А в воскресенье вечером, когда я сел за комп, чтобы проверить, есть ли кто в Сети, в дверь просунулась голова папы.
– Уилл, – говорит он, – у тебя есть минутка, давай поговорим в гостиной?
Поворачиваюсь на вращающемся кресле, встаю. У меня слегка сжимается желудок, потому что гостиная вообще не про гостей, это та комната, где объявляют, что Санты нет, где умирают бабушки, где недовольно изучают твой дневник, где рассказывают о том, что микроавтобус мужчины въезжает в гараж женщины, потом выезжает, потом снова въезжает и так далее, пока не происходит оплодотворение яйцеклетки, и тому подобное.
Папа у меня очень высокий и очень худой, а еще очень лысый, и у него длинные тонкие пальцы, и сейчас он ими барабанит по дивану в цветочек. Я сажусь напротив в слишком пухлое и слишком зеленое кресло. После этого он стучит пальцами еще где-то тридцать четыре года, причем молча, и я наконец начинаю:
– Пап, привет.
Манеру общения моего папы отличают формализм и строгость. Папа всегда разговаривает так, как если бы он информировал, что у тебя терминальная стадия рака, – ему по работе этим много приходится заниматься, в этом все дело. И вот он смотрит на меня такими грустными глазами, по каким понятно: у тебя рак, и говорит:
– Нам с мамой интересно, какие у тебя планы.
– Э, ну… – отвечаю я. – Я собирался уже скоро ложиться. А завтра в школу. А в пятницу на концерт. Я маме уже рассказывал.
Он кивает.
– Да, а после этого?
– Гм, после этого? Ты про то, чтобы поступить в колледж, получить работу, жениться, родить вам внуков, не употреблять наркотиков и жить потом долго и счастливо?
Папа едва не улыбается. Вообще это чрезвычайно сложно – заставить моего папу улыбнуться.
– В данный конкретный момент жизни нас с мамой особенно интересует один аспект всего этого процесса.
– Колледж?
– Колледж, – подтверждает он.
– Об этом же можно не беспокоиться до следующего года, – напоминаю я. А папа начинает вещать о какой-то программе в Северо-Западном университете, где колледж совмещен с медицинским, учиться типа шесть лет, и к двадцати пяти уже попадешь в ординатуру, и от дома недалеко, хотя жить, конечно, будешь в кампусе, и так далее, и тому подобное, до меня ведь уже примерно через одиннадцать секунд доходит: они с мамой решили, что я учиться должен именно там, и что надо пораньше меня с этим планом ознакомить, а впоследствии они будут периодически о нем напоминать, настаивая, и настаивая, и настаивая. А еще я понимаю, что, если поступить удастся, я, наверное, туда и пойду. Не самый ужасный способ зарабатывать на жизнь.
Вы же знаете, как люди обычно говорят, что родители всегда правы? «Слушайся советов родителей; они знают, что для тебя будет лучше». И конечно, знаете, что никто этих советов не слушает, потому что, даже если родители правы, это просто бесит, да и звучит так снисходительно, что хочется пойти и сесть на метамфетамин или заняться незащищенным сексом с восемьюдесятью семью тысячами незнакомцев? А вот я своих родителей слушаю. Они знают, что мне нужно. Я, честно говоря, вообще любого слушать готов. Почти каждый разбирается в жизни лучше, чем я.
Ну так вот, хотя он об этом не знает, мой отец вдается в свои объяснения зря: я уже на все согласен. Хотя думаю о том, какой я маленький в этом несуразно огромном кресле, о том, что у меня между страницами романа Джейн Остин прячутся фальшивые права, о том, бесит ли меня Тайни или скорее восхищает, о пятнице, о том, что надо будет от Тайни подальше держаться, так как он пытается дергать руками и ногами в танце так же неистово, как и все остальные, что в клубе слишком жарко и все потеют, а музыка такая быстрая и от нее такие мурашки по телу, что мне даже плевать, о чем они там поют.
– Да, пап, идея очень крутая, – говорю я, а он рассказывает о том, кого там знает, а я лишь киваю, киваю, киваю.
В школе в понедельник я оказываюсь на двадцать минут раньше, потому что маме надо было в больницу к семи, – у кого-то, наверное, слишком большая опухоль или типа того. В общем, я прислонился спиной к флагштоку на лужайке перед школой и жду Тайни Купера. И хотя на мне и перчатки, и шапка, и куртка, и капюшон, я все равно дрожу. По лужайке носится ветер, слышу, как он треплет флаг у меня над головой, но будь я проклят, если войду в это здание прежде, чем прозвенит звонок на первый урок.
Подъезжают автобусы, лужайка мало-помалу заполняется девятиклассниками, и никого из них я, похоже, не интересую. Потом замечаю Клинта из Компании друзей, в которой я побыл немного, он идет с парковки ко мне, хотя мне даже удается убедить себя в том, что он просто направляется в мою сторону, до тех пор, пока меня не окутывает зловонное облачко его дыхания. И врать не буду: я даже жду, что он извинится за скудоумие некоторых из его друзей.
