– Такие цены здесь летом, такие цены! – качал головой Бирендра. – Совсем как в Андамане…
Чудик и оригинал. Мало кто бы собрался искать протекции в департаменте здравоохранения через «скорую».
Сделав звонок диспетчеру с просьбой отменить психов, Данилов предупредил Бирендру, что за необоснованный вызов скорой помощи полагается штраф, а за повторный – арест на пятнадцать суток. Про арест соврал, чтобы покрепче напугать хитрого индуса. При слове «штраф» Бирендра снова вытащил из кармана бумажник, но Данилов сказал, что в рамках русско-индийской дружбы на первый раз его прощает. Расстались они крайне довольные друг другом. Бирендра проводил Данилова до выхода из дома и помахал рукой на прощанье.
– Что это за клоун? – поинтересовался Юрий Палыч, руля между кучами мусора.
– Племянник индийского посла и президент крупной фирмы, – ответил Данилов.
– Миллионер из трущоб, – добавила Лариса. – Владсаныч, а он что – нормальный? Или госпитализироваться отказался?
– Полиса у него нет! – «догадался» Юрий Палыч. – Иностранец же!
– При обострении с угрозой для себя и окружающих положено госпитализировать всех без разбору, – сказал Данилов. – Тем более при бреде преследования. Никогда не известно, что человек сделает под влиянием страха. Но наш индийский друг нормальный. Относительно, как и все мы, – Данилов вспомнил свое пребывание в психиатрической клинике.[12] – А «скорую» вызвал для того, чтобы завести знакомства среди местных медиков. Мечтает нас лекарствами снабжать.
– Владимир Саныч, а вы рыбак или нет? – вдруг спросил Юрий Палыч, которому стало неинтересно обсуждать индуса.
– Еще не разобрался, – усмехнулся Данилов. – В детстве баловался с удочкой, было дело, но в страсть это баловство не перешло.
– В Москве у вас не рыбалка, а баловство, это точно, – Юрий Палыч коротким сигналом выразил негодование водителю подрезавшей его «Газели». – Я про настоящую рыбалку говорю. В море, с ялика. Отплывешь подальше от берега – красота! Сверху – небо, снизу – море, вокруг никого нет…
– Никогда не пробовал, но звучит заманчиво, – Данилову сразу же вспомнился Хэмингуэй, «Старик и море». – Надо будет как-нибудь попробовать.
– Давайте выберем денек и порыбачим, – предложил Юрий Палыч. – Лишние удочки в моем хозяйстве найдутся, а хорошей компании я всегда рад.
– Боже сохрани вас, Владсаныч, отправляться с Юрочкой на рыбалку, – вмешалась Лариса. – Он вас замучает. Увезет еще до рассвета, а вернется, когда темнеть начнет. Он страсть какой жадный до рыбы…
– На час плыть, только крючки мочить, – огрызнулся Юрий Палыч. – Вы, Владимир Саныч, Лариску не слушайте. Что баба может понимать в рыбалке? Замучает! Это же не мучение, а удовольствие! Время летит незаметно. Только отплыл, а уже темнеть начало… Попробуйте и сами убедитесь. Я вас научу всем трем премудростям – как ловить, как уху варить и как жарить.
– Жарить я, кажется, умею, – осторожно заметил Данилов.
– Поглядим, – многозначительно хмыкнул Юрий Палыч. – Надо так, чтобы на зубах хрустело, а во рту таяло…
Утром, во время «разбора полетов», заведующий центральной подстанцией Мамлай попал в неловкое положение два раза подряд. Когда зашла речь об отмене вызова психиатрической бригады, Мамлай сурово нахмурился и сказал:
– Одна бригада на город, друзья мои! Одна! Надо использовать ее с умом. Надо сначала думать, а потом вызывать! Кто ездил на Толбухина?
– Мы! – встал Данилов.
Возникла немая сцена. Мамлай смотрел на Данилова, а Данилов на него.
– А-а-а, вы, значит, – наконец сказал Мамлай. – Ладно, хорошо. Садитесь, Владимир Александрович. Света, у тебя есть замечания по дежурству?
– У меня есть! – вместо того чтобы сесть, Данилов вышел вперед к столу, за которым сидел Мамлай. – Я ошибся, накосячил. Поторопился с вызовом психбригады, а надо было не торопиться. По моей вине люди зря мотались туда-сюда. Так что ваша критика, Константин Миронович, совершенно справедлива. Я приму ее к сведению и впредь буду внимательнее. И прошу никогда не делать мне поблажек. Что значит: «Садитесь, Владимир Александрович»? Если я что-то натворил, то должен ответить, как все. А то я с вас, Константин Миронович, уже как главный врач станции спрошу за попустительство отдельным любимчикам.
