— И в чём особенность этих ключей?
— В их геополитическом утверждении. Они представляют абсолютную власть: на небе, на земле и даже в аду. Вся архитектура Ватикана призвана это утверждение поддерживать — своими формами, весом, масштабами. Все апостолы и пророки, оракулы и провидцы, мудрецы и философы, короли и полководцы — все те, кто удостоился места на колоннаде и на фресках, картинах и скульптурах — разве они все не пешки на этой безбрежной мраморной шахматной доске? Меньше, чем пешки. А простой человек и вовсе теряется в этом громадном объёме, чувствует собственное ничтожество и бессилие в сравнении с этой безграничной, как кажется, властью. Впрочем, притязания Ватикана не новы. И религия его не нова. И поскольку ему хочется сказать об этом, но не хочется оттолкнуть от себя тех, кто отождествляет католичество с христианством, он делает это через символы.
— Значит, — поинтересовалась Анна, — ты считаешь, что христианство — это просто пересказ старой истории, только с новыми лицами?
— Христианство, безусловно, имеет под собой событийную сторону, — начал Адриан, — историю странствующего раввина, целителя и проповедника, ставшего народным героем. Как всякая великая история, она была обречена на трагический конец. Но за ним уже последовала религиозная надстройка — воскресение из мёртвых. Этот Иисус из Назарета, как утверждали Его ученики, был Сыном Бога во плоти. Согласно их записям, Он воскрес на третий день после смерти на кресте. Ты, наверняка, знаешь эту историю?
— Разумеется, — кивнула Анна.
— Вероятно, в силу своей простоты и обещания вечной счастливой жизни для всех, кто верит, что плотник из Назарета был Богом во плоти, христианство приобрело много последователей, — продолжил Адриан, — сначала среди иудеев, потом и среди других народов. К началу IV века это была уже самая распространённая религия в Римской империи. Глупцы делали ещё попытки сражаться против этой религии, и император Диоклетиан предпринял последнее гонение против христианства, которое длилось целых десять лет. Но дни гонений были сочтены, и император Константин решил проблему религиозной конфронтации язычества и христианства, объединив их в один культ. Сам Константин был первосвященником бога Митры до конца своих дней, и в то же время хозяйской рукой вершил дела в организованной им имперской христианской церкви.
— Во имя мира и единства империи, конечно же, — догадалась Анна.
— Да, но не только ради этого, — кивнул Адриан. — Это было время упадка, увядания империи. Предвидел ли Константин это падение или нет — невозможно сказать наверняка. Но то, что христианство стремительно одерживало победу над язычеством, было очевидно. Это было молодое, сильное, полное жизненных соков дерево, и на это дерево Константин пересадил старых паразитов — династии священников и князей, питавшихся ранее от стола Митры. Они перебрались на ствол молодой религии со всем своим скарбом — ничего не забыли. Подобное уже не раз случалось в истории — посмотреть хотя бы на то, как некогда греческие боги всем Олимпом перешли под стяги Митры.
— А двенадцать апостолов последовали их примеру? — поинтересовалась Анна.
— Ты сама можешь видеть их в компании на равных с другими оракулами и религиозными вождями древности, служившими богу Митре, — сказал он, указывая на колоннаду Бернини.
— Религиозный синкретизм? — предположила Анна.
— Пожалуй. Хотя в предыдущих исторических сценариях к концу этого симбиоза от религии-носителя оставались только рожки да ножки. Зато митраизм блистал во всей красе — он медленно вытягивал из жертвы все соки, а потом подыскивал себе новую жертву, как серийный маньяк-убийца.
Анна вздрогнула при последних его словах. Ей вспомнились материалы по делу следствия и показания свидетелей, коллег-профессоров, о его чрезмерном увлечении древними религиями. Серийный маньяк-убийца! Возможно, его восприятие мира, истории, архитектуры, религии — всё это лишь проекция его собственного внутреннего зверя, которого некогда вычислил Фрейд? Анне вдруг вспомнился Горлум-Смеагорл из трилогии Толкиена. Тот с детства что-то искал, но искал внизу, глядя на землю, под землю. И нашёл-таки — нашёл то, что было несравненно сильнее его. «Моя прелесть», — называл он кольцо, сковавшее его волю. Это была страсть, которая постепенно уничтожала своего носителя, превращала всё белое в чёрное, Смеагорла в Горлума. Разве не об этом говорил Адриан минуту назад, повествуя о похождениях бога Митры? И разве не таков и сам Адриан — Смеагорл и Горлум одновременно, доктор Джекил и мистер Хайд? Наверное, Адриан сам с собой спорит, как Горлум со Смеагорлом. Насколько Анна помнила, злой Горлум в конце победил.
