— Даже если ему суждено выиграть, — спокойно ответила она, — я все же не думаю, что разумно участвовать в процессе. Отец, не сходишь ли ты к президенту Полку и не попросишь ли его отменить суд?
Отец долго и пристально смотрел на нее, затем сказал:
— Я не могу этого сделать, Джесси, но если так хочет твой муж — это другое дело. Из услышанного от полковника Фремонта я не думаю, что что-то может удержать его от открытого разбора дела.
— Может быть, я смогу убедить его, — ответила она. — Разве нет никого, кто мог бы вмешаться и отменить военно-полевой суд, не потеряв при этом лица?
— Есть, генерал Кирни. Он — единственный. Если он отзовет свои обвинения…
— В таком случае извини меня, отец, я немедленно переоденусь и поеду к нему. Кто-то должен положить конец этой ужасной ссоре.
Джесси пошла в контору, которую занимал генерал Кирни в военном департаменте во время своих наездов в Вашингтон. Ее настроение было таким же подавленным и серым, как грязновато-серое кубическое здание, куда она вошла. Первый же взгляд на генерала, на его болезненное, постаревшее лицо убедил ее, что и он остро переживает. Генерал встал со стула словно деревянный, не показывая на своем изможденном лице с маленькими мутными глазами даже признаков того, что узнает ее. Она закрыла за собой дверь и прислонилась к ручке, за которую все еще держалась.
— Генерал Кирни, независимо от того, что случилось и еще может случиться, я хочу, чтобы вы знали: я глубоко сожалею по поводу всего этого.
Он не ответил. Она понимала, что он хотел бы знать ее намерения и не сделает первого шага, пока не уверен, каким он должен быть.
— Были допущены ошибки, — напряженно продолжала она. — Я пришла к вам просить не умножать их и не превращать в нашу общую беду.
После мучительной паузы он сказал:
— В таком случае вы видите, что полковник Фремонт серьезно ошибался.
— Не исключаю этого, генерал. В жизни не делает ошибок тот, кто ничего не делает.
— Должен ли я понимать это так, что полковник Фремонт готов публично принести извинения?
Джесси вздрогнула. Она неуверенно подошла к жесткому деревянному стулу и присела на его краешек.
— Не знаю, генерал Кирни, я пришла к вам, не поставив его в известность.
— Зачем же вы тогда пришли?
— Просить вас прекратить этот конфликт. Кроме бед для всех нас, он ничего другого не принесет.
— Для меня не будет бед, мисс Джесси. Я командующий, приказы которого были нарушены. Ваш муж создал для меня неслыханные трудности в Калифорнии. Теперь его очередь страдать.
Она поднялась с края стула, подошла ближе к генералу:
— Он уже страдал, больше, чем вы можете себе представить. Этот военно-полевой суд будет для него трагедией, но он будет также трагедией для вас и каждого, имеющего к нему отношение.
— В этом вы ошибаетесь. Мне нечего скрывать, ничто не сможет опорочить меня.
— Простите меня, генерал, что дерзнула возразить вам. Я понимаю характер обвинений, которые будут брошены вами против моего мужа и моим мужем против вас.
Несмотря на искренность тона Джесси, генерал Кирни оскорбился:
— Если вы так уверены, что он прав, то зачем же явились ко мне?
— Потому что убеждена, что в подобном деле, даже если все могут быть правы и никто не прав, все только потеряют и никто не выиграет.
— Видели ли вы дело полковника Фремонта? Знаете ли вы, что мы можем буквально раздавить его? Или же вы слушали только версию вашего мужа?
— Я выслушала версию моего мужа. У меня предубеждение в его пользу, но это предубеждение не ослепляет меня. Я знаю, насколько вы правы и, простите меня, насколько не правы, нет, не не правы, а нетерпимы. Я также знаю, как был не прав полковник Фремонт, нет, не не прав, а поспешен и импульсивен. Но он молодой человек, вы годились бы ему в отцы. Сенатор Бентон и я ожидали таких действий с вашей стороны.
— Мои обязательства перед армией превыше всего, миссис Фремонт. У нас нет фаворитов, и мы не позволяем вмешательство во имя дружбы.
— Но, разумеется, вы преувеличиваете роль полковника Фремонта и его поступков.
— Я знаю, что ваш отец негодует на меня, мисс Джесси, и, пожалуйста, верьте мне, что я любил вас почти как свою дочь. Я глубоко огорчен, что причинил вам такую боль. Но полковник Фремонт оскорбил меня в присутствии других офицеров. Он отказался выполнять мои приказы и ссорился с моими представителями. Бунт — это настрой ума полковника Фремонта. Если я позволю этому бунтарству остаться безнаказанным, то подорву свою собственную позицию в такой степени, что никогда не смогу командовать. Я должен наказать такое поведение ради себя самого и моей долгой карьеры. Нельзя допустить, чтобы полковнику Фремонту безнаказанно сошел этот второй бунт, поскольку он станет прецедентом, подрывающим моральный дух армии…
— Второй бунт? А какой был первым?..