– Да, конечно, Владимир Александрович, – Мамлай слегка покраснел. – Никаких поблажек. Никаких любимчиков.
Глава одиннадцатая Комедийная персона
– В середине «нулевых» годов работала в первой больнице молодая и красивая операционная медсестра Аня Минаева. Как и положено большинству красивых женщин, была она не очень-то счастлива в личной жизни, – под чай или кофе секретарша Катя непременно баловала Данилова какой-нибудь севастопольской историей, преимущественно романтического характера. – Парадоксально, но ведь так оно и есть. И был у Ани перспективный производственный роман с хирургом Барбаковым, без двух минут заведующим первым хирургическим отделением. Перспективный в том смысле, что из производственного, когда все происходит только во время совместных дежурств, грозил перейти в настоящий, когда все происходит независимо от рабочего графика и может даже закончиться браком. Аня, как я уже сказала, была молодой – около тридцатника. Острый глаз, твердая рука, высокая грудь, упругая попа, ясная голова… Но с некоторых пор голова, то есть – ум, начала ее подводить. В момент пересчета инструментов и материала.
– Хорошая медсестра еще и очки на докторах пересчитает, – вставил Данилов. – А что? Бывали случаи.
– И вот с некоторых пор после операции начало у Ани получаться на несколько марлевых шариков больше, чем до нее, – Катя сделала небольшую интригующую паузу. – На один, на два, а то и на три. Не каждый день, но частенько. Если недостача – то тут все ясно. Режьте, доктора, по свежезашитому и ищите то, что забыли. А вот излишки…
– Да, – кивнул Данилов. – Искать вроде бы нечего, а нервно.
– Нервно – не то слово, – вздохнула Катя. – За каких-то два месяца бедная Аня из цветущей энергичной веселой женщины превратилась в задерганную истеричку. У нее еще и привычка появилась считать все, что на глаза попадается. Это она так себя проверяла. Доверие к ней упало ниже уровня плинтуса, а еще она начала срываться во время операции на врачей, чем окончательно погубила свою репутацию и свое будущее. Во всех смыслах, и в карьерном, потому что истеричку ни старшей, ни тем более главной сестрой не назначат…
«Я бы с этим поспорил», – подумал Данилов, знавший немало начальствующих истеричек, в том числе и главных медсестер, но вслух ничего говорить не стал.
– … так и в личном, потому что с Барбаковым она поссорилась. В общем, уволилась Аня и больше о себе знать не давала. Вроде как совсем уехала из Севастополя. Судьбой ее никто особенно не интересовался, потому что за два последних месяца она, на нервной почве, со всеми разругалась. Кто-то над ней подшучивал, кто-то успокаивал недостаточно искренне, кто-то, наоборот, был слишком настойчив и под видом утешения пытался в постель затащить. Аня же была девушка с принципами, можно сказать – однолюбка. Кроме Барбакова, ни с кем не крутила. Но дело не в этом. Барбаков вскоре после Аниного исчезновения закрутил новый роман, с дочерью одной из своих пациенток…
– Это, вообще, очень правильное решение – имея больную маму, выйти замуж за врача, – сказал Данилов.
– Гениальное, можно сказать, – согласилась Катя. – Но и не в этом дело. Ну женился и женился – с кем не бывает. Развязка наступила на небольшой больничной вечеринке, посвященной бракосочетанию Барбакова. Анестезиолог Оксана Дерезюк напилась в стельку и, рыдая, поведала миру о том, что это она подбрасывала марлевые шарики Ане, потому что тоже любила и любит Барбакова и хотела таким образом устранить соперницу. С глаз, то есть из больницы долой – из сердца вон. Кто же знал, что Барбаков выкинет такой финт – женится на «посторонней» бабе? Оцените продуманность замысла, Владимир Александрович! Шарики Дерезюк пропитывала фальшивой кровью, которую готовила, смешивая красный и синий пищевые красители. Проносила их в кармане в операционную и, улучив момент, подбрасывала в тазик с грязным материалом.
– Штирлиц отдыхает! – восхитился Данилов.
– Да уж, куда ему до Оксаны, – хмыкнула Катя. – Как и следовало ожидать, на следующий день после гулянки Оксану уволили.
– И правильно, – одобрил Данилов. – Любовь любовью, а режим стерильности в операционной – это святое.
– Что примечательно – мнения сотрудников по поводу Оксаны разделились надвое. Мужчины, особенно хирурги, гневно ее осуждали, а женщины жалели, причем больше, чем Аню. У той хоть производственный роман в анамнезе был, есть, что вспомнить. А Оксана – кругом несчастная. Взаимности не дождалась и вдобавок работы лишилась. Ей тоже пришлось уехать, потому что в Севастополе после такого ее никто из главврачей на работу брать не хотел…
– Можно? – Дверь кабинета приоткрылась. – Я слышу, у вас тут разговоры совершенно не деловые.
