Несколько секунд Лесистратова колебалась, ее мысль отчаянно металась между двумя этими ипостасями. Наконец, как ей ни хотелось пожить свободно и развязно, не прислушиваясь к занудливым велениям долга, она все же выдавила из себя:
– В монастырь!
– Быть по сему! – подвел итог судья.
Морозявкин и граф Г., тогда с большим трудом выбравшиеся из рук местной стражи, проводили влекомую тюремщиками мимо зарешеченных окошек Лизу печальным взглядом и не менее печальным вздохом, как и предписывалось многовековой традицией, а она послала им на прощание воздушный поцелуй.
Дабы спасти товарку из цепких лап местного правосудия следовало держать военный совет. Этим Вольдемар с графом и занялись в кафе «Флориан», в котором бывали все венецианские знаменитости. Откушав ризотто с телятиной, поленту из кукурузы и вкуснейшую печень по-венециански с луком и анчоусами, дабы привести в должный порядок мысли и успокоить нервическую систему, приятели принялись обсуждать, как бы вызволить несчастную из узилища.
– Ты вызнал, куда ее уволокли? – поинтересовался Морозявкин сумрачно, умяв две тарелки рыбного супа «Zuppa di pesce» кряду и приступив к весьма распространенной в Венеции «Pasta e fagoli», состряпанной из макарон и фасоли.
– Да, в монашескую обитель. В женский монастырь Санта-Мария-дельи-Анджели, сырое и мрачное узилище, как сказывают аборигены.
– Представляю, как страдает там наша бедняжка! Сплошное воздержание, посты и молитвы, – пробормотал Морозявкин, потянувшись за очередной бутылью, оплетенной итальянской соломой. – А ты был у русского посланника?
– С этой тупой скотиной я говорил три раза, – злобно пробормотал граф Г. – Даже хотел вызвать его на дуэль. Но он зол на то что Лизонька обратилась к французскому королю в изгнании через его голову, мол это лишь посольская прерогатива. Помогать наотрез отказался, дескать не его дело и все. Посоветовал рассчитывать на дружескую поддержку. Я даже хотел вызвать его на дуэль, ну а потом просто двинул в зубы.
– А он что? – с интересом спросил Морозявкин.
– Неважно, – поморщился граф и почему-то потер скулу. – Важно лишь что нам делать теперь?
– Предоставь это мне, дружок! Я ее вытащу, нашу птичку! – после вина друг Вольдемар весьма раздухарился, как это обычно и случалось.
– Ты? – граф Г. казалось не был вполне уверен в способностях приятеля. – Но каким путем, скажи на милость?
Морозявкин нагнулся к графскому уху и что-то горячо зашептал…
Глава 15. Монастырь по-венециански
Тем временем жизнь в обители Convento di Santa Maria degli Angeli текла своим чередом. Однако же там процветали не только посты и молитвы, как по неопытности предположил Морозявкин. Европейские монастыри, как про то доподлинно вызнали путешественники из России, начиная еще с царя Петра I, служили местом заточения надоевших жен, светских львиц, пытавшихся снова стать добродетельными, и непристроенных дочек. Их «приданое» было весьма полезно монастырской казне. В монастыри удалялись также и вышедшие в тираж венецианские дожи, подобно Пьетро I или Витале Кандиано.
Даже сам Казанова, этот вечный любовник, не пропускал женские монастыри, причем уверял, что посещение оных было вполне сравнимо с публичными домами, разве что дамы проигрывали в опытности и разнообразии утех, хотя тоже не всегда, не всегда…. Вельможи жаждали чувственных удовольствий и осаждали эти рассадники добродетели, не довольствуясь обычными светскими куртизанками.
В общем под жарким итальянским солнцем расцветали не только розы, но и многочисленные любовные романы и похождения, причем повсеместно. Закон также не оставался глух к велениям плоти – например распоряжение XV века предписывало венецианкам хорошо питаться, дабы лаской и своими пышными формами отвлекать мужчин от греха содомии.
Сам же остров Мурано, спутник островного города Венеция, располагался в Венецианской Лагуне, наряду с островами Бурано и Торчелло. Здесь еще с античных времен селились венецианские стеклодувы. Они делали превосходное муранское стекло, зеркала, даже очки, и выхлопотали себе привилегию завести от аристократки ребенка, имя которого впоследствии заносили в «Золотую книгу» венецианских патрициев. Далеко ходить было не нужно – вельможи строили себе тут виллы, и предавались возвышенным философским и научным дискуссиям.