— Когда он отплыл от причала Коу, получив приказ вернуться в Вашингтон.
Джесси побледнела, ей стало дурно.
— Но это сделала я, генерал Кирни. Мой муж не знал, что был отправлен приказ, он узнал только после возвращения, когда я ему рассказала.
— Простите меня за грубость, — ответил генерал Кирни с прямолинейной откровенностью, подобной песчаной буре в пустыне, — но я вам не верю. Убежден, что он получил приказ и выдумал вместе с вами, как избежать последствий приказа.
Она снова села на стул:
— Как вы можете говорить мне такое после сорока лет дружбы с семьей Бентон, ведь вы меня знали со дня рождения?
— Именно потому я и говорю это. Бентоны были всегда страстными борцами, ставящими дело, цель выше правды. Я знаю, что вы станете лгать, Джесси, защищая мужа. Я знаю, что вы пойдете на все, чтобы защитить его. Я не порицаю, когда говорю, что вы лжете; это своего рода комплимент: каждая жена должна лгать, защищая мужа. Но это не причина, чтобы я обманывался. Ваш муж — законченный бунтарь. Чем быстрее мы выставим его из армии, тем лучше.
— Ну, хорошо, — сказала Джесси с оттенком металла в голосе, который она даже не заметила. — Я глупая, а мой муж — законченный бунтарь. Но даже в таком случае должен ли весь мир слышать наши обвинения и контробвинения? Это нанесет ущерб администрации президента, навредит нашему правительству, очернит нашу армию.
— Я буду настаивать на военно-полевом суде, — хрипло ответил генерал, — потому, что никому не позволю поступить так со мной в конце моей карьеры.
— Тогда я отвечу вам равноценной правдой: вы сами не должны наносить удар самому себе в конце вашей карьеры! Горечь процесса, обвинения создадут вокруг вас врагов и умалят ваши деяния для своей страны.
— Я рискну, — ответил он. — Я буду считать, что не выполнил свой долг, если не возбужу дело.
Наступила неловкая тишина. Наконец Джесси взмолилась:
— Почему вы должны мстить ему из-за меня? Я ответственна за то, что полковник Фремонт вышел в поход с вашей пушкой вопреки приказу. Если бы не эта неприятность, вы никогда не подумали бы о нем как о бунтаре. Вы были бы более терпимы и добры к нему в Калифорнии, простили бы ему поспешность и скрыли бы его ослушание. Но из-за того, что сделала я в Сент-Луисе, вы склонны считать его мятежником. Я одна ответственна за состояние вашего мышления. И если моего мужа уволят из армии с позором, то по моей вине. Сделаете ли вы меня ответственной за подрыв карьеры собственного мужа? Я не могу поверить, что вы можете это сделать. Представьте ваш доклад военному департаменту, пусть военный департамент примет дисциплинарные меры, какие считает нужными, но не превращайте это в публичный скандал. Дайте мне время урезонить полковника Фремонта, и я обещаю, что рано или поздно он осознает свои ошибки и придет к вам с извинениями.
Генерал Кирни отвернулся от Джесси и уставился на пустую серую стену. Когда он повернулся вновь, его глаза были такими же пустыми и серыми, как стена, которую он разглядывал.
— Я приказал полковнику Фремонту явиться в Монтерей и привезти его архивы. Это после четырех месяцев, когда он продолжал командовать в Южной Калифорнии вопреки моим прямым и четким приказам. Он приехал в мою штаб-квартиру в Монтерей неряшливый и нечесаный после четырехсотмильной скачки на коне и в нарушение моего приказа не привез свои записи. Со мной был полковник Мэзон. Ваш муж потребовал, чтобы я отпустил полковника Мэзона и чтобы мы говорили с глазу на глаз. Когда я отказался, он закричал: «Вы привезли его шпионить за мной?» Верьте мне, миссис Фремонт, я не знаю ничего, подобного этой сцене, во всей истории армии. Позже, когда я послал полковника Мэзона в Лос-Анджелес, чтобы он принял командование от полковника Фремонта, ваш муж имел наглость вызвать своего командующего на дуэль! Он вел себя настолько вызывающе и высокомерно, что отказался возвратить мне две гаубицы, которые я перетащил из Санта-Фе через пустыню и которые мексиканцы передали ему при своей капитуляции. Это беспорядок, миссис Фремонт. Можете ли вы понять это? Что мне оставалось делать, как не посадить его под арест?