– А подслушивать, между прочим, нехорошо! – Катя вскочила на ноги и грудью бросилась на амбразуру, то есть на щель. – Кто вы такой?! Посторонним сюда нельзя!
Незваный гость оказался проворным. Не обращая внимания на Катины слова, он вошел в кабинет, изящно обошел Катю, которая уже растопырила руки, и положил на стол перед Даниловым лист бумаги с круглой синей печатью.
«Корреспондент газеты «Севастопольские новости» Выхрыстюк Станислав Грацианович командируется на Станцию скорой помощи г. Севастополя для выполнения служебного задания…» – прочитал Данилов.
Пока он читал, Станислав Грацианович Выхрыстюк успел сесть на стул, на котором раньше сидела Катя, и выложить из черной кожаной сумки на стол диктофон, блокнот и две ручки – черную и красную. Катя, обалдевшая от такого самоуправства, стояла посреди кабинета и выжидательно смотрела на Данилова.
– Товарищ из газеты, – сказал ей Данилов, откладывая бумагу в сторону. – Станислав Грацианович, хотите кофе или чаю?
– Нет-нет, спасибо, – затряс лохматой головой корреспондент. – Ничего не надо.
Не надо так не надо. Катя собрала со стола на поднос чашки с недопитым кофе и вазочку с шоколадными конфетами и ушла. Дверь нарочно прикрыла не до конца, чтобы слышать, о чем пойдет речь. Данилов это заметил, но ничего говорить не стал – пусть слушает, не надо будет потом тратить времени на пересказ. Пока Катя убирала со стола, Данилов рассматривал корреспондента. На вид тому было лет двадцать, от силы – двадцать два. Будучи врачом, Данилов довольно точно умел определять возраст на глазок. Станислав Грацианович был высок, тощ, длинноволос, причем подстрижен криво, с уклоном в правую сторону, и расхристан. Жидкая юношеская бороденка, драная футболка, размера на два больше необходимого, драные джинсы, замысловато-разноцветные татуировки на предплечьях, серьга в левом ухе, на безымянном пальце правой руки кольцо в виде согнутого гвоздя, сумка с бахромой, кроссовки просят каши и щетки. Станислав Грацианович напомнил Данилову сына Никиту, студента психологического факультета МГУ. Один в один, только татуировок на руках нет и перстень у Никиты не в виде гвоздя, а с черепом. «На кого ты похож, балбес!» – ужасалась Елена. Титул «балбеса» Никита получил после того, как наотрез отказался продолжать врачебную династию и поступил на психфак. Данилову было все равно – лишь бы Никите нравилось, а вот Елена сильно переживала. И потому, что считала медицину лучшей профессией на свете, и потому что в медицинском мире могла чем-то помочь сыну (не последний, чай, человек – замглавврача московской «скорой»), и потому, что решение Никита принял не посоветовавшись ни с ней, ни с Даниловым. Объяснил свои мотивы он кратко: «Насмотрелся за шестнадцать лет на эту вашу медицину». Елена потом вздыхала – надо было дома больше хорошего о работе рассказывать, а то все разговоры о косяках да о проблемах.
– Итак, Станислав Грацианович, что вас к нам привело? – с улыбкой спросил Данилов.
Корреспондент уже успел раскрыть блокнот и взять наизготовку черную ручку.
– Я пришел к вам по поводу вызова к гражданке Поминкевич Кристине Борисовне, одна тысяча девяносто первого года рождения, по адресу: улица Генерала Лебедя, дом шестьдесят два, квартира сорок»…
«Женщина, двадцать четыре года, беременность двадцать восемь недель, кровотечение из влагалища», – вспомнил Данилов. Вот как, оказывается, бывает. Пишут жалобы не на станцию и не в департамент, а сразу в газету. Интересная особенность местного менталитета. В Москве в газеты принято отправлять копии жалоб в департамент. Или в департаменте тоже получили жалобу, но не стали давать ей хода?
– У нас есть сведения, что врач, который был на этом вызове, вел себя неподобающим образом, – продолжал Станислав Грацианович. – Нагрубил пациентке, избил ее мужа, короче говоря – нарушил все заветы Гиппократа. К сожалению, фамилия его осталась неизвестной, но, насколько я понимаю, найти его несложно. У вас же ведется регистрация вызовов, так?
– Ведется, – кивнул Данилов. – Но в данном случае уточнять нет необходимости, потому что на этом вызове был я.
