— Я хочу знать, устроят ли вас мои условия, — просто ответила Анна. — Я хочу научиться понимать язык архитектуры — то, о чём вы пишете в книге. За это я могу платить вам две тысячи евро в неделю.
Адриан присвистнул.
— Слишком много денег для бедного гида, — покачал он головой.
— И слишком мало для профессора Фера, — добавила Анна.
— Профессора Фера давно нет, — отозвался Адриан, осушая свой бокал. — Так вы серьёзно насчёт двух тысяч в неделю?
Таких денег Адриан не зарабатывал со времён университета. В тяжёлые времена он бывал рад и одной или двум сотням.
Анна полезла в сумочку, достала оттуда конверт и протянула профессору.
— Деньги за первую неделю.
Адриан взял конверт и заглянул внутрь. Анна заметила, как лицо его изменилось, помрачнело, а кожа на нём натянулась, подчёркивая его и без того острые скулы. На мгновение Анне показалось, что на неё действительно смотрит сам Джек Потрошитель.
— Я не верю вам, — сказал он, отодвигая конверт в сторону Анны. — Вы не говорите мне всей правды.
Анна хотела остановить его руку и нечаянно опрокинула свой бокал. Вино полилось по столу, со стола — на салфетку и её белую юбку.
— Простите! — воскликнул профессор, вскакивая с места.
— Пустяки, — постаралась улыбнуться Анна. — Хорошо ещё, что мы пили белое вино.
Адриан нервно сел на стул и закурил сигарету.
— Скажите мне честно, — сказал он тихо, почти шёпотом. — Вы работаете на CDF?
— Вы опять про это? — устало выдохнула Анна. — Вы хоть объясните, что такое CDF? Я, видите ли, никогда не встречала такую комбинацию букв.
Профессор оказался ещё более странным, чем она его себе представляла. Впрочем, Анна уже давно решила, что, по большому счёту, ей совершенно всё равно, удастся ей завербовать профессора или нет. В конце концов, она играла в чужой игре.
Профессор Фера смотрел на неё очень внимательно.
— Вы что, действительно не знаете, что такое CDF?
— Простите мне моё невежество.
— CDF — это Конгрегация по вопросам доктрины и веры. Так они сейчас именуют инквизицию. Её агенты, — он смерил Анну подозрительным взглядом, — или фамилиары, как их раньше называли, доносили на еретиков, которых потом отдавали на произвол инквизиции.
— Наверное, не смогу вам представить никаких доказательств, — сказала Анна, — но я не имею никакого отношения к инквизиции. И я даже не католичка. К тому же я считала, что инквизицию давно отменили.
— Вряд ли я могу вам поверить или с вами согласиться, — отозвался профессор.
— Ну что ж, — пожала Анна плечами. — Презумпция невиновности не работает в Риме.
— Это верно, — устало согласился он.
— Тогда, — заключила Анна, — я извиняюсь за потраченное время.
«Что ж, — думала она, поднимаясь из-за стола, — на этом моя короткая римская миссия окончена — не могу же я силой навязываться этому профессору». Анна не знала, радоваться ей или печалиться, и решила отнестись к провалу по возможности равнодушно. Она краем глаза осмотрела мокрую юбку, которая теперь неприятно липла к ногам.
— Прощайте, профессор. Ещё раз извините за беспокойство, — сказала она, поднимаясь из-за стола.
— Подождите! — вскочил профессор Фера.
Они стояли теперь друг против друга, понимая, что вот сейчас их пути разойдутся и они никогда уже больше не увидятся. Ему внезапно стало стыдно, что он так грубо оттолкнул её. С какими бы намерениями ни явилась эта зеленоглазая женщина, напомнившая ему Роберту, Адриану было хорошо рядом с ней. Так беспричинно хорошо ему давно уже не было.
— Вот, — сказал он, протягивая ей конверт, — вы забыли ваши деньги!
Анна посмотрела на профессора. Если бы не обстоятельства их встречи и не знание о его ужасном прошлом, он мог бы ей, наверное, даже понравиться. У него было открытое и благородное, хотя и истерзанное лицо, высокий лоб, большие выразительные глаза.
— Пожалуйста, оставьте деньги себе, — сказала Анна с королевской грацией.
Она вдруг вспомнила евангельскую притчу о неверном, но хитром распорядителе, который, зная, что скоро его службе придёт конец, раздавал людям хозяйские деньги. Анна улыбнулась, думая о том, какую взбучку в самое ближайшее время получит от генерала Смирнова — не столько за выброшенные деньги, сколько за проваленное задание. Впрочем, босс от этого ничуть не обеднеет.