– Привет, потаскун. – Клинт всех так называет. Это комплимент? Или оскорбление? Или одно и другое одновременно – получается универсально.
У него изо рта так штыняет, что я морщусь и просто говорю:
– Привет. – Тоже особо ни о чем. Все мои разговоры с Клинтом или кем-то еще из Компании всегда одинаковы: слова исключительно пустые, так что никто никогда не знает, о чем речь, доброту не отличить от жестокости, эгоизм – от бескорыстия, участие – от черствости.
– Мне на выходных Тайни звонил, про свой мюзикл рассказывал, – говорит он. – Рассчитывает на финансирование со стороны нашего школьного совета. – Клинт его вице-президент. – Всю эту муть мне пересказал. Мюзикл про огромного толстожопого гея и его друга, которому дрочить приходится пинцетом – настолько у него член маленький. – Он говорит это с улыбкой. Не со зла. Ну, не совсем.
Как ты оригинален. Откуда у тебя столько остроумия, Клинт? Или у тебя собственная фабрика по производству шуток в Индонезии и ты заставляешь восьмилетних детишек вкалывать по девяносто часов в неделю, сочиняя для тебя эти первоклассные остроты? Хотя, вообще-то, даже у бой-бэндов иногда бывает материальчик получше, – хочу сказать я. Но молчу.
– Таки да, – после паузы наконец-то продолжает Клинт, – возможно, я смогу завтра сделать что-нибудь для Тайни на собрании. Потому что эта идея с постановкой вроде шикарная. Есть у меня только один вопрос: ты сам будешь себя играть? Я готов заплатить, чтобы это увидеть.
Я слегка смеюсь, но недолго.
– Я не любитель драмы, – в итоге отвечаю я. И тут чувствую, что за спиной появилось нечто огромное. Клинт откидывает назад голову до упора, смотрит на Тайни, потом кивает ему.
– Здорово, Тайни, – говорит он и уходит.
– Что, пытался тебя вернуть? – интересуется Купер.
Я поворачиваюсь – теперь-то я могу говорить.
– Ты за все выходные ни разу не вышел в Сеть и не позвонил мне, а с ним, значит, общался, да еще и опять пытался всю мою социальную жизнь испортить своими волшебными песнями?
– Во-первых, «Танцор Тайни» тебе не испортит социальную жизнь, потому что у тебя ее нет. А во-вторых, ты мне тоже не звонил. В-третьих, я был ужасно занят! Почти все время провел вместе с Ником.
– Я вроде объяснил, почему тебе нельзя с ним встречаться, – говорю я, но Тайни продолжает что-то рассказывать, и тут я вижу Джейн, она идет в нашу сторону сгорбившись, ей зябко на ветру. На ней всего лишь толстовка с капюшоном.
Я здороваюсь, она здоровается и встает рядом со мной, как будто я какой обогреватель или типа того. Из-за ветра она щурит глаза.
– Держи, – говорю я, снимаю с себя куртку, и Джейн в нее закутывается. Пока я все стараюсь придумать, о чем ее можно спросить, звучит звонок, и мы поспешно идем в школу.
Весь день я Джейн вообще не вижу, и это меня немного расстраивает, потому что выстыли даже коридоры, и я все беспокоюсь, что после школы по пути до тачки Тайни я обледенею нафиг. Когда уроки заканчиваются, я лечу к своему шкафчику и, открыв дверцу, вижу внутри свою куртку.
Записку сквозь щелку в него пропихнуть можно. Если очень напрячься, можно и карандаш. Однажды Тайни Купер засунул в шкафчик даже книжечку про «Счастливого кролика». Но мне крайне трудно представить, как Джейн, все же не самый сильный человек в мире, запихала в эти крошечные отверстия объемную зимнюю куртку.
Но я сюда не вопросы задавать пришел, так что я одеваюсь и выхожу на стоянку, где вижу, как Тайни Купер обменивается рукопожатиями с однорукими объятиями ни с кем иным, как с Клинтом. Я открываю дверь «акуры» Тайни и залезаю на пассажирское сиденье. Вскоре появляется и он сам, и даже несмотря на то, что я на него зол, меня все же поражает точная и сложная геометрия телодвижений, с какой Тайни Купер усаживается в свою крошечную машину.
– У меня предложение, – начинаю я, пока он демонстрирует еще одно чудо, а именно пристегивает ремень.
– Я польщен, но спать с тобой не стану, – отвечает Тайни.
– Не смешно. Предлагаю заморозить постановку «Танцора Тайни», а я за это… не знаю, чего ты от меня хочешь? Я на все готов.