– К вам тоже поступила жалоба, и вы там успели побывать? – спросил корреспондент и схватил со стола диктофон. – Ой, совсем забыл! Вы не против, если я стану записывать наш разговор? Не для каких-то там целей, а только для того, чтобы ничего не упустить.
– Записывайте, конечно, – разрешил Данилов. – Только вы меня неправильно поняли. Это я был на том вызове. Я совмещаю на линии на полставки. Нехватка кадров большая, вот и приходится.
– Повторите, пожалуйста, то, что вы сейчас сказали, – попросил корреспондент, ставя диктофон с зажегшимся красным индикатором ровно посередине между собой и Даниловым.
Данилов повторил.
– Хотелось бы услышать вашу версию событий, – строго-деловое выражение лица корреспондента совершенно не гармонировало с его легкомысленным обликом, и от этого Станислав Грацианович выглядел смешно. – Желательно поподробнее.
– Я лучше вам суть расскажу, а вы потом зададите вопросы, – предложил Данилов.
– Хорошо, пусть так, – согласился корреспондент.
– Я приехал на вызов к беременной с кровотечением и выяснил, что никакого кровотечения нет и вообще у пациентки нет никаких жалоб. Причиной для вызова послужило желание получить консультацию медицинского характера, которая была абсолютно не срочной, – это кому как, мысленно усмехнулся Данилов, – и не входила в мои обязанности. Я указал мужу пациентки на недопустимость вызова скорой помощи по ложному поводу и посоветовал обратиться в женскую консультацию. Муж настаивал на том, чтобы я сделал то, что от меня требуют. Я отказался и хотел уйти, но он не стал меня выпускать из квартиры. Когда я попытался пройти, то получил удар кулаком в грудь. В дверях возникла небольшая борьба, в ходе которой я… задел его своим чемоданчиком. Вот и все.
– Какая именно консультация была нужна?
– Боюсь, что не смогу ответить на этот вопрос, – Данилов извинительно улыбнулся. – Повторю только, что она была абсолютно не срочной и не только не входила в мои обязанности, как врача скорой помощи, но и выходила за рамки моей квалификации. Пациентке было нужно проконсультироваться у гинеколога, а я по основной специальности анестезиолог-реаниматолог и никогда гинекологом не был.
– Тогда почему вы поехали на вызов к беременной? – спросил корреспондент, черкнув что-то в блокнотике.
– Я вам сейчас все объясню, только вы постарайтесь понять меня правильно, – Данилов вгляделся в серо-голубые глаза корреспондента, словно желая убедиться в том, что тот способен его понять. – На скорой помощи работают врачи, прошедшие подготовку по специальности «скорая медицинская помощь». Есть специализированные бригады, например – психиатрические или педиатрические…
Корреспондент резво записывал за Даниловым, высунув от усердия кончик языка.
– Акушерско-гинекологических врачебных бригад на «скорой» нет. Все врачи скорой помощи умеют принимать роды и оказывать экстренную помощь беременным. Экстренную! Например – поставить капельницу при кровотечении, сделать нужные инъекции и отвезти в стационар, – Данилов сделал паузу, давая возможность корреспонденту спокойно записать сказанное. – Можно сказать, что врачи скорой помощи знают неотложное акушерство с гинекологией. Но они не владеют знаниями по этой специальности в таком объеме, чтобы давать консультации по вопросам, выходящим за рамки неотложного. По этому пункту надо что-то уточнить?
– Да, – кивнул корреспондент. – Почему на «скорой» нет акушерско-гинекологических врачебных бригад?
– Потому что на догоспитальном этапе в них нет необходимости. Скоро вообще врачей оставят только на специализированных бригадах, а на обычных линейных будут ездить фельдшеры.
– Слышал, – снова кивнул корреспондент. – Как в Америке.
– В Америке ездят парамедики, а не фельдшеры, – уточнил Данилов. – Но не будем отвлекаться. Могу я перейти ко второму пункту?
– Да, конечно.
– Пункт второй. Скорая помощь предназначена для экстренной и неотложной помощи людям. Работа везде напряженная, а в Севастополе особенно. Не хватает ни людей, ни машин. У нас нет времени ездить по ложным вызовам и давать отвлеченные консультации. Пока мы тратим время попусту, где-то ждут помощи больные и пострадавшие. Кое-кто может не и дождаться. Напишите, пожалуйста, об этом. Непременно напишите, а то, как ни странно, многие этого не понимают.
– Напишем, – пообещал корреспондент. – А все-таки, Владимир Александрович, что за консультация понадобилась на том вызове. Без подробностей ваши слова звучат как-то неубедительно. Тем более, насколько я понимаю, раз пациентка не предъявляла жалоб, то законом о врачебной тайне вы не связаны, так ведь?