Вот в какое место угодила мадемуазель Лесистратова, сама того не подозревая. Отказавшись от ссылки в бордель, она полагала что обрела время подумать и собраться с силами для новых подвигов. Однако, как ей объяснили сестры, ее обязанности как образцовой послушницы должны были стать весьма обширными. Лесистратова боялась, что ее приставят как дворовую девку к черной работе на скотном дворе или в огороде, однако мать-настоятельница, внимательно и всесторонне ее осмотрев, и даже задрав по этому случаю выданную казенную рясу до грудей, нашла что она необычайно хороша собой и достаточна пышна формами, поэтому ей надлежит выполнять особые обязанности, вполне впрочем приятные. Лиза была порядком озадачена таким поворотом событий. Она конечно не раз слыхала уже сальные шуточки про монастыри и безутешных монашек, но никогда не придавала им серьезного значения.
– Видишь ли, дочь моя, – сказала настоятельница весьма томным, и в то же время авторитетным голосом, – у нас здесь есть много дам, которые желают вновь обрести утраченную в свете добродетель, и нам следует дать им возможность достичь этой высокой цели. С другой стороны, галантные миряне традиционно осаждают стены нашей обители, стремясь добиться взаимности от привлекательных сестер – особенно когда им отказывают строптивые горожанки…
– И поэтому сестрам надлежит удовлетворять их прихоти, а светские блудницы будут смирять в это время плоть постом и молитвой? – поинтересовалась с искренним возмущением догадливая Лизонька.
– Именно, постом и молитвой! Ты весьма догадлива, дочь моя. Ну а наши опытные сестры объяснят тебе все детали… – отрезала настоятельница, более похожая в этот момент на заурядную мамку из уездного дома терпимости.
Лиза поняла, что в суде ее обманули не только тогда, когда выносили приговор по лживому обвинению, но и тогда, когда предложили видимость выбора между публичным домом и монастырем, ибо выбор этот оказался между борделем и… еще хлеще борделем.
Сестры-наставницы немедля принялись обучать Лизу всевозможным премудростям. Они выдали ей в дополнение к грубой рясе стандартного закрытого покроя еще одну, с соблазнительными вырезами в округлых местах, показали ей как пользоваться «любовными пилюлями», дабы робевший до этого кавалер мигом превращался в дикого и разнузданного зверя, также монашкам надлежало пить обязательный кофе, для вящего возбуждения нервов и чувств.
– Иначе, сестра, ты не сможешь разбудить свою кошечку, что сладко спит под твоей юбкой! – поучали мадемуазель Лесистратову наставницы.
– Ах неужели вы думаете, что ее надо будить? Моя кошка никогда не спит! – отвечала Лизонька, приходя в ужас как от собственной смелости, так и от крайней распущенности монахинь.
За это время она узнала столько нового о таинствах интимной стороны жизни, сколько ей не удалось узнать ранее за весь свой короткий, хотя и боевой век. Несмотря на неудержимую тягу к новым сведениям, Лиза все же не испытывала большого счастья от ранее неведомого опыта, обрушившегося на нее столь внезапно. Однако сопротивление было бесполезно, ибо с первого же часа пребывания в этой обители чистоты и покоя наша героиня поняла, что попала не иначе как в половое рабство. А раз так, пришлось прикинуться до поры до времени покорной своей нынешней судьбе.
– Наши кавалеры так пресыщены эротическими впечатлениями что им просто не обойтись без возбудителей, помни об этом! – наставляли ею старшие по званию сестры-монахини. – И учти, что главное – не суетиться когда окажешься под кавалером, они этого не выносят…
Дни тянулись за днями, недели за неделями, и Лизе уже начинало казаться, что ей никогда не выбраться из монастырских стен. Природа острова, равно как и погода, была просто прелестна, но хотя Лизонька как мы помним отнюдь не была ханжой, местные нравы и ее заставили покраснеть, причем не раз. Монастырь в Мурано и его развеселые сестры выделялись даже на общем фоне итальянских женских обителей, их культ свободной любви казалось заполонил все.
В один из вечеров Лиза зашла в трапезную чуть позже обычного, и застала картину, воистину поразившую ее нескудное воображение. На нескольких столах одновременно, как на театральных подмостках, разыгрывались сцены лесбийской любви. Сестры, бесстыдно задрав свои одеяния, а кое-кто и вовсе избавившись от них, ласкали друг дружку по двое и по трое, извиваясь как гигантские змеи в серпентарии. Все это дикое зрелище наблюдали самые дорогие и почитаемые гости монастыря, а потом, теряя терпение, присоединялись к процессу с удвоенным рвением.
На этот раз Лизе удалось ускользнуть незамеченной, точнее она так понадеялась, что в разгаре событий ее не заметят. Но уже на следующий раз ее заблаговременно предупредили, подготовили и доставили на место. Отвертеться не удалось.