— И ещё вот что, профессор… Адриан, — добавила она, пристально глядя в его глаза. — Я надеюсь, что когда-нибудь рядом с вами ещё окажется человек, которому вы сможете доверять. А теперь прощайте.
Анна повернулась и направилась к выходу из кафе. Она сделала всё в соответствии с полученными инструкциями. «Всё к лучшему», — подумала она.
— Постойте! — крикнул вслед ей профессор Фера и поспешил к Анне. — Я не могу взять этих денег, — сказал он, догнав её у выхода из кафе. — И, если хотите и не боитесь меня, то я буду вашим гидом — я всё равно ничем не занимаюсь. А время моё — оно совершенно ничего не стоит.
Анна замерла. К худшему ли, или к лучшему, но её римские приключения ещё не закончились. Она с горечью поздравила себя с тем, что ей удалось-таки справиться с ролью шпиона — по крайней мере, на первом этапе.
— Деньги вы всё равно оставьте себе, — снисходительно приняла капитуляцию Анна.
Они договорились встретиться завтра утром, и профессор даже не вызвался проводить Анну, за что она была ему весьма благодарна — ей требовалось время, чтобы прийти в себя.
Как только Анна рассталась с Адрианом, зазвонил её сотовый телефон.
— Алло? — осторожно сказала Анна.
— Блестяще, Анна! — раздался в трубке голос-робот, за которым Анна всё-таки признала интонации босса. — Ты сделала, кажется, всё, чтобы он не клюнул на твою удочку. А он всё равно клюнул. Тебе везёт!
— Я не понимаю… — начала Анна.
— И не надо ничего понимать, — прервал её генерал. — Блестящая работа!
— Спасибо, — пробормотала Анна и чуть не добавила: «Игорь Семёнович».
— Have fun! — механическим голосом сказала трубка.
Глава 11. Сны Рима
Пока закат придёт заре на смену,
пройдёт история. В ночи слепой
пути завета вижу за собой,
прах Карфагена, славу и геенну.
Отвагой, Боже, не оставь меня,
дай мне подняться до вершины дня.
Хорхе Луис Борхес. «Джеймс Джойс» (пер. Б. В. Дубина)
2007, 8 сентября, Рим
— Если вы ещё не передумали насчёт того, чтобы я вас чему-то учил, — поспешил объявить Адриан, когда на следующее утро он встретил Анну, как было условлено, в небольшом парке неподалёку от её гостиницы, — то я разработал для вас особую программу.
Анна удивилась той перемене, которая произошла с профессором за эти несколько часов. Он был свежевыбрит, одет в красивый летний костюм, оставшийся, видимо, ещё со времён преподавания. Его глаза светились жизнью.
— Мы отправимся в путешествие во времени и увидим, как строился Рим, как эволюционировала его архитектура, — объявил он.
Они прошли по улице, каждый второй дом которой был превращён в небольшой уютный отель с большими стеклянными окнами и прозрачными дверьми фойе, за которыми виднелись неизменные лампы с зелёными абажурами и мягкие кожаные диваны. На улице пока ещё было свежо, но нетрудно было догадаться, что через час-другой солнце замедлит бодрый утренний ритм улицы, заставит людей искать тень.
— Вы, наверное, очень любите свой город, профессор? — поинтересовалась Анна.
— Люблю? Да, очень. Но… знаете, Анна, бывают такие отношения, которые основаны одновременно на любви и на ненависти, — вы, вероятно, слышали о таких. Как правило, это самые прочные и самые мучительные отношения.
— Я, наверное, не должна спрашивать, — осторожно отозвалась Анна, — но откуда в вашем случае взялся этот элемент ненависти?
— А разве вы и так не знаете? — усмехнулся профессор. — Этот город разрушил мою жизнь. Просто взял и разрушил совершенно… Но давайте лучше поговорим об архитектуре — ведь мы здесь именно для этого, не правда ли?
— Да, конечно, — поспешила подтвердить Анна. Ей показалось, что в голосе профессора послышалась не то горечь, не то ирония.
— Так вот, — начал профессор, — здания, особенно древние, являются в первую очередь носителями определённых идей; их функциональность всегда стоит на втором плане. Они — сама история, запечатлённая в камне. Размеры, пропорции, формы, цвета, линии, перспективы, игра света — всё это язык, на котором говорили архитекторы и строители. Этот язык более или менее понятен всем, кто имеет дело с семиотикой. Люди, которые строили Рим, как, впрочем, и любой другой город, использовали многие образы, чтобы выразить свои сознательные и подсознательные идеи, наклонности, желания, убеждения, идеалы. Архитектура, как и всякое другое искусство, говорит на своём собственном языке…
Небольшая улочка, по которой они до сих пор шли, как малая речушка влилась в полноводную реку широкого проспекта, окаймлённого массивными зданиями.
