— Лейтенант Фремонт одобрит.
— Тем хуже для лейтенанта Фремонта. Если бы вы были мужчиной, то поняли бы, что я имею в виду. Но не думайте, что ваш статус женщины оправдывает ваши действия. Я не знаю такой женщины, которая одобрила бы ваше поведение.
Джесси покачала головой в знак несогласия с таким заявлением:
— Я думаю, что многие женщины в подобных обстоятельствах сделали бы для своих мужей то же, что сделала я.
— Тогда я могу сказать, что ради общего блага жен лучше держать вдали от мужских дел. Если бы все женщины были способны создавать хаос, подобный тому, который возник по вине вашего темперамента, тогда работа мужчин вообще бы прекратилась. Энн Ройяль назвала бы вас современной женщиной, но, по-моему, вмешивающаяся в мужские дела женщина — это регресс, а не прогресс.
Полковник умолк на минуту, не отводя от нее глаз.
— Джесси, много раз наши старшие офицеры были не правы и ошибались, так же как и наши выбранные представители. Но мы причинили бы намного больше вреда, выступая против плохих приказов, чем выполняя их. Мы создали нашу собственную форму правления, и без дисциплины и послушания, которые мы сами возложили на себя, мы не сможем поддерживать наш образ жизни.
Полковник встал, взял свою шляпу, прижал ее левой рукой к своему телу и добавил:
— Я сожалею о случившемся. Я сожалею об этом, хотя лично глубоко заинтересован в экспедиции и в экспансии на Запад, как вы, сенатор Бентон, лейтенант Фремонт. Скажу, что полковник Аберт ошибался, отзывая лейтенанта Фремонта. Скажу, что экспедиция оказалась бы неудачной без его командования. Скажу, что осуществление экспансии на Запад было бы задержано. Но, даже учитывая все это, я все же сожалею, что вы выступили против установленной власти. Я надеюсь, что полковник Аберт решит ничего не предпринимать. До свидания, Джесси.
Ожидание возвращения сенатора Бентона в Сент-Луис было самым тяжким испытанием. Она была уверена в своей правоте, в том, что нельзя слепо подчиняться, что любое правило может быть нарушено при чрезвычайных обстоятельствах. И тем не менее она понимала, что полковник Кирни ответит на это: «Каждый человек считает, что его собственный случай и есть эти чрезвычайные обстоятельства».
Ее отец вернулся домой через несколько дней. Охваченная нетерпением, она выпалила историю, не дав ему даже умыться или отдохнуть после длительной поездки по штату Миссури. Джесси следила за выражением его лица, пока говорила, стараясь уловить хотя бы признаки того, что он одобряет ее поведение. Но лицо Тома Бентона было непроницаемым. Когда она пересказала слова полковника Кирни, он какой-то момент сохранял неопределенное молчание. Джесси охватил страх, ибо она поняла, что отец не намерен согласиться с ее действиями.
— Я хотел бы… я хотел бы, чтобы ты подождала, посоветовалась со мной, Джесси…
— Но, отец, не было времени, речь шла о часах, даже минутах. У меня не было уверенности, обгонит ли Де Розье почтовый катер. Это была игра, и ее исход мне был неизвестен до возвращения его брата…
— Да, да! — воскликнул он, встав со стула. — Ты поступила правильно! Черт побери этих идиотов в Вашингтоне. Неужели они не понимают, что, сломав экспедицию, готовую отправиться, когда вся страна жадно ждет ее результатов, они совершают чудовищную ошибку? Неужели они не понимают, что нельзя просто так убрать командующего офицера и воткнуть любого другого на его место, не понимают, что исследование — сложное и трудное дело? Что было бы с британским флотом, если бы лорд Нельсон не приставил телескоп к слепому глазу, когда адмирал издал глупый приказ? Что случилось бы с человеческими мозгами и душой, если бы мы не считались с собственными суждениями, если бы мы вели себя подобно машинам даже перед лицом саморазрушения? Таков чертовский военный ум, Джесси, он понимает только послушание и еще раз послушание независимо от того, приведет ли это вас к смерти или нет.
— В таком случае, ты не считаешь, что я допустила мятеж?