Эти оргии и попойки с музыкой и обязательным последующим уединением, если не свальным грехом, уже начали действовать ей на нервы. Лизе постоянно приходилось принимать участие в подобных кутежах наравне с другими сестрами, и надо отметить что она ни в чем им не уступала, и даже наоборот, гости сразу стали выделять «русскую красавицу» из общей толпы и специально искать ее общества.
Лесистратовой оставалось лишь надеяться на известную выдержку и душевную устойчивость, а также «кондомы» из бараньих кишок, которые, как считалось, спасали от всех болезней, ну и разумеется на то что старые кавалеры вспомнят о ней и спасут, проявляя должную снисходительность к тому ужасному положению, в которое она попала не по своей вине.
В это время Морозявкин решился наконец вызволить свою непутевую спутницу из затруднительной ситуации и монастырских оков. Для этого он выбрал уже проверенный, как ему казалось, путь – переодеться женщиной и под видом безутешной странницы попросить приюта у монахинь, так как считалось, что замаскированным в Венеции можно пройти куда угодно.
К сожалению, после многочисленных встреч с Черным бароном и негативного влияния его чар Вольдемар тянул лишь на женщину весьма уже немолодую, однако все еще с искрой. Гладко выбрив свой подбородок и одев длинное до пят платье, много дней он изучал подходы к монастырским стенам, план и общую обстановку, а потом мысленно составив диспозицию, предстал перед воротами монастыря и жалобным голосом рассказал свою ужасную историю, выдуманную буквально на ходу.
– Добрые сеньоры, сама я не местная, – так начала свое повествование новоявленная миру «странница». – Я отстала от обоза, и вообще сирота. Меня жестоко обманули, ограбили, надо мной надругались негодяи, я осталась без гроша и всемилостивейше прошу вас сжалиться над моими страданиями и предоставить мне приют в вашей обители, этом прибежище покоя и спокойствия для всех страдалиц…
Монахини, встретившие его у порога, переглянулись между собой, и с большим сомнением посмотрели на странницу, которая жалобно глядя на них торчала у ворот как не слишком стройный тополь.
– На что она такая нам нужна? – поинтересовалась строгая старшая сестра Мальвазия. – Наш аристократ на такую и не взглянет…
– Зато среди простолюдинов, купцов и мастеровых могут найтись охотники! – возразила ей сердобольная сестра Терезия. – Пока приставим к черной работе, а там будет видно… Как тебя зовут, дочь моя?
– Вольдемария…
– Проходи, Вольдемария, и будь как дома под нашими стенами.
Так Вольдемар Морозявкин неожиданно для себя превратился в монастырскую послушницу. Его пристроили при кухне, приказывали носить всякие тяжести, корзины с овощами, ухаживать за монастырскими грядками, иногда приходилось даже копать землю. Вначале он надеялся быстро найти Лизу и убежать вместе с ней, однако скоро понял, что это будет не так-то легко.
Хотя он как женщина и не отличался особой красотой, однако же и на него нашлись охотники, как и предвидели догадливые сестры-монахини. Неизвестно что происходило между ним и веселыми горожанами в курятнике, кладовой и на сеновале, но некоторые оставались в крайнем недоумении, а иные наоборот уходили вполне довольными.
По прошествии многих дней Морозявкину наконец-то удалось пересечься с Лесистратовой на узкой дорожке. Он с трудом узнал в монахине, скрывавшей под капюшоном золотистые локоны, прежнюю задорную мадемуазель, впрочем та была удивлена не менее, когда мрачная послушница, скорее похожая на скотницу, внезапно заговорила с ней сиплым шепотом.
– Постойте, сеньора! Вы не узнаете меня? Это я, Морозявкин! Я пришел чтобы спасти вас из этого вертепа! – проговорила «послушница» скороговоркой.
– Вот как, мадам… то есть месье Морозявкин? Я по правде говоря полагала, что спасать меня прибудет кто-то более мужественный и галантный… – сходу нахамила Лизавета.
– Да уж берите что есть! – отвечал ей в тон Морозявкин. – Выбирать в вашем положении уже не приходится.
Вольдемар даже не обиделся, ибо монастырь, с его жестоким укладом удивительным образом воспитывал в душах смирение и послушание, даже какую-то возвышенную отреченность.
– А где же ваш друг, смелый граф Г.? Почему он отправил на выручку вас? У самого не хватило мужества, и решил отсидеться в кустах? – продолжила свой напор недовольная Лиза.
Дело в том, что у нее никак не начинались с особым нетерпением ожидаемые симптомы отсутствия зарождения новой жизни во чреве, что ее безмерно пугало, угрожая сломить все планы на ближайшие как минимум месяцы.
