— Это старое еврейское гетто, — сказал наконец Винченцо, когда они миновали крошечную пиаццу Маттеи с четырьмя бронзовыми мальчиками, резвящимися в фонтане. — В 1943 году все две с лишним тысячи евреев, которые здесь жили, были сосланы в лагеря смертников.
Жизнь вокруг так и бурлила, так и утверждала свои права, и трудно было поверить, что чуть более полувека назад такие же цивилизованные, жизнерадостные люди могли послать тысячи других людей на смерть только за то, что те принадлежали к другой нации. Анна подумала про Толяна. Ведь он тоже был отчасти евреем. «Хорошо было бы позвонить ему», — мелькнуло у неё в голове. Он знает, что она в Риме, и наверняка волнуется за неё. Анна ничего не говорила ему о своём задании, но Толян шепнул ей на ушко, когда вёз в аэропорт: «Если только твои секретчики удумают как-нибудь тебя подставить, я им этого не спущу». Анна никогда не говорила ему, что работает на спецслужбы, но Толян и так знал.