— Определенно, нет! Ты в величайшей степени послужила нам. Полковник Аберт будет первым, кто согласится, когда экспедиция вернется с триумфом. Мятеж может зреть долго, но это порой и является гением демократии. Однажды я сам восстал против военного департамента. Это случилось в конце марта 1813 года, когда я служил полковником под началом генерала Эндрю Джэксона. Мы пододвинули нашу небольшую армию к Натчезу, но в это время получили приказ от военного департамента распустить войска. Когда генерал Джэксон показал мне депешу, я посоветовал ему ослушаться. Я сказал:
«Депеша обозначена 6 февраля. Военный министр предполагал, что его депеша будет доставлена нам до того, как мы окажемся далеко от дома. Сейчас мы в пятистах милях от Нашвилла. Это армия генерала Джэксона. Она должна вернуться домой под командой Джэксона. Мы можем обратиться к губернатору Уилкинсону за средствами и транспортом, чтобы перевезти больных и уладить споры с лавками». Наш небольшой мятеж спас здоровье и лояльность армии Теннесси, и, когда генерал Джэксон вновь вернулся на поле боя, войска сражались под его началом у Нового Орлеана и помогли выиграть войну 1812 года. Дай мне чернила и бумагу, Джесси. Я напишу полковнику Аберту и приму всю ответственность на себя. Ты должна представить себе, будто действовала в качестве моего агента; будь я здесь в тот момент, я поступил бы точно как ты.
Когда отец закончил писать письмо, Джесси тихо спросила:
— Что самое худшее могут сделать с нами?
Том Бентон перечитал письмо не ответив.
— Отец, я задала тебе вопрос. Что самое худшее может сделать армия лейтенанту Фремонту?
Не поднимая головы, он сказал ровным голосом:
— Ничего. Когда Джон возвратится в Вашингтон и будет опубликован второй доклад, Топографический корпус поблагодарит тебя…
— Я хочу ясно видеть самые плохие последствия сделанного мною, чтобы быть к ним готовой. Что самое худшее ждет моего мужа?
Том Бентон вгляделся в милое, решительное лицо своей дочери и понял, что нет смысла обманывать ее.
— Военно-полевой суд. Увольнение со службы.
_/10/_Она лежала в своей зашторенной спальне, воздух благоухал ароматом, помогавшим заснуть. Но она не могла сомкнуть глаз: ее терзала мысль, что ее муж будет предан военно-полевому суду и уволен со службы по ее вине, что он не простит ее и перестанет любить, что она разрушила их брак, а женщине не следует ни при каких обстоятельствах вмешиваться в работу мужа, а стоять в стороне, чтобы в случае неуспеха мужа и неприятных последствий это не стало виной жены; муж не должен обвинять ее за действия, которые могут быть причиной подрыва брачных отношений.
Встав на рассвете, она боялась, что будет бледной и помятой. Но, посмотрев в зеркало, не нашла следов бессонной ночи, лишь у левого уголка рта ее чистая и мягкая кожа несколько вспухла.
Она не пыталась восстановить самодисциплину, которой следовала до поступления судьбоносного письма из Вашингтона. Вместо этого она отдалась на милость потока дней, не строя никаких планов, лишь присматривая за матерью и Лили. Дни не были такими уж плохими. Утром она работала несколько часов с отцом. В дом приходили люди обсудить вопросы торговли, политики и исследований. Но по ночам она бодрствовала в своей большой французской кровати под балдахином с четырьмя колонками, тоскуя о муже, думая о том, как сообщить ему о содеянном ею и получить от него оправдание своих действий.
Однажды в полдень она совершила прогулку вдоль Миссури на окраине города, где на широком лугу разместилось несколько караванов переселенцев, занимавшихся последними приготовлениями к отъезду. Изготовители фургонов, продавцы волов, мулов и лошадей предлагали свой товар, представители бакалейщиков, портных и оружейников расхваливали свою продукцию. Джесси привлекли большие буквы ДЕЛАВЭР, написанные на ярко-синем брезенте фургона. На перевернутом тазу около фургона сидела женщина примерно ее возраста, баюкая ребенка. Ее улыбчивые голубые глаза посмотрели на Джесси из-под розовой шляпки, украшенной оборками.
— У меня девочка примерно того же возраста, что ваш ребенок, — сказала Джесси. — Как зовут вашего?
— Джон, по имени отца.
— Моего мужа также зовут Джон.
— Ну, вот какое совпадение, не так ли? Вы также едете в Орегон?
— Нет… То есть еще не едем.
— Но это больше не опасно. Посмотрите, я покажу вам карту, она была составлена тем военным офицером.
Молодая женщина взобралась на сиденье своего фургона и вытащила из сумки, пришитой к брезенту, много раз побывавшую в руках бумагу.
— Видите, вот здесь показано, где много травы для лошадей, где нужно запастись водой и как проехать по перевалу в горах. И индейцы не так уж страшны, если семьи остаются вместе и сражаются вместе.
— Видите, вот здесь показано, где много травы для лошадей, где нужно запастись водой и как проехать по перевалу в горах. И индейцы не так уж страшны, если семьи остаются вместе и сражаются вместе.
— Я бы не испугалась, — сказала Джесси. — Мой отец научил меня стрелять из ружья.
Взволнованная ясно прозвучавшим в голосе Джесси желанием, молодая женщина серьезно посмотрела на собеседницу:
— Не хотите ли вы со своими родичами поехать с нами? У нас здесь три фургона. Знаете ли вы, что там можно получить большой участок хорошей земли и таким образом избавить своих детей от участи наемников?
Джесси заплакала. Импульсивно женщина взяла ее руку.
— Скажу вам, что я сделаю, — заметила она. — Назовите ваше имя и адрес. Когда мы приедем в Орегон, я напишу вам все о дороге, как по ней лучше проехать. Может быть, в следующем году вы сможете приобрести собственный фургон и присоединиться к нам там. Мое имя — Мэри Олгуд. А как вас зовут?
Прошло долгое лето, а от Джона не было весточки. Она не беспокоилась о его благополучии, и все же в глубине души ее тревожила мысль об опасности. Ведь достаточно небольшого инцидента — перевернулась резиновая лодка на реке Платт, ослабла бдительность ночью, одна индейская стрела… Картины такого рода ей удавалось отгонять от себя в дневное время, но по ночам они назойливо нависали, как тяжелое промокшее и липучее покрывало, и часы от сумерек до зари были в сотни раз более длинными, чем от зари до заката.
Осенью ее отец должен был вернуться в Вашингтон на очередную сессию конгресса. Для них обоих расставание было трудным.
— Я понимаю, какими бесконечными кажутся тебе ожидание и неопределенность, — сказал он. — Прошу тебя, не поддавайся грусти. Не сопротивляйся бегу времени, иди с ним в ногу. Скоро все вернется к тебе, и лейтенант Фремонт вновь будет дома.
Время тянулось медленно, и она пришла к осознанию двойственности своей любви к Джону и двойственности своей собственной личности. Она была женщиной, любившей мужа как мужчину, и одновременно женой, любившей его как партнера в супружестве. Ведь именно жена отправляла его в длительные и опасные экспедиции, — жена, честолюбивая не по отношению к самой себе и мужу, а к их супружеству. Именно жена, крепкая, как закаленная сталь, способна выдержать лишения и тяготы, и именно эти качества заставляли зачастую страдать женщину, у которой не было иного желания, как оставаться с любимым мужчиной. Она принимала важные решения как жена, верившая в то, что брак представляет высочайшую цель отношений между мужчиной и женщиной, что ему должно быть все подчинено, но, когда одиночество брало верх над ее чувствами, тогда она считала, что самое важное в отношениях между мужчиной и женщиной — это их любовь. И она должна поддерживаться даже за счет сотрудничества в супружестве. В такие моменты она охотно заключила бы его в свои объятия, забыв об экспедиции и карьере.
Ее отец приехал домой на Рождество. Все прошедшие шесть месяцев от Джона не было писем, но к ее тревоге примешивалось хорошее настроение, вызывавшееся тем, что с момента разлуки прошло уже полгода. Том Бентон настаивал на том, что они не должны падать духом; он последовал обычаям немцев Сент-Луиса и организовал елку для Лили. Несколько близких друзей и родственников были приглашены отведать жареного гуся и сливового пудинга, обменяться подарками перед пылающим камином. Джесси получила особое удовольствие от отцовского подарка — трехтомной работы Прескотта «Завоевание Мексики», изданной всего несколько недель назад в Нью-Йорке.
Когда в середине января отец готовился к отъезду в Вашингтон, она сказала ему, будучи в лучшем настроении, чем перед его предыдущей поездкой в столицу:
— Лейтенант Фремонт уже некоторое время находится в Калифорнии. Я уверена, что он вскоре отправится назад и вернется домой по южному пути. Я ожидаю его самое позднее к концу марта.
На какой-то момент ей показалось, что глаза отца затуманились, однако он ей ответил:
— Капитан Суттер снабдит его провизией в долине Сакраменто, и это существенно облегчит возвращение южным путем.
Вскоре после отъезда отца она заметила, что отношение окружающих к ней изменилось. Ее родственники и друзья были непреднамеренно добры к ней: в конце концов ведь лейтенант Фремонт выехал со славной миссией, никто лучше его не знал, как командовать экспедицией и благополучно привести ее назад, и, хотя год разлуки был неизбежно тягостным, подобную судьбу разделяли многие жены. К началу февраля она заметила, что ее родственники чрезмерно нежны с ней, а некоторые из друзей отца чаще, чем в прошлом, посещают ее, приносят подарки и охотно беседуют.