— И этот язык не появился на свет вместе с жилыми многоквартирными комплексами и супермаркетами — этими «машинами» для жилья и покупок, — продолжил профессор. — Язык архитектуры формировался одновременно с ранними формами религии, поскольку самые первые общественные здания имели культовое происхождение. Римская архитектурная традиция, таким образом, основана на древней культовой символике. Тем, кто с этой символикой знаком, понятен её язык.
— Мне интересно было бы знать и понимать этот язык, — тут же откликнулась Анна.
— Выучить этот язык не так сложно, как многие полагают, — отозвался профессор. — На самом деле, он так ярок и выразителен, что архитекторам постоянно приходилось смягчать некоторые его откровенные выражения. Писатели играют для этого словами, архитекторы — камнями, что и делает язык более богатым, выразительным, но и менее доступным для постороннего взгляда — требующим толкования. Слова используются как для передачи значения, так и для его сокрытия, — заключил профессор. — Язык архитектуры — это сон города, который понятен не всем и требует толкования. Римская архитектура — это сон Рима, память о его прошлом.
С каждым сказанным словом и предложением профессор Фера вдохновлялся всё более. Долго сдерживаемая им страсть к преподаванию теперь рвалась наружу, и, благодаря своей новой музе, в нём просыпался Учитель.
— Мы начнём с самых старых сохранившихся римских построек, — объявил профессор, когда они вместе с другими прохожими стояли у светофора, ожидая зелёный свет. — А потом проследим эволюцию наметившихся идей. Я выбрал те архитектурные памятники, которые наиболее полно вмещают в себя дух породившего их времени.
Они перешли запруженный автомобилями и мотороллерами проспект и снова нырнули в тихую улочку, почти переулок.
— Я полностью вверяю вам своё образование, профессор, — улыбнулась Анна. — Поступайте как считаете нужным.
— Пожалуйста, не называйте меня профессором, — сказал он, останавливаясь и глядя на Анну. — Какой я профессор? Зовите меня Адриан, хорошо?
— Хорошо, — улыбнулась Анна. — Я очень польщена, что могу называть учёного такого уровня по имени.
— Учёного? — нервно засмеялся Адриан. — Скорее сумасшедшего. Но не важно. Так о чём мы сейчас говорили?
— Мы говорили, что начинать надо с самых древних построек…
— Правильно, — кивнул профессор. — И именно поэтому мы сейчас направляемся к Пантеону. Ни одно из древних зданий во всём мире не сохранилось так хорошо, как это.
— А что означает слово «Пантеон»? — поинтересовалась Анна. — «Все боги»?
— Лучше сказать — «храм всех богов», — уточнил Адриан. — Храм был построен в честь победы в битве при Акциуме в 31 году до нашей эры консулом Агриппой. Однако во время пожара 80 года нашей эры это здание, как и многие другие в Риме, было почти уничтожено. Тот Пантеон, который мы знаем сегодня, был построен около 125 года моим тёзкой, императором Адрианом.
— Тоже в честь какой-нибудь победы? — продолжала задавать вопросы Анна.
— Скорее это был показательный жест императора-космополита, который неплохо знал Восток и являлся поклонником греческой культуры и религии. Вероятнее всего, новый Пантеон был задуман как платформа для синкретизма и экуменизма — единая империя требовала единой религии. Пантеон должен был вместить богов всех тех стран и народов, которые являлись частью Рима. Это была своего рода ловушка для богов и послушных им народов. Целью Адриана было создать иерархию богов, в которой главенствующее место занимал бы главный бог Рима — бог солнца. Уже своими размерами и формой Пантеон даёт это понять?
— Формой? — не поняла Анна.
— Пантеон выстроен в форме круга, что во всех древних религиях безошибочно указывает на солнце. Это единое громадное пространство, которое расходится из одной круглой точки на вершине купола — той точки, через которую в здание проникает солнечный свет. А уже вдоль круглой стены здания располагались статуи всех известных на Востоке и Западе богов. Всех их стащили туда, под римский стяг. А начиная с VII века Пантеон становится христианским храмом — и для этого не понадобилось многое менять… Кстати, — Адриан взглянул на Анну, как будто вспомнив что-то, — я ведь ещё, кажется, не спрашивал — верите ли вы в Бога? Я не хочу оскорбить ваши религиозные чувства.