Джесси вонзила свои ногти в ладонь. Теперь оба бунта семейства Фремонт сосредоточены вокруг гаубиц. По критической позиции генерала Кирни и тону его голоса было очевидно, что в конфликте с полковником Фремонтом его больше всего задел отказ последнего вернуть пушки.
— Он переутомился, пока шло завоевание Калифорнии. Если бы он был нездоров, то при вашей поддержке он получил бы наилучшую медицинскую помощь, вы ухаживали бы за ним сами. Но он устал рассудком, а для такого рода недуга у вас нет ни понимания, ни сочувствия.
Она встала со стула, теребя в руках перчатки:
— Генерал Кирни, почему вы холодны и бессердечны? Почему вам хочется уничтожить полковника Фремонта и меня? Почему вы хотите помешать экспансии на Запад, навредить моему отцу? Вы не сможете причинить вред людям, которых вы любили, не уродуя при этом самого себя.
— Если бы я боялся смертельно опасных сражений, мисс Джесси, я никогда не стал бы солдатом.
— Но это бесконечно хуже, чем смерть. Та самая грязь, которую вы выльете на моего мужа, измажет и вас.
— Моя совесть не позволяет мне уклониться от этого сражения, как не позволяла уклоняться от сражений против англичан, мексиканцев и индейцев. Речь идет о фундаментальных вопросах, имеющих большее значение, чем какое-либо лицо или группа лиц. До свидания, миссис Фремонт.
Выйдя из конторы генерала Кирни, Джесси медленно побрела по улицам Вашингтона. Спустя час она пришла к военно-морской верфи и присела на деревянные ступени барака, чтобы освободить свою голову от мыслей. Потом собралась с силами и устало добрела до дома и попросила Мейли приготовить теплую ванну. Сидя в большом железном тазу, подтянув колени к подбородку, она в покое и тишине попыталась разобраться в событиях утра.
Да, Джон переступил дозволенное, его поведение в отношении генерала Кирни недопустимо, но она не будет ворошить прошлое. Себе она сказала: «Живя в безопасности и комфорте в вашингтонском доме, обладая способностью быть мудрой задним умом, я могла бы с легким сердцем сказать, что ему следовало вести себя так и так. Но в пылу волнений, с еще не ясным будущим, вынужденный принимать мгновенные решения на месте, он мог вообразить, что в данный особый момент действует правильно, сообразуясь с обстоятельствами. Достаточно легко прийти к правильному суждению, когда все факты налицо, но солдат не философ, а человек действия. Я не собираюсь быть ослепленно любящей женой и, разумеется, не стану с олимпийским спокойствием решать, что нужно было сделать по-иному или лучше».
Пар от горячей воды окутал ее теплым туманом. И она подумала: «У нас обоих в крови бунтарство. Я восстала против директора школы, оспаривала выбор королевы майского бала, увела своих подруг в общежитие, не позволив им участвовать в праздновании. Спустя семь лет я восстала против военного департамента. Мой муж не подчинился дисциплине и был отчислен из школы потому, что, как юный романтик, он предпочитал бродить с возлюбленной по холмам. Через двенадцать лет и он восстал против военного департамента. Мы так схожи друг с другом, что вместе умножаем наши слабости. Ему следовало бы выбрать в жены женщину другого склада, такую, которая не вмешивалась бы… была бы более уравновешенной…»
Думая о своей вине, она теряла способность оценить степень вины мужа. Джесси вспомнила слова отца: «Небольшой бунт заходит далеко». Да, слишком частое проявление бунтарства может разрушить не только американскую армию, но и американскую форму правления, которая опирается на согласие управляемых и требует от них абсолютного послушания. Вице-адмирал Нельсон поступил разумно, поднеся подзорную трубу к своей пустой глазнице, когда его недалекий командующий отдал глупый, равнозначный катастрофе приказ, но что произойдет, если каждый из тридцати миллионов американцев возомнит себя лордом Нельсоном и станет делать вид, будто не видит приказов Вашингтона? Правительство, основанное на сотрудничестве, может пережить ошибки и промахи своих членов при тех или иных обстоятельствах, но не выдержит постоянного ослушания. Правительство — это родитель, а отдельное дело, подлежащее решению, — ребенок. Потерю одного ребенка плодовитые родители могут легко возместить, но, когда ребенок уничтожает родителей, гибнет вся семья.