Она спрашивала себя: «Почему обо мне так заботятся? Что побудило их изменить свое отношение?» Она вчитывалась в газетные строчки, желая найти сообщения с Тихоокеанского побережья в Вашингтон и Нью-Йорк, предназначенные для основных публикаций в газетах. Она задавала косвенные вопросы, но родственники и друзья уклонялись от ответа. Будучи не в состоянии выносить появившуюся в ней тревогу, она посетила своих двоюродных сестер Брант и умоляла их сказать, что им известно из неведомого ей. Но в их глазах она заметила то же самое желание уйти от ответа, какое было у отца. Они пытались утешить ее, и она почувствовала, что поймана в ловушку доброго заговора.
Вернувшись в этот полдень домой и проходя по нижней гостиной, она обратила внимание на свое отражение в прямоугольном зеркале над камином. Что-то притягивало ее к зеркалу. В осенние месяцы, когда она сильно тревожилась, то замечала, как выступала в уголке рта небольшая припухлость. Когда же тревожное настроение рассеивалось, пятнышко постепенно исчезало. Ныне же, глядя в зеркало, она увидела, что пятно появилось вновь и его размер увеличился.
«Это моя отметка короля Георга, — подумала она, — как отметка на лбу бабушки Макдоуэлл».
Из лабиринта ее мозга вырвалась мысль: «Они думают, что мой муж мертв!» Для сомнений не оставалось места: даже ее отцу, приехавшему на Рождество, было известно, что поступили плохие новости. Она не думала, что эти люди располагают достоверными фактами. Однако каким-то образом с Запада поступило сообщение, что лейтенант Фремонт в трудном положении. Но откуда это пришло? И как ей выяснить, о чем идет речь?
Если Джон умер, тогда для нее умер весь свет. Она вспомнила историю бабушки Бентон: ей было всего тридцать лет, когда умер ее муж. Молодому Тому не разрешали три месяца видеться с матерью. Он помнил ее красивой синеокой женщиной, когда же вновь увидел ее, перед ним предстала не та живая молодая женщина, какую он знал, а худая седая леди.
Никто лучше Джесси не знал, что Бентоны влюбляются лишь один раз.
Наконец она встретила старого зверолова, не способного обмануть ее. Он сказал, что из Орегона пришло сообщение, что лейтенант Фремонт, благополучно добравшийся со своей группой до Колумбии, совершил опасный переход из Колумбии к реке Траки, на восток от гор Сьерры. Он пренебрег предупреждениями индейцев о невозможности преодолеть горы Сьерры, стал пробиваться вперед, попал в снежный буран и куда-то исчез. Из Калифорнии не поступало сообщений о том, что он прибыл к капитану Саттеру; прошло так много времени, что вряд ли он жив и здоров.
Находясь в разлуке с мужем десять месяцев, Джесси считала, что ей досконально известно, как действует механизм одиночества. Она вообразила, что у одиночества зримый образ, что, познав его худшую форму, она сразу узнает своего врага при его появлении и у нее найдутся средства противостоять ему. Но она обнаружила, что одиночество — многоголовый монстр вроде гидры, который не появляется дважды в одном и том же облике и одной и той же форме, не поддается обману и возникает в неожиданных местах и в неожиданное время, как раз в тот момент, когда появляется некоторое чувство облегчения. Он мог появиться, например, при чтении и сделать невыносимым превосходный отрывок прозы. Он мог наброситься в момент умывания лица или расчесывания волос; в таком случае гребень падал на пол, а мыло выскальзывало в таз, отображение в зеркале становилось безжизненной маской. Он мог проникнуть в рот во время разговора, тогда пропадали слова, а зубы кусали губы. Он мог прокрасться ночью в постель при неполном и беспокойном сне и вызвать невыносимые мучения, превращая ложе в громадный опустевший мир без любимого мужчины, без обожаемого мужа, без объятий, которые спасают от тьмы и чувства фатальности.
Такое одиночество терпимо, если любимый вернется и первый поцелуй при встрече позволит забыть те грустные часы. Но если любимый не вернется?
Четыре дня она почти ничего не ела и не пила, почти не спала, тупо выполняя работу по дому. Она не признавала факта гибели Джона и вместе с тем не могла опровергнуть его. Она знала, что если существует человек, способный пробиться через горы Сьерры в снежный буран, то этот человек — Джон. Но если подобное не способно совершить ни одно человеческое существо, что тогда?