Глава 21. В которой говорится о том, что произошло с Пьетро после примечательного происшествия с боровом
Я видел все ловушки, врагом расставленные на земле, и сказал со вздохом: «Кто сможет их обойти?» Тогда я услышал голос, сказавший: «Смиренный».
Св. Антоний
1214–1225, Абруццо
Происшествие с боровом и долгая болезнь, последовавшая вслед за этим, надолго вывели маленького Пьетро за пределы обыденной жизни, окунули его в неведомое прежде состояние бреда и полубреда, боли и одиночества. Пока он был слаб и не мог ходить, то проводил много времени, лёжа за домом в тени огромного дуба, куда его выносили каждое утро братья. Там его и кормили, туда приходила к нему мать, забегали проведать братья и сёстры. Но было время уборки урожая, и ни одна пара рук не была лишней. К тому же Пьетро постепенно начинало нравиться его уединение. Глядя через просветы в шатре листьев в высокое, светлое днём и тёмное, глубокое, усыпанное звёздами небо ночи, Пьетро думал о Том, Кто создал всё это великолепие. Иногда, в полусне, в полумолитве, за зелёным пологом листьев, за звёздным шатром неба Пьетро чудилось видение неземной славы, струение тихого света, которым всё вокруг озарялось и который тихо втекал теперь в него, наполняя мальчика такой радостью, что иногда он совершенно не чувствовал своего тела.
Когда Пьетро пошёл на поправку, стало ясно, что ему уже никогда не быть прежним маленьким мальчиком. Глубокий шрам, пролёгший через всю левую половину лица, и тихий свет, струящийся из его глаз, придавали Пьетро недетский вид. Он по-прежнему оставался деревенским мальчуганом, в обязанности которого входило чистить хлев, собирать дрова, кормить животных, помогать в огороде. Но хотя Пьетро прилежно выполнял свои обязанности, всем было ясно, что мыслями и сердцем он находится где-то ещё. Это отдалило Пьетро от всего семейства, живущего одною жизнью с землёй. И только мать и крёстный Пьетро, казалось, понимали, что с ним происходит. Крёстный научил Пьетро читать и снабдил его отрывками из евангелий, а также книгой под названием «Житие святого Антония».
Пьетро начал читать эту книгу, но в скором времени бросил — ему стало страшно от тех ужасов и искушений, которым подвергался святой Антоний. Дошло до того, что ночами его и самого стали преследовать кошмары. Ему снились страшные звери, которых он никогда в жизни не видел, а только слышал о них, — львы, скорпионы, страусы, крокодилы. Они гнались за Пьетро, кричали вслед ему страшными голосами, хотели разорвать его на части, сожрать. Но Пьетро, хоть ему и было очень страшно, останавливал этих чудовищ своею молитвою, именем Иисуса Христа.
Были ночи, когда демонов, атаковавших Пьетро, было особенно трудно унять. В такие ночи Пьетро кричал во сне, поднимая переполох в семействе. Братья будили его, поливали холодной водой, давали подзатыльники, выгоняли ночевать на двор или в хлев. Но и там страшилища настигали и набрасывались на него. Пьетро иногда не спал по нескольку ночей, боясь своих мучительных кошмаров.
Тем временем по деревне быстро прошла молва о том, что по ночам Пьетро сражается с демонами. Поскольку количество демонов ограниченно и они, в отличие от Господа Бога, не могли быть в двух разных местах одновременно, родственники и соседи с радостью готовы были препоручить Пьетро своих демонов. В те ночи, когда Пьетро громко кричал во сне, соседи особенно хорошо спали — они знали, что все бесы сейчас при деле.
Молва о мальчике-подвижнике вырвалась за пределы их деревни и распространилась, с невероятными преувеличениями и присказками, по всей округе. Это была добрая новость, и люди её охотно принимали — всем было известно, как сильно ненавидят бесы святых. А потому, забыв про других, они ополчаются на святого войной, и пока они там воюют, остальные живут в мире и покое. Крики Пьетро сделались колыбельной для деревни. Даже братья стали больше уважать своего младшего.
Крёстный, однако, совсем не рад был тому, что происходило с Пьетро. Он настоял, чтобы тот дочитал-таки до конца «Житие» Антония. К своему изумлению, Пьетро обнаружил, что Антоний не только умел живописать нападки врага, но и давал советы относительно того, как им противостоять, как повергнуть противника. Его путешествие в невидимый мир духовной борьбы продолжилось.
