Подойдя к скотному двору, на котором коротал свои ночи Морозявкин, Лиза залихватски свистнула в два пальца. Через четверть часа сестра Вольдемария, продрав глаза и кое-как одевшись, была уже готова к побегу. Правда к чести Морозявкина надо отметить, что увидев в руках Лесистратовой вожделенные ключи, он засуетился и начал шевелиться гораздо быстрее.
«Неотразимая сила обаяния» заключалась в том, что он просто стукнул сзади пыльным мешком с мукой по головам обеих сестер-стражниц, Лесистратова торопливо сунула ключи в замочную скважину, замок открылся и дверь уже со скрипом распахнулась, как вдруг судьба сыграла с ними одну из своих злых шуточек – вместо того чтобы попасть в объятия свободы, они у входа попали в лапы самой матери-настоятельницы.
Все дело сгубило то, что мать-настоятельница, женщина далеко еще не старая, с прекрасной фигурой и томностью во взоре, что не могло скрыть монашеское одеяние, имела привычку перед сном гулять с текущим фаворитом, который только что не слюни пускал от вожделения. На этот раз, заметив побег и вообще непорядок, она подняла такой шум и визг, что из местной караулки мигом набежало три десятка сестер-стражниц, спешно застегивая на ходу свои рясы, пряча вываливающиеся груди и доставая оружие. Морозявкина и Лизу схватили и совсем нелюбезно поволокли по земле.
– Мерзавка! Негодяйка! Засеку насмерть! – бушевала мать-настоятельница с итальянским темпераментом, одновременно слушая наклонившуюся к уху стражницу, пока негодников приводили в вертикальное положение. – Ах, так эта сестра Вольдемария еще и мужчина! Погодите, я должна это проверить лично…
Сунув руку под рясу «сестры Вольдемарии» и удостоверившись в справедливости слов стражницы, настоятельница так больно вцепилась в доказательство мужественности несчастного Морозявкина, что тот с воплем снова повалился на землю.
– Обман! Поклеп! Святотатство! Кощунство! Мужчина в женской обители, обители святости и целомудрия – как это возможно! В карцер обоих – немедля!!! – заключила крики суровая сеньора.
Вместо ночи свободы мадемуазель Лесистратовой и Морозявкину пришлось провести ночь в холодном и мокром карцере. Через зарешеченное окошко им светили яркие, но далекие звезды.
– Не прикасайтесь ко мне, сударь, это совершенно лишнее! Даже окажись мы с вами вдвоем на необитаемом острове, я не позволила бы вам никаких вольностей! – злобно бормотала Лиза Морозявкину, все время норовившему прижаться к ней покрепче.
– Но тут же очень холодно, сударыня… и вы же отдавались всем тем богатым бездельникам, что заходили в монастырь, с таким старанием, что даже стали местной знаменитостью! – возражал ей на это Морозявкин, сладострастно посапывая.
Он совершенно искренне считал, что Лизавете повезло значительно больше, чем ему, ибо ей не приходилось ломать об колено свою природу.
– Это совсем другое дело сударь, это моя работа, в силу тех несчастных обстоятельств, в которые мы попали. Но если бы вы знали, как мне были противны их сальные объятия и потные тела! Фи, пьют вино бочками, рыгают, целуются слюнявыми губами, кусают груди как дикие звери… как будто они впервые увидели женщину! – Лизу передернуло от неприятных воспоминаний, а может быть и просто от холода.
– Однако же вы не слишком сопротивлялись, сударыня… – продолжал проповедовать недовольный Вольдемар.
– А вам, сударь, буду сопротивляться! – тут Лесистратова так пнула по лодыжке несчастного Морозявкина, что у него вырвался вопль отчаяния и он временно прекратил свои поползновения, скорчившись в уголке.
– Ах, где же граф Г.? Почему он все еще не пришел спасти нас? Вот ему бы я отдалась с удовольствием, – размышляла Лесистратова, мечтательно глядя на звезды за решеткой.
Тем временем граф Г., о котором так вздыхала Лизонька, наконец решил отыскать друзей, обеспокоясь их долгим отсутствием. Вестей не было никаких, и он начал приходить к выводу, что спасательная операция пожалуй что провалилась с треском. Но отступать, как мы помним, было не в правилах графа, поэтому он решился на отчаянный подвиг – штурмовать самый развратный женский монастырь во всей итальянской стороне.
Граф понимал всю чудовищность риска, на который ему предстояло пойти, но тем не менее верил в себя и свои верные члены, а также в зоркий глаз, крепкую руку и быструю шпагу, ну и еще в то возбуждающее средство, которое хранилось у него за пазухой на случай внезапного упадка сил. Правда симпатичные послушницы насчитывались в обители сотнями, но граф не собирался сдаваться без боя.
Однако же и самые мужественные планы могут потерпеть поражение, и у каждого Наполеона случается свое Ватерлоо, как предстояло понять французской нации несколько позже. Любвеобильная настоятельница так огорчилась возможной потере восходящей звезды своей обители сладострастия, что немедля приказала удвоить стражу, а страже – утроить бдительность. Послушницы также был предупреждены о необходимости доносить о всех чужестранцах, которые забредали в монастырские стены. Словом, тысячи нитей опутывали со всех сторон чересчур любопытных путников, как паутина назойливых мушек, залетевших в нее по неосторожности.
Неудивительно, что граф Г., постучавшийся в ворота Санта-Мария-дельи-Анджели, сначала был принят необычайно радушно. Богатый и знатный иностранец, прекрасно и по моде одетый, он своим благородством и манерами производил прекрасное впечатление даже на монахинь с острова Мурано.
Граф, пожаловавшийся сестрам на то, что подобно саксонскому кронпринцу Августу, впал в отчаяние от неразделенной любви к одной прекрасной венецианке, очень скоро оказался в руках нескольких красивых послушниц, которые немедля соблазнили его, завлекли в изящно обставленную келью и своими извращенными и похотливыми ласками заставили, как выражались в те времена, прокатиться по всем холмам и долинам Неги перед тем как попасть в край волшебной Услады. К стыду графа Г. он так и не смог оказать шалуньям должного сопротивления, о чем правда потом никогда не жалел.
Однако очень скоро графу на собственном опыте пришлось убедиться, что даже и платный сыр бывает именно в мышеловке. Одна из послушниц, не в меру любопытная, перерыла все его парижское платье и шелковое белье, и обнаружила там православный крест, с которым граф Михайло, как истинный сын русской православной церкви, не расставался ни на секунду, ни в монастыре, ни в борделе. Византийские формы креста и непонятная надпись «Спаси и сохрани» сразу не понравились монахине-католичке, кроме того впав в экстаз, граф нечаянно пробормотал несколько слов на родном языке, да и по итальянски говорил с таким рязанским акцентом, что выдал себя с головой. Пока он отдыхал от ласк, раскинувшись на черных простынях и рассеянно перебирая попавшиеся под руку женские прелести и округлости, послушница легко вздымая ножки побежала доносить настоятельнице.
Мать-настоятельница в это время вела то, что в монастыре называли «уроками сладострастия». Три десятка молодых монахинь, сидя на дубовых скамьях перед кафедрой, с удовольствием внимали объяснениям наставницы, как раз рассказывавшей про необходимость использования розг и кнута в повседневной сексуальной жизни.
– А теперь мы покажем на примере… Пусть сестра Лючия подойдет ко мне поближе! – приказала она.
– Но, матушка, сестра Лючия еще девственница! – зашушукались и засмеялись послушницы.
– Я и не покушаюсь на ее девственность! – с этими словами настоятельница задрала рясу на хорошенькой и очень смущавшейся Лючии и несколько раз приложилась розгой к ее круглому заду, отчего та слабо вскрикнула, а ягодицы и щеки девицы покраснели как утренняя заря.
– Посмотрите, как она теперь возбуждена, сестры! Ах, как жаль, что у нас нет под рукой подходящего мужчины, тогда я продемонстрировала бы вам всю силу флагелляции на практике!
В этот момент послушница, вбежавшая в залу с докладом-доносом, наклонилась к уху настоятельницы и что-то торопливо ей зашептала. Лицо матери-настоятельницы прояснилось, плечи горделиво расправились.
– У нас будет самец, дети мои! Мы поймали шпиона! – довольно сообщила она возликовавшим послушницам.
– Не может быть! Кто это? – взбудоражено перешептывались по зале.
– Какой-то знатный иностранец… кажется из России… Волоките его сюда, и тех, двоих из карцера – тоже! – последовал приказ.
Миг – и вот уже несчастный граф Г., Лиза и присовокупленный к ним Морозявкин оказались в зале пред госпожой настоятельницей и ее распутными ученицами, их тут же бросили на крепкий деревянный стол, устланный пуфиками и покрывалами, где могли бы разместиться два десятка человек. Момент был весьма напряженным во всех отношениях.
– Кто вы такие? Зачем вы прибыли сюда? – вопросила наставница, и не дожидаясь ответа тут же остановила мановением руки графа Г., пытавшегося что-то сказать. – Молчите! Я знаю сама – вы шпионы!
– Мы не шпионы, сеньора, – возразил было Морозявкин, до сих пор остававшийся в женской рясе, но это прозвучало как-то неубедительно.
– Мне лучше знать! Вы хотели похитить мою послушницу, отбывающее здесь законное наказание в виде пострига, послушания и поста! Да знаете ли вы что декрет от 1458 года запрещает мужланам, переодевшимся в женское платье, пересекать границу обителей? Но я придумала вам наказание… Разденьте их донага! – обратилась настоятельница к монахиням.
Приказание немедля было исполнено. Раздетые и разутые, герои очутились под жадными взорами послушниц, которые немедля оценили прекрасную фигуру и рельефные мышцы графа, позавидовали высокой груди и округлым бедрам Лизы, и даже нескладный как китайская шифоньерка Морозявкин, пытавшийся прикрыться рясой, нашел своих поклонниц. Лиза стояла вся пунцовая, ибо в ее планы совершенно не входило когда-либо обнажаться перед Морозявкиным, а с графом она давно уже замыслила одну романтическую интрижку по окончании нынешнего розыскного дела. Теперь все ее планы были жестоко порушены злой настоятельницей.
– А теперь – возбуждение! – с этими словами мать-настоятельница принялась сечь длинным и тонким кнутом всех троих, выстроенных в ряд перед публикой, постепенно входя во вкус.
– Не надо! Что ж вы делаете, ироды! Спасите! Убивают! – выл Морозявкин, пытаясь увернуться от плети, в то время как Лиза тоненько повзвизгивала, а граф Г. мужественно хранил молчание и изо всех сил старался не смотреть на голую Лесистратову, что давалось ему нелегко.
– Вы видите, дочери мои – продолжала комментировать разошедшаяся святоша – перед соитием очень полезно отхлестать мужчин, равно как и женщин – при ударах нервы раздражаются и их инструменты встают в боевую стойку, как у молодых жеребцов! – настоятельница нескромно ткнула перстом в «инструменты», действительно восставшие, а высоконравственный граф Михайло попытался зажать себе уши, дабы не слышать речей этой развратной женщины.
– Сейчас вы будете совокупляться, негодяи, и тот кто устанет и поникнет первым, будет брошен в карцер до скончания веков… А если вы остановитесь, мы запорем вас до смерти! Секите их! – с этими словами настоятельница передала кнут и два пучка розог молодым сестрам, вставшим полукругом около стола «наслаждений».
Видя всю безвыходность положения, в которое они попали, Морозявкину и графу с Лизой ничего не осталось, как только выполнить приказание жестокосердных монахинь. Понукаемые розгами и подбадриваемые криками послушниц, Вольдемар и Михайло поочередно покрывали жаркими поцелуями и ласками тело мамзель Лесистратовой, и сливались с ней в любовном экстазе. Настоятельница приказывала им принимать самые развращенные позы, какие только можно было выдумать, овладевать Лизой одновременно, используя все отверстия ее прекрасного тела, так что граф Г. уже начал думать, что не сможет откупиться от этого греха, даже если пожертвует личному духовнику половину своего не раз заложенного имения.
Морозявкин же в другой раз мог бы весьма сильно обрадоваться возможностью насладиться прелестной наготой недоступной прежде агентессы, а заодно отомстить в ее лице всем шпионам Тайной экспедиции, однако его по-своему гордой натуре претило то, что совокупление происходило насильно, то есть напоминало изнасилование, причем насиловали его самого. Кроме того он боялся, что возбуждение покинет его раньше чем графа, и тогда его и впрямь сгноят в карцере, которые ему зело надоел, а посему он сам нарочно подставлялся под удары плетей, дабы продержаться подольше.
Лиза же пребывала просто в шоке и глубочайшем разочаровании от крушения ее романтических мечтаний на предмет графа и от необходимости терпеть премного неприятного ей Вольдемара. Впрочем, ее состояние никого из окружающих решительно не интересовало.
– Да это просто какие-то жеребцы! – сказала настоятельница с невольным уважением. – Прошел битый час, а их фаллосы все еще крепки! Но и мы не простушки. Сестры, раздевайтесь, рано или поздно они сдадутся. Есть доброволицы?
Желающих попробовать «на вкус» сексуальные достоинства путешественников оказалось так много, что настоятельница даже растерялась. Юные послушницы весело скидывали рясы и лезли на графа Г., Морозявкина и даже Лизу в таких количествах, что путникам грозила опасность неминуемо задохнуться и запутаться в чудовищном количестве женских ног, рук, грудей и прочих частей тел монашенок. Они облизывали их тела и ласкали «инструменты» ртами и прочими нежными деталями так рьяно, что любой другой, кроме русских странников, давно бы уже умер под этим натиском.
– Как? Что я вижу? – возопила настоятельница в изумлении. – Две дюжины лучших наших дев не могут заставить их устать… Во всяком случае этого не видно на глаз, да и на ощупь незаметно. Вот что значит флагелляция, мы слишком сильно их нахлестали! Ну ничего… есть еще одно средство.
С этими словами местная учительница Эроса отпихнула в сторону Лизу и сорвав с себя платье, как будто бы оно загорелось, обнажила свое роскошное смуглое тело. Монахини прикрыли рукой глаза, как бы от солнца, и даже граф Г. залюбовался.
– Иди ко мне и возьми меня! – приказала настоятельница графу. – А ты, ты возьмешь его! – велела она Морозявкину в тот момент когда граф с удовольствием принялся выполнять ее поручение.
– О нет! Нет! Так нельзя! Я не хочу! Он не в моем вкусе, сеньорины! Уйди, противный! – в миг граф Г., не успев насладиться настоятельницей как следует и сделав лишь несколько движений, потерял все свое мужество, и попытался увернуться от рук и фаллоса месье Вольдемара, но наставница крепко вцепилась в его бедра, а монахини – в длани, лишая свободы передвижения.
– Бери его, овладей его темной пещерой, воткни в нее свой меч, иначе засеку и залюблю насмерть! – услышав эти слова, заколебавшийся было Морозявкин осознал их страшный смысл, так как уже поднаторел в итальянском.
Он, закрыв глаза, дабы не видеть собственного предательства, двинулся к аппетитной части тела графа на ощупь. И неизвестно чем бы все это кончилось, если бы за стенами монастыря не послышалась внезапно ружейная пальба и пушечная канонада.
Дело в том, что уже наступил прекрасный месяц май. И как раз с его наступлением Наполеон Бонапарт не нашел ничего лучше, как объявить Венеции войну. Последний дож тут же созвал Большой совет, который принял мужественное решение – сдаться на милость победителя немедля. Так пала великая республика Сан-Марко, и дож Людовико Манин отрекся, и даже, как свидетельствует госпожа История, наконец-то выкинул чепец, который всегда одевал под корону, сообщив слуге, что он ему не потребен более.
Войско Наполеона триумфально заняло Венецию. Ей предстояло разграбление, также как и здешним церквям с монастырями, а львам площади Сан-Марко – гибель, равно как и мастерским муранских стеклодувов, и «Золотой книге», которой было уготовано публичное сожжение. Далматинские солдаты прошивали воздух выстрелами, оставляя городские стены – именно эти выстрелы спасли невинность графа Г., если можно так выразиться, и позволили ему остаться друзьями с Морозявкиным. Монахини в ужасе разбежались от пальбы, что помогло путешественникам наконец одеться, тайком выбраться из опустевшего монастыря и продолжить свой путь, причем Лиза, граф Г. и Вольдемар поклялись друг другу никогда не вспоминать об этой ужасной истории, столь тяжко отразившейся на их нравственности.
Глава 16. Под безоблачным небом Испании
Неудивительно, что охота далее оставаться на земле Италии, которая кстати говоря тогда еще и не собиралась становиться единой, пропала у путешественников напрочь, и вместо запланированного Рима мамзель Лесистратова наряду с прочими членами, то есть участниками кампании, изъявила желание поскорее оказаться на испанской территории. Спешно сев в порту Голубой лагуны на подходящий корабль, путешественники оставили далеко позади захваченную французскими войсками Венецию и взяли курс на Барселону.
Надо отметить, что Мадрид воспринял известие о французской революции без всякого энтузиазма, и ветрам, подувшим оттуда, постарались поставить прочный заслон. Тем не менее Испания хоть и сочувствовала свергнутым Бурбонам, но заключила с наполеоновской Францией договор, по которому должна была отчаянно сражаться с англичанами.
Тем временем парусник, на который посчастливилось попасть нашим морским и сухопутным волкам, сделанный по мотивам традиционного венецианского нефа, весело обогнул пиренейский полуостров и плыл мимо Сицилии, Сардинии и Корсики прямо к Барселоне. Ветер раздувал белоснежные паруса, Морозявкин философствовал, развалившись на палубе под бизань-мачтой, и куря трубку с крепким голландским корабельным табачком.
– Ну вот, прощай, Венеция, здравствуй, Пиренейское море! Я нахожу, дамы и господа, что нам очень повезло, мы выбрались из передряги с минимальными потерями. Это все же гораздо приятнее, чем нюхать отравленный дым или месить сапогами грязь. По крайней мере будет о чем вспомнить, рассказать внукам… – обращался он к своей немногочисленной аудитории.