Так она прониклась пониманием, что ее бунтарство имело целью подкрепить все, что сделал Джон, собирая научные данные, прокладывая пути на Запад. Однако Джон не был незаменимым, ведь и другие могли собрать эти данные. Исторические силы, орудием которых он был, так или иначе подвели бы к открытию Запада. Она выступила за мужа, за его работу, но когда удар наносится за кого-то, то он должен быть нанесен одновременно и по кому-то, этой жертвой и стала американская форма правления, во славу которой ее бабушка Макдоуэлл всю жизнь носила шрам на лбу.
_/3/_Вечером Элиза и Уильям Карей Джонс пришли на обед. По отдельным высказываниям Элизы Джесси знала, что у них сложилась счастливая совместная жизнь. И однако, ничто вроде бы не указывало, что их жизнь изменилась. Во время обеда Джесси удавалось обходить стороной разговоры на тему суда. Но когда кончился обед и они перешли в гостиную для кофе, Том Бентон позволил себе дать юридический анализ действий полковника Фремонта в Калифорнии, сопровождавшийся его тирадами против генерала Кирни.
Джесси поняла, что ее интересует лицо Уильяма. Он редко показывал, что думает, но она чувствовала, что он не одобряет слова ее отца. Она была так поглощена собственными неприятностями, что почти не уделяла внимания своему зятю, но поймала себя на том, что внимательно изучает его. Он был высоким, гибким, с холодными зелеными глазами, курносый, с копной светлых волос и аскетическим, лишенным бороды лицом. Говорил он тихо и сдержанно, и Джесси восхищалась его спокойным, неспешным, внешне лишенным эмоций характером. Сама она была не способна стать столь бесстрастной, но понимала преимущества этого. Позиция Уильяма Джонса в связи с осложнениями, возникшими в семье, не была еще ясной: она еще не обсуждала с ним дела, а он не торопился высказать свое мнение. Она понимала, что его мнение может быть ценным в их деле не только потому, что он сохранит спокойствие и логику в противовес импульсивным выходкам мужа и отца, но и потому, что он знал международное право. Для Джона Фремонта и Тома Бентона конфликт носит личный характер, но в зале суда вопросы решаются в соответствии с нормами права. Ее муж не юрист, а отец не занимается юридической практикой в течение двадцати лет.
Под вечер, когда Элиза поднялась к матери, Джесси улучила момент, чтобы поговорить с зятем. Она не знала, способен ли он на откровенный разговор, поскольку как член семьи он не выказывал привязанности к кому-либо, кроме Элизы. Он мог быть совершенно не заинтересован в конфликте.
— Прости меня, если я попытаюсь узнать твое мнение, — сказала она, — но, когда отец говорил о деле, мне казалось, что где-то в глубине твоего сознания таилось несогласие.
После некоторого неопределенного, но не лишенного дружелюбия молчания он ответил:
— Существует старинная поговорка, что в судебных делах никто не выигрывает, кроме адвокатов.
— А в данном случае даже адвокаты не выиграют! Я чувствую, что полковник Фремонт действовал правильно и его поведение объясняется сложными обстоятельствами. Однако должна сказать, что у меня разрывается сердце при мысли о публичной перебранке.
— Согласен с тобой, Джесси. Выступления будут выдержаны в духе мести и озлобления, и это останется в истории.
— Но ты не видишь способа не допустить судебного процесса? Мне уже отказали и отец, и генерал Кирни.
Уильям Джонс посмотрел в другой угол комнаты, где Джон и Том, сидя рядом, тихо беседовали.
— Боюсь, что мы должны провести процесс, Джесси.
— Мы?
— Да, я хочу предложить свои услуги. Не думаю, чтобы я мог оказать большую помощь, но был бы счастлив и почел бы за честь, если бы мне позволили выступить в качестве соадвоката.
Нарастание ее чувств было прервано деловым тоном, каким зять сделал свое предложение, а ведь оно означало месяцы напряженной работы и забвение собственной практики. Она даже несколько опешила, увидев, что он готов пойти на значительную жертву с такой небрежной манерой, с какой предлагают принести чашку кофе.
— Это крайне любезно с твоей стороны, — тихо сказала она. — Мой муж и отец, да и я сама настолько эмоциональны, что можем сорваться в любой момент. Ты сможешь нас сдерживать? Если ты сохранишь спокойствие и логику, у нас всегда будет надежная юридическая основа. Пожалуйста, не рассыпайся в комплиментах, что страдаешь одинаковыми с нами пороками.
— Я буду таким, как есть, Джесси, — заметил он. — Я не могу быть иным.
Сенатор Бентон добился от военного департамента второй, и последней, уступки — суд был отложен еще на месяц, чтобы полковник Фремонт мог пригласить своих свидетелей из пограничных районов.