«Демоны бывают коварны, — читал он у святого Антония. — Они готовы принять на себя любые формы, представиться кем угодно. Они будят нас среди ночи и не позволяют уже заснуть». Всё это Пьетро, конечно, знал из своего собственного опыта.
«С Божьей помощью, — узнавал далее Пьетро, — мы можем отличать духов — от Бога ли они? Присутствие святых духов не устрашает и не тяготит. Они не поднимут голоса своего, не заплачут, не закричат. Присутствие их тихо входит в сердце, наполняя его счастьем и ликованием, даруя душе твёрдость и покой, потому что Господь, радость наша, близок к ним. И тогда душа насыщается небесной любовью, освещается тихими лучами счастья с небес, ликует воздыханиями неизреченными».
И это было знакомо Пьетро. Но только сейчас, когда он с трудом, с помощью своего крёстного отца, «пробирался» через книгу, в которой не понимал и половины слов, Пьетро стал осознавать, как сильно желал бы снова и снова пребывать в благодатном присутствии Божием. Пусть это не принесёт ему той славы, которой наделила его борьба с демонами, — Пьетро не хотел славы. Он только желал тихого дуновения благого Духа, наполняющего его сердце невыразимой радостью.
«Просите — и дано вам будет», — помнил Пьетро слова Спасителя, которые он прочитал в отрывках из Евангелия и знал наизусть. И он стал молить Бога о встрече. И однажды ночью, когда он, стоя на коленях, молился в хлеву, вся комната вдруг наполнилась чудесным светом, а животные как-то притихли, замерли, так что стало слышно выходящее из их ноздрей дыхание. Сам Пьетро испытал необычайную радость. Свет был вокруг него, но ему казалось, что он проникал и внутрь его, делая тело невесомым, поднимая его выше и выше над землёй. И вот уже он далеко ото всего, что ему было знакомо, стремится куда-то в небо, к свету. А затем Пьетро явился Ангел, который сказал ему: «Услышаны, Пьетро, твои молитвы. Когда зло будет страшить, рука Господня даст тебе силы. Чрез великое смирение пройдёшь к великой славе».
Когда свет рассеялся, Пьетро увидел, что он всё там же, в хлеву, среди животных, в глазах которых сейчас читались удивление, испуг и радость одновременно. Значило ли это, что они тоже видели то, что он видел? Слышали то, что он слышал? Ничего не изменилось кругом, но всё странным образом преобразилось, предстало Пьетро в другом свете. Ему казалось, что в этот миг, стоило ему только сосредоточиться и задуматься, он угадал бы исконную сущность и назначение звёзд, сияющих сквозь дырявую крышу хлева, понял бы значение каждого вздоха старой овцы на сене, жужжания каждой мошки, дуновения ветерка. Всё было не случайно, всё происходило по премудрой Божьей воле, и он, Пьетро, сделался сопричастником этих таинств. Он испытал прикосновение Вечности, будто побывал на своей настоящей, дальней родине, в которую ему надлежит когда-то отправиться. «Чрез великое смирение пройдёшь к великой славе», — всё ещё звучали в его ушах невыразимо сладкие слова Ангела. Пьетро не чаял земной славы — он знал, что Ангел говорит о славе небесной, о том, что Пьетро предстоит смирением войти в славу Царства. Он не мог уже сдерживать переполнявших его слёз счастья. Он рыдал, задыхаясь от этого нежданного дара, улыбки Небес.
Глава 22. Непобедимое Солнце
Папство есть не что иное, как призрак почившей Римской империи, восседающий на её могиле.
Томас Гоббс. «Левиафан», 1651
2007, 18 сентября, Рим
Когда Анна, в сопровождении Адриана, ступила на разогретую солнцем пиаццу Сан Пьетро, ей стало вполне ясно, что она попала в самое популярное в Европе место — место, за которое миллионы паломников и туристов проголосовали своими ногами и деньгами. Нигде ещё ей не доводилось видеть такого интернационала и таких странного вида личностей, которые сновали тут и там в ватиканской сутолоке. Повсюду вышагивали важного вида монахи в балахонах всевозможных цветов и оттенков, со многими цепочками и верёвочками, на которых болтались тяжёлые кресты, разные символы, иконки. Высокая, почти на голову возносящаяся над толпой африканская женщина, тоже, по всей видимости, монахиня, особенно привлекла внимание Анны. Она была облачена в светлую кремовую тунику, из-под которой торчал высокий белый римский воротничок — такой, какой носят обычно священники. Через плечо у неё был перекинут зелёный мешок, а пониже груди болтался от её размашистых шагов большой золотой крест греческого образца. Женщина напоминала Анне не то баскетболистку, не то певицу из церковного хора — такими она их видела в американских фильмах.
Адриан заметил её изучающий взгляд и прокомментировал:
— Так одеваются монахини итальянского ордена Фатимы.
— Интересно, — задумчиво сказала Анна, окидывая взглядом открывшийся перед ней панорамный вид площади с неизменным обелиском, возвышающимся в центре. — Что всё-таки так привлекает сюда людей? — Она прочитала в интернете, что в Ватикане постоянно проживает менее тысячи человек. Все или почти все люди, которых она сейчас видела, откуда-то приехали сюда или пришли.
— Религиозный «диснейленд», — с уверенностью сказал Адриан. — Закрытый религиозный мирок, который существует здесь на протяжении вот уже тысяч лет.
— Тысяч? — невольно вырвалось у Анны.
— Уже во времена этрусков это место было паломническим центром, куда отовсюду стекались паломники Кибелы, — ответил Адриан.
Анна глядела на элегантную колоннаду Бернини, которая только подчёркивала овал пиаццы, но не замыкала его. Громада собора заполняла всю противоположную сторону площади.
— Согласно археологическим находкам, изначально на этом месте поклонялись фригийской богине Кибеле и её сыну Аттису, — продолжил Адриан. — Однако постепенно этот культ утратил и почти забыл свои ранние формы и истории, иногда очень драматичные и событийные. От них сохранились одни лишь имена. Культ эволюционировал в извечный древний культ Царицы Небесной.
— А когда началась застройка холма? — поинтересовалась Анна.
— В незапамятные времена, — уверил её Адриан. — Правда, от ранних построек мало что уцелело, в основном только подземные части. А надземные безжалостно разрушались последующими поколениями строителей — ведь территория Ватиканского холма очень ограниченна. Ну а в качестве первой монументальной, имперской постройки на холме император Калигула выбрал громадный круглый театр — цирк.
— Странный выбор, — заметила Анна.
— Почему же странный? — поинтересовался Адриан.
— Ну, можно сказать, святая земля, и вдруг — цирк.
— Все театральные и цирковые представления изначально были организованы жрецами древних культов, — объяснил Адриан, — чтобы в наглядной форме сообщить зрителям и непосвящённым мистерию.
— И что это были за представления?
— Любовные «мыльные» оперы с участием богов и смертных, — пояснил Адриан. — Театральные представления играли роль религиозной пропаганды. В самых древних мистериях разыгрывалось, как Кибела нашла брошенного родителями мальчика, который вырос и стал её любовником. Эти мистерии сменились новыми, в которых Аттис представлялся уже сыном Кибелы. Будучи очень привлекательным для женщин, он не отказывал себе в любовных утехах. Кибела, узнав о его похождениях, обезумела от ревности. В приступе раскаяния Аттис кастрировал себя лунным серпом. К этому более новые легенды добавляют, что вскоре после этого он был случайно убит на охоте. А дальше — всё как по писаному: погребение, оплакивание, воскресение, ликование…
— Я читала в детстве о приключениях греческих богов, — заметила Анна. — Они действительно будто для сцены написаны.
— Так оно и есть, — кивнул Адриан. — Конечно, позднее, с приходом императоров, так сказать, гуманистов — таких, как Калигула и Нерон, — стали сочиняться новые пьесы. Но старые мотивы в них непременно проигрывались. Кстати, Нерон и завершил строительство цирка, назвав его своим именем.
— Так это тот самый цирк, в котором Нерон убивал христиан после пожара в Риме? — поинтересовалась Анна. Она когда-то в детстве читала книгу Генриха Сенкевича «Камо грядеши?», где рассказывалось о том, как Нерон обвинил христиан в поджоге Рима, сняв ответственность с себя.
— Да, тот самый, — кивнул Адриан. — И именно там, согласно древней легенде, апостол Пётр был распят вниз головой в 64 году. А теперь, — Адриан остановился и огляделся по сторонам, — не скажешь ли ты мне, где у нас восток?
Анна поглядела на широкую прямую улицу — Виа делла Кончилиационе, вливающуюся на площадь прямо напротив собора Святого Петра. Вместе с площадью и стоящим посередине неё египетским обелиском улица образовывала одну прямую линию длиною около километра.
— Там, — показала она в сторону широкой улицы, упирающейся прямо в реку Тибр. — Восток должен быть там.