– Граф Г. остался в резерве, как засадный полк князя Дмитрия Донского! – ответил Вольдемар, не медля ни секунды. – Но к делу, у нас мало времени, а то засекут. Вы знаете, сударыня, у кого хранятся ключи от ворот?
– У сестры Мальвазии…
– Какое винное имя… Их надо выкрасть! И вы обязаны это сделать – меня в ее келью не пустят и на порог! Дайте мне знать как только дельце выгорит – и в ту же ночь мы сбежим отсюда! Я обезврежу часовых… силой своего неотразимого обаяния!
– О, в таком случае им ничего не грозит… – с этими словами Лиза поспешила удалиться, а в голове ее роились мысли о том, как же выудить ключи у сестры Мальвазии, которая не расставалась с ними ни на секунду, пряча на ночь под подушкой.
К счастью, изобретательная Лесистратова быстро придумала способ, который должен был по ее мнению привести к успеху. Повстречав как бы невзначай сестру Мальвазию, женщину уже немолодую, но со стройной фигурой и неугасимым огоньком в глазах, в трапезной, она нашла предлог завести с ней беседу, и притворившись прилежной ученицей, вопросила:
– А правду ли говорят, что в нашем монастыре бывал сам Казанова?
– Да, сестра, захаживал, захаживал – ответствовала та, углубившись в сладостные воспоминания.
– А верно ли, что он крутил амуры сразу и с монахиней, и с матерью-настоятельницей? Вот уж наверное страстный любовник… – продолжила допрос Лиза, убедившись, что тему выбрала верно.
При этом она тихонько придвинулась к собеседнице поближе и глубоко и томно вздохнула, так, что ее грудь ощутимо поднялась из-под скудных покровов монастырского одеяния.
– Ну раз ты так интересуешься этим, то… – тут сестра Мальвазия бросила нескромный взгляд в глубокий вырез лизонькиной рясы, – то заходи ко мне в келью вечером, и я расскажу тебе все подробно… ты останешься довольна!
Этим же вечером Лесистратова, набросив вуаль и темную накидку стала гостьей скромной кельи монахини, которая рассказала ей и о том, что мать настоятельница была любовницей посланника Франции, и таким образом тот присоединился к их любовным утехам.
Слушая сестру Мальвазию и подливая ей в кубок кислое местное винцо собственного монастырского производства, Лизонька то краснела, то бледнела от этих откровений, но при том не забывала соблазнительно выставлять округлую ножку из-под рясы и призывно вздымать полуобнаженную грудь.
– Но не думай, сестра, что монастырь – это приют разврата! Мы очень благонравны – и свидетельство тому прекрасное «Благовещение», написанное живописцем Тицианом по заказу наших монахинь!
– О да, главное – сохранять господа в своем сердце, сестра… а почему у вас столь необычное имя? – вопросила Лиза.
– В честь этого прекрасного сладкого греческого вина, которое так любил мой отец, я ведь наполовину гречанка…
Мальвазия рассказала ей и о том, что лучшее средство, безотказно действующее на всех мужчин, независимо от возраста – это кнут либо розга, которой нужно отхлестать самца для его вящего возбуждения…
– У каждой монахини такой кнут имеется прямо в келье… Мать-настоятельница обучает этому искусству молодых послушниц, завтра ты сможешь лицезреть новый урок. Теперь нам не нужны ни шпанские мушки, ни пилюли любви…
– И у вас есть такой, сестра Мальвазия? – уточнила Лизавета с придыханием.
– Да, и у меня… Я сейчас покажу… – сестра слегка покачиваясь направилась к своему потайному шкафчику в стене кельи. Лиза, хоть и планировала подобный оборот событий, вся похолодела, не то от страха, не то от томительного ожидания новой, неизведанной еще страсти.
Описывать в подробностях дальнейшее действие означало бы вводить читателя в слишком большой соблазн, от которого как известно недалеко до греха, поэтому предоставим ему самостоятельно домыслить произошедшее. После полуночи, удостоверившись что сестра Мальвазия лежит на кровати пластом, не шевелясь и раскинув руки как нагое распятие, сердобольная Лиза накрыла простыней ее исполосованное кнутом тело и, не позабыв одеться, стащила ключи из-под подушки.
Подойдя к скотному двору, на котором коротал свои ночи Морозявкин, Лиза залихватски свистнула в два пальца. Через четверть часа сестра Вольдемария, продрав глаза и кое-как одевшись, была уже готова к побегу. Правда к чести Морозявкина надо отметить, что увидев в руках Лесистратовой вожделенные ключи, он засуетился и начал шевелиться гораздо быстрее.