Кирилл подошёл к доскам ограды. Горящий котлован находился где-то в полукилометре от вышки. В белёсом тумане чернел ровный край плоской выработки. Открытого огня там не было: вся выработка тихо курилась рваными серыми дымами, словно остывающая лава. Кирилл представил, какой там жар: как в печке-микроволновке. Всё, что попадает туда, не вспыхивает, а обугливается, истлевает изнутри. Не приведи боже угодить туда человеку…
Кирилл вспомнил, как он метался в дренажной канаве. А если бы канава горела? Если бы пожар пожирал землю под ногами, стенки траншеи, землю вокруг траншеи?.. Как выбраться? По раскалённому борту рва не вскарабкаешься. Прыгнуть на край обрыва, как прыгнул он, – всё равно что упасть на сковородку. В горящем котловане – гибель. Куда более мучительная, чем на костре инквизиции. Здесь не умрёшь от болевого шока через несколько секунд. Здесь, корчась и хрипя, медленно зажаришься, пройдя через все страдания до самого предела. Смерть на пытке…А труп ещё будет дёргаться как живой, допекаясь, пока мясо и хрящи не станут комьями сажи на закопченных костях, но и кости ещё не сразу превратятся в пепел.
А может, человеческое тело в горящем торфяном котловане самовозгорается? Кирилл видел по TV документальное исследование про феномен самовозгорания. Это по каким-то химическим причинам вспыхивает сало или жир. От торфа загорится одежда, от неё – ляжки, задница и брюхо. Человек горит, как Буратино, остаётся только выжженный изнутри горшок черепа, руки и ступни.
Кирилл замотал головой, отгоняя эти кошмары.
Он стал рассматривать окрестности. Сверху было видно, что над простором торфоразработок гулял порывистый ветер. Он шевелил и перемешивал дым пожара, отбеливая его до мглы. По земляной дороге к городку бежали два пыльных вихря. Можно было подумать, что это какие-то живые существа, оборотни, но ветер время от времени ронял их, они рассыпались, и становилось ясно, что это – лишь торфяной прах. Ветер унёс его куда-то в закоулки городка.
Вокруг вышки и построек раскинулись, тая во мгле, гряды буртов и котлованы – широкие и плоские, словно миски-кюветы. В одном из котлованов Кирилл увидел остов экскаватора, в других волнами лежали валки из торфяных брикетов – их не успели сгрести в бурты.
Пройдёт двадцать лет, и бурты станут низкими холмами, рвы – ложбинами, котлованы – впадинами, натечёт вода, образуется болото, вырастут деревца, и ещё через полвека ничего не будет напоминать о карьерах. На горячем ржавом железе экскаваторного ковша будут прыгать лягушки, а случайный турист удивится: каким образом и за каким чёртом предки затащили в болото эту тяжеленную фиговину?
Неподалёку от вышки Кирилл заметил узкоколейку. Значит, сюда можно подъехать на дрезине, а он, дурак, шёл пешком. Да и ладно. Внизу темнели дырявые крыши сараев, весь городок был как на ладони. Здесь не псоглавцев надо ловить, а играть в пейнтбол.
Кирилл привык к тишине, которую нарушал только он сам, но вдруг откуда-то снизу донёсся отчётливый, недвусмысленный скрежет закосневших дверных петель. Нет, под ветром дверь зазвучала бы не так – она бы скрипнула виновато, неуверенно, приглушённо. А сейчас кто-то спокойно и по-хозяйски открыл её на весь размах.
Кирилл тотчас вспомнил, что ветер прогнал по дороге и замёл в городок два пылевых вихря. Нет, сколько ни отмахивайся от мороков собственного воображения – не помогает, слишком тут всё зловеще. Страх рождается сам, как испарения на болоте. Кирилл опустился на колени перед люком в помосте и глянул вниз. Через проём верхнего люка можно было видеть только второй ярус вышки. Что происходит на первом – неизвестно. Нижний люк насквозь не просматривался.