— Я не думаю, что вы сможете как-то оскорбить мои религиозные чувства, профессор… то есть Адриан, — улыбнулась Анна. — Когда я была маленькой девочкой, то, кажется, верила ещё в Бога — хотя по-своему, втайне от других. Но, наверное, эта вера больше напоминала веру в сказки. Помните, был такой сказочник — Ганс Христиан Андерсен, — грустно улыбнулась Анна. — Так вот, мне очень нравились его сказки. А потом я просто перестала в них верить — ведь нельзя же верить сказкам всю жизнь?
— Иногда мне кажется, что неплохо было бы верить сказкам всю жизнь, — кивнул понимающе Адриан. — Но кто может позволить себе такую роскошь? Мы слишком много знаем… Однако мы уже почти на месте.
Глава 12. «Поросёночек Минервы»
Видящий символы, высеченные на обелиске из премудрого Египта, который несёт слон, сильнейший из всех животных, поймёт, что крепкий ум созиждет истинную мудрость.
Надпись на основании египетского обелиска, установленного на площади Минервы в Риме. Слова были продиктованы папой Александром VII
2007, 8 сентября, Рим
Через тонкие подошвы летних сандалий Анна ощущала прикосновение древних камней, которыми была вымощена омытая солнцем пиацца. Здания довольно простой архитектуры, окаймляющие площадь двумя ровными полукругами, оставляли широкий проход с наиболее удалённой от Анны стороны. Проход вёл напрямую к гигантской массе кирпича и раствора, и казалось, что громада Пантеона вот-вот ринется на них через узкий уличный проход, круша на своём пути все эти мелкие и хлипкие в сравнении с нею постройки.
— Мы находимся на площади Минервы, у церкви Святой Марии над Минервой, — прокомментировал Адриан.
— Марии над Минервой? — переспросила Анна. — Но почему «над Минервой»? Мне казалось, что Минерва — это что-то из греческой мифологии.
— Так оно, по сути, и есть, — кивнул Адриан. — Минерва была этрусским эквивалентом греческой богини Афины. Это была богиня-девственница, покровительница мудрости, искусства, образования и торговли — другими словами, под её началом находились главные сферы человеческой деятельности. — Адриан умолк на минуту, потом, горько улыбнувшись, добавил: — Статуя Минервы установлена на главной площади моего университета. Десять лет назад эта мадам пинками выгнала меня оттуда.
— Это случилось после истории с Робертой? — осторожно спросила Анна.
— Нет, — покачал он головой. — Это произошло ещё до Роберты.
Анна видела, что, куда бы ни шёл профессор, он всегда в памяти возвращался в своё прошлое. И это, по всей видимости, причиняло ему немалую боль.
— Так где же всё-таки церковь этой Минервы? — поинтересовалась она, оглядываясь по сторонам и не видя ничего, что напоминало бы церковь или храм.
— Да вот же она, — Адриан указал на плоский фасад белого здания с тремя круглыми окнами и тремя дверьми. Крыша здания была плоской, и Анна не видела ни креста, ни другой традиционной христианской символики. Вплотную к церкви Минервы располагалось другое плоское, оранжевого цвета здание. Справа от себя Анна заметила ещё одно похожее сооружение, на этот раз жёлтого цвета. На фасаде здания огромными буквами было выведено название самого дорогого в Риме отеля: «Минерва».
Они уже собирались идти дальше в сторону Пантеона, как вдруг внимание Анны привлёк странного вида архитектурный памятник, как-то асимметрично стоящий на площади. Чего-чего, а всякого рода памятников и монументов в Риме было множество, и Анна не успевала сфокусировать своё внимание на каждом из них. Она даже растерялась от этого изобилия. Но такого, как этот, она ещё не видела.
На гранитном пьедестале стоял мраморный слон, точнее слонёнок, на спине которого строго вертикально возвышался обелиск высотою метров в пять–шесть. Остроконечный столб из красного гранита был раза в три выше самого слонёнка. На сторонах обелиска были высечены странные символы, напоминающие египетские иероглифы. Вершина обелиска была увенчана своего рода короной с элементами яйца, звезды и креста.
— Это Пульчин делла Минерва — «цыплёночек Минервы», — прокомментировал Адриан, заметив её интерес к слонёнку. — Так этот памятник называют римляне сегодня. А раньше именовали Порцин делла Минерва — «поросёночек Минервы».