– У меня предложение, – начинаю я, пока он демонстрирует еще одно чудо, а именно пристегивает ремень.
– Я польщен, но спать с тобой не стану, – отвечает Тайни.
– Не смешно. Предлагаю заморозить постановку «Танцора Тайни», а я за это… не знаю, чего ты от меня хочешь? Я на все готов.
– Ну, я хочу, чтобы ты замутил с Джейн. Или хотя бы ей позвонил. Я так искусно подстроил, чтобы вы остались наедине друг с другом, но у нее как будто сложилось впечатление, что ты с ней встречаться не настроен.
– Не настроен, – подтверждаю я. Это и абсолютно честно, и абсолютно нет. Тупая всеохватывающая правда.
– Ты что, думаешь, сейчас тысяча восемьсот тридцать второй год? Если тебе нравится кто-то, кому нравишься ты, надо, блин, прижаться к его губам своими губами, приоткрыть рот, немного добавить языка для яркости. Ну, твою ж мать, Грейсон. Все просто с пеной у рта разглагольствуют о том, что современная молодежь в Америке совершенно распущенна и маниакально повернута на сексе и что сейчас дрочат друг другу чаще, чем конфетами угощают, а ты не можешь поцеловать девчонку, которой ты точно нравишься?
– Тайни, она мне не нравится. В этом дело.
– Да она очаровательна.
– Тебе-то откуда знать?
– Я же голубой, а не слепой. У нее волосы такие пышные и великолепный нос. Просто великолепный нос. Ну, что там еще? Что вас интересует? Сиськи? Вроде бы они у нее есть. Нормального сисечного размера. Что тебе еще нужно?
– Я не хочу это обсуждать.
Тайни заводит мотор, а потом принимается ритмично долбить головой по рулю, словно мячом для тетербола. Бииип. Бииип. Бииип.
– Ты нас позоришь! – ору я.
– Я прекращу, только если у меня случится сотрясение мозга или ты согласишься ей позвонить.
Я зажимаю уши пальцами, но Тайни продолжает лупить башкой по кнопке гудка. Все на нас смотрят.
– Ладно. Ладно! ЛАДНО! – наконец сдаюсь я. И гудение прекращается. – Я позвоню Джейн. Вежливо с ней поговорю. Но я все же не хочу с ней встречаться.
– Это тебе решать. И решаешь ты глупо.
– Так что, – с надеждой спрашиваю я, – «Танцора Тайни» не будет?
Купер трогается с места.
– Извини, Грейсон, но это исключено. «Танцор Тайни» больше, чем ты или я, вообще любой из нас.
– Тайни, у тебя на редкость искаженное понимание компромисса.
Он смеется:
– Компромисс – это когда ты делаешь то, что я тебе говорю, а я делаю что хочу. Кстати, мне понадобится твое участие в постановке.
Я стараюсь сдержать смешок – когда это дерьмо поставят в нашем сраном зале, это будет уже не смешно.
– Ни за что. Нет. НЕТ. И я настаиваю, чтобы ты меня убрал из сценария.
Тайни вздыхает:
– Ты так и не понял, да? Илл Рейсон – это не ты; это вымышленный персонаж. Я не могу переделывать свое творение только из-за того, что тебя оно смущает.
Я пытаюсь зайти с другой стороны.
– Тайни, ты же собрался унизить самого себя перед всеми.
– Грейсон, я это сделаю. Школьный совет поддержит меня финансово. Так что заткнись и смирись с этим.
Я затыкаюсь и смиряюсь, но Джейн не звоню. Я ему не мальчик на побегушках.
На следующий день я возвращаюсь домой на автобусе, потому что Тайни ушел на заседание школьного совета. Сразу после заседания он звонит мне.
– Грейсон, отличные новости! – вопит Купер.
– Отличные новости для кого-то одного – всегда ужасные новости для кого-то другого, – отвечаю я.
Разумеется, совет согласился выделить тысячу долларов на постановку мюзикла «Танцор Тайни».
Вечером, пока жду, когда придут родители и мы сядем есть, я сижу пишу эссе об Эмили Дикинсон, хотя по большей части скачиваю все, что только находится из записей «Мейби Дэд Кетс». Мне они до жути понравились. Я их вещи слушаю и переслушиваю, и мне страшно хочется поговорить с кем-нибудь о том, какие они классные, поэтому я звоню Тайни, но он не отвечает, так что мне приходится сделать именно то, чего он хотел, – как всегда. Я набираю номер Джейн.
– Привет, Уилл.
– Я в бешеном восторге от «Мейби Дэд Кетс», – сообщаю я.
– Да, они ничего. Псевдоинтеллектуальные, правда, слегка, но разве не все мы такие?
– Кажется, группа названа в честь одного физика, – продолжаю я, хотя знаю это наверняка. Только что читал статью, о них написано в «Википедии».
– Ага, Шрёдингера