Однако Кирилл слышал шаги, потом ещё раз скрипнула дверь, потом раздался совсем непонятный звук вроде рычания… Может, это всё-таки Лиза ищет его на вышке?.. Но Лиза не рычит как зверь. И Лиза наверняка знает, что рядом узкоколейка, и не придёт сюда пешком. Кирилл оглянулся: дрезины на узкоколейке не было. И ещё Лиза не стала бы ходить просто так и скрипеть дверью. Она не может кричать, а потому привлекла бы внимание Кирилла каким-нибудь шумом – погремела бы досками, железяками… А те, кто ходил внизу, не шумели, хоть и не таились.
Кто мог в это время оказаться здесь, возле вышки? Деревенским у вышки делать нечего, бурты с брикетами есть и поближе. Да жители Калитино и не потащатся на карьеры пешком, когда есть дрезина Мурыгина. Значит, это кто-то другой. Кто? Кто? Псоглавцы?..
Он, Кирилл, вторгся на чужую территорию, в чужую жизнь. Он полчаса торчал на вышке на виду у всех карьеров. Мало ли что он мог заметить… Он – угроза, а угрозу надо устранить.
Кирилл понял, что те, кто внизу, решают, как им забраться на второй ярус вышки без лестницы. Наверное, они, которые сейчас внизу, не знают, что с чердака сарая тоже имеется проход на второй ярус. А оттуда путь наверх, к Кириллу, открыт.
Что делать? Кирилл уже не пытался убедить себя, что внизу – не псоглавцы, а просто случайные люди или даже всё-таки Лиза. Что ему делать?! Можно вытащить лестницу наверх. Тогда к нему точно никто не заберётся. Но и он будет отрезан от путей бегства. Псоглавцы просто дождутся его капитуляции – через день, через два… Или подожгут вышку, если они люди, а не животные. Кто обратит внимание на новый пожар в карьерах?..
Можно спуститься по наружной стороне вышки, цепляясь за щели между досками… Вариант?.. Нет, не вариант, его увидят сквозь щели…
На нижнем ярусе опять заскрипела дверь. Что там происходит? Псоглавцы пошли в сарай, чтобы забраться на чердак и там поискать проход на второй ярус?.. Кирилл мгновенно понял, как ему надо поступить. Пока псоглавцы в сарае карабкаются на чердак, он должен спуститься на первый ярус и убежать.
Кирилл без колебаний полез в люк. Он соскочил на несколько ступенек и из-под потолка оглянулся вниз – второй ярус пока был пуст. Дверь на чердак, как и прежде, закрыта. Кирилл ссыпался на пол и кинулся к другому люку, упал на четвереньки и сунул голову в проём, чтобы осмотреться. Первый ярус тоже был пуст.
Переставить лестницу не хватало времени. Псоглавцы, наверное, уже идут по чердаку к дверке на второй ярус. Надо прыгать. Конечно, высоко… Но если он повиснет на руках, сгруппируется…
Кирилл спустил ноги в проём и лёг животом на край люка. Только бы не сорваться… Хорошо, что не видно, какая высота… Кирилл осторожно сползал в люк, цепляясь пальцами за доски. У него было ощущение, что собственная тяжесть тянет его вниз за ноги.
Он совсем уже висел, касаясь подбородком края люка, словно провалился в полынью и хватался за лёд. Прямо перед глазами была дверь на чердак. Дверь дрогнула и начала открываться, заскрипев так оглушительно и страшно, будто некая сила с треском отдирала вышку от сарая. Кирилл расслабил пальцы и ухнул в пустоту.
В полёте он рефлекторно подобрался, по-кошачьи выставил руки и ноги, а потом его могуче ударило земляным полом по носкам и ладоням, затем по коленям и локтям, а потом в лоб. Ему показалось, что его голова по плечи воткнулась в землю, и мгновенно кончились и воздух, и свет.
Мир возвращался медленно, словно вытаивал из темноты. Кирилл почувствовал под щекой шершавую землю, потом что-то загудело, потом Кирилл осознал своё тело и себя самого. Он лежал на полу нижнего яруса вышки, что стояла посреди заброшенных торфяных карьеров. Лежал там, куда упал. Кирилл медленно открыл глаза.
Рядом с его лицом на земле стояли пыльные зелёные резиновые сапоги. Сапоги Лизы. Над ним стоит Лиза?.. Но почему она не присядет на корточки, не потормошит его, не проверит, жив ли он? Почему она просто стоит и ждёт?.. Не двигая головой, Кирилл скосил глаза наверх. Взгляд скользнул по голенищам сапог, по брюкам Лизы, по рубашке в синюю полоску…
А вдруг там дальше – голова собаки? Вдруг Лиза – оборотень, псоглавец? Вдруг он увидит одежду и тело Лизы, но башку зверя? И едва он увидит всё это, зверь бросится на него…
Уже ничего не изменить. Если Лиза – чудовище, ему уже не спастись. Не глядя на Лизу, Кирилл зашевелился. Он подтянул руки, подтянул ноги и тяжело взгромоздился на четвереньки. Передохнул. Голова кружилась. Лиза не двигалась, как манекен, не произнесла ни слова. Кирилл медленно выпрямился во весь рост – его шатало, и только когда удержал равновесие, он поднял взгляд.
Перед ним стояла Лиза. Обычная Лиза. Девушка. Человек. Стояла и молча смотрела на него.
– Это ты? – хрипло спросил Кирилл.
Лиза кивнула.
Кирилл бы упал, но Лиза подхватила его и потащила к выходу.
Вокруг вышки всё было по-прежнему. Угол сарая. Торфяной бурт. Вагончик-бытовка. Развалившаяся груда брёвен. Огромная дощатая катушка из-под кабеля. Белое небо.
Лиза усадила Кирилла на катушку и присела рядом.
Это в фильме «Американский оборотень в Париже» герой влюбился в девушку, которая оказалась оборотнем, подумал Кирилл. Классное кино. Девушку звали Серафин. Но деревня Калитино – не Париж. Лиза – не оборотень. А он – не охотник за псоглавцами, а дурак, который гробанулся с наблюдательной вышки.
– Машина… рядом… – сказала Лиза.
– Ты за мной приехала?
– Два часа… тебя… нет. Я… беспо… коилась.
– Я заигрался, – горько и виновато признался Кирилл.
– Ты… смелый, – совсем тихо сказала Лиза.
Кирилл подумал, что она его утешает. Хоть и дурак, но смелый.
– Я тут всего боялся. Потому и упал.
– Ты… смелый… Но их тут нет.
Кирилл сдавил голову руками и посмотрел на Лизу. Лиза тихонько покачивала носком сапога.
– А где они? – хрипло спросил Кирилл.
– Их нет.
Лиза сидела на краю катушки, подложив под себя ладони, и смотрела в сторону. Лицо её было неподвижно и безучастно.
Она не скажет, понял Кирилл. Раньше молчала, потому что я был ей чужой, а сейчас не скажет, потому что я стал ей не чужим. Но псоглавцы существуют. Он ведь не торчок, которому видятся глюки. Кто-то реально топтался на первом ярусе вышки и реально открыл дверь на второй ярус. А Лиза знает, кто это был. И между нею и псоглавцами есть какие-то отношения, потому что иначе псоглавцы растерзали бы его, когда он валялся на земле без сознания. Всё-таки Лиза похожа на девушку Серафин из «Американского оборотня».
– Я их всё равно найду, – убеждённо пообещал Кирилл.
Лиза отрицательно покачала головой:
– Не найдёшь. Это…
Кирилл ждал. Лизе было очень тяжело говорить.
– Это… от староверов. А ты…
Лиза не смогла закончить фразу. Но Кирилла уже нахлобучило озарение. От староверов! Конечно, откуда же ещё! Псоглавец – образ раскольников. И здесь были скиты! Псоглавцы – не из зоны, не из совка, а из скитов!
Раскольники казались Кириллу чем-то безмерно далёким, дремучим, ушедшим. Уехавшим из жизни навсегда, как на картине Сурикова уезжала в санях боярыня Морозова. А тут… А Лиза… Кирилл лихорадочно вспоминал, как она крестилась на кладбище… Лиза крестилась… Лиза крестилась двумя пальцами!
19
Кирилл считал, что в интернете есть информация абсолютно обо всём, и главная проблема поиска в сети – сформулировать вопрос. Сейчас такой проблемы не было.
Пока ноутбук разгонялся, Кирилл вспоминал, что со школы он знает о раскольниках. Получалось не очень много и не очень складно. Конечно, боярыня Морозова. Какая-то избушка в дремучем лесу: геологи нашли семью, которая 300 лет прожила в тайге и теперь изумляется полиэтилену, говорит, что это «мягкое стекло»… Нет, это, вроде, из другой темы, хотя чёрт знает… Патриарх Никон… Патриарх… Nikon для Кирилла был совсем другим брендом: «Зеркальная камера Nikon по результатам теста отмечена знаком “Фото Travel The Best”»…
Кирилл настучал в поисковом окне Google «Боярыня Морозова».
Оказывается, жила она вовсе не при Петре I. Красивая молодая баба, верховная дворцовая боярыня, богатства полные сундуки. Она овдовела в тридцать лет и стала хозяйкой огромных имений, сын – мальчик. Отгрохала себе вполне европейскую усадьбу, гоняла на карете. Да, ненавидела патриарха Никона, но его вообще мало кто любил. Вокруг богатой вдовы вертелись враги патриарха, дули в уши, но она тоже была не дура. Для Морозовой заново выйти замуж означало поставить под угрозу благополучие сына Иванушки. Однако царь мог принудить. И тогда Федосья Прокопьевна решила постричься в монахини.
Но как это сделать? По новому образцу? А вдруг царь отменит все новшества? Тогда она опять невеста – и затолкают её под венец с каким-нибудь дворцовым прощелыгой. Прежние обряды, безусловно, надёжнее, но они под запретом. И боярыня постриглась по старому образцу, хотя пришлось принимать постриг тайно. Кирилл понимал боярыню. Его тётка Анжела тоже не выходила замуж за дядю Димку, чтобы её квартира, где сейчас живёт Кирилл, досталась детям Кирилла, когда они появятся. Дядя Димка всё промотает.
Через шесть недель после пострига боярыни государь Алексей Михалыч венчался с новой женой. Морозова на свадьбу не явилась: монахиням гулять не положено. Царь от такого оскорбления озверел.
Морозову и её сестру Евдокию заковали в кандалы, потом сослали в монастырь под Псков. Сослали куда-то и братьев. Владения отняли, сына тоже отняли, и мальчонка умер. Морозова прокляла царя. Теперь она поневоле превратилась в ярую раскольницу.
Через три года её с сестрой вернули в Москву. К тому времени и сам Никон был в немилости. Новый патриарх увещевал боярыню и её сестру отказаться от старой веры, но бабы стояли насмерть. Им уже сложили костёр, их пытали на дыбе, а они не уступили. Их отправили в монастырь под Калугу, посадили в земляную яму и уморили голодом. Упс. Раскольники почитают Федосью Морозову святой.
Кирилл почесал затылок и включил чайник, чтобы сделать кофе. Валерий и Гугер приедут ещё не скоро. Есть время порыться в и-нете. Н-да. Говорят, раскольники были упёртыми ретроградами, против всего нового и современного… Но в их сопротивлении была огромная человеческая правота. Да и чему они сопротивлялись?
Патриарх Никон начинал карьеру попиком среди глухой мордвы. Дети его умерли. Замордованный, он сдал жену в монастырь, ушёл на Соловецкие острова и стал монахом. Больше всего он мечтал о власти. Рассорившись с владыками Соловков, он бежал в другой монастырь Поморья, где был произведён в игумены. Как игумен, он познакомился с молодым Алексеем Михалычем. Царь перевёл Никона в Москву, где мордовского попа сначала утвердили новгородским митрополитом, а через три года – патриархом всея Руси. Путь от мордвы до Кремля занял у Никона семнадцать лет. Никон взлетел до неба – и свалился в штопор.
Он попросту подмял молодого царя под себя. Зомбировал. Ещё та, видать, была харизма у священника. Даже в титуле Никон именовал себя «господин и государь». Царь Алексей Михалыч, если отлучался, оставлял патриарха главой государства. Однако Никону и этого было мало. Он желал подчинить царя и по закону, а для этого задумал стать Вселенским патриархом: управлять всеми православными церквями.
Ключевой в этом вопросе была Греческая церковь, потому что русские получили православие от греков. Но Греческая церковь уже сильно отличалась от русской. Покорённая Греция жила под Турцией. Чтобы Греция сдерживала Турцию, Европа помогала грекам в их борьбе с оккупантами. Но за это греки заплатили сближением своих православных обрядов с католическими. А Русская православная церковь не сильно изменилась со времён крещения Руси.
Чтобы стать Вселенским патриархом, общим для русских и греков, Никон должен был либо греков переделать на русский образец, либо русских – на греческий. Греков контролировали и Турция, и Европа. Так что принуждать своих к изменению обрядов было куда проще, чем греков. В этом и состояла суть реформы Никона. В 1654 году Никон постановил перелицевать русские обряды на греческий лад.
Отступничество греков не было тайной. Мотивы Никона тоже были понятны. Только вот Алексей Михалыч верил, что если Никон станет Вселенским патриархом, то он станет царём Константинополя, а Москва – третьим Римом. Реформа Никона пошла с подачи государя.
Кирилл не поленился и посмотрел, что такое «Москва – третий Рим». Это теория, которую придумал псковский старец Филофей за 130 лет до деяний Никона. Филофей изложил свою теорию в письме к Великому князю Ивану III, когда объяснял правильное исполнение крестного знамения и грех мужеложества. Ещё раз – упс.
Кирилл налил кофе. Выходит, реформа Никона с точки зрения нации не имела оправдания. Сопротивление староверов было вполне разумно, потому что они протестовали против дела, нужного только одному Никону.
…Удача сопутствовала Никону всего четыре года. Никон попросту распоясался, охамел. Какого-то епископа он избил прямо в храме при всём народе. Любовь царя начала остывать. Свирепый и грубый Никон достал всех. Почуяв охлаждение государя, Никон раскапризничался и удалился в монастырь Новый Иерусалим, который сам же и основал.
Кирилл дул на кофе и вспоминал, как он ездил в Новой Иерусалим на экскурсию. Он помнил собор, удивительную пирамиду с куполами, а что экскурсоводша рассказывала про Никона – забыл напрочь.
Никон думал, что Алексей Михалыч раскается и позовёт его назад. Но враги не спали, и без Никона вправили царю мозги на место. Царь осерчал на патриарха. Пока Никон обижался, его лишили должности. А через шесть лет вообще осудили и сослали в Ферапонтов монастырь.
Кирилл посмотрел, что с Никоном было дальше. Пятнадцать лет он провёл в опале в Ферапонтовой, а потом в Кирилло-Белозерской обители. Жил, в общем, неплохо, доносили, что даже с девками грешил. Его помиловал царь Фёдор Алексеевич, дозволил вернуться в Новый Иерусалим, но по дороге туда больной Никон умер под Ярославлем.
А Никонова реформа шла своим ходом и без Никона. Священники переписывали книги, внедряли новые обряды. Двуперстие заменили троеперстием, восьмиконечный крест – четырёхконечным, и так далее. Кирилл не стал вникать в эти тонкости, его интересовали люди.
Реформа расколола нацию надвое: «никониане» и староверы. У «никониан», вроде как модернистов, аргументы были самые тупые: «так начальство велело». А кондовые, замшелые раскольники взывали к здравому смыслу. Каноны на то и нужны, чтобы быть неизменными. Нельзя в угоду властолюбию царя или патриарха подгибать веру под сиюминутные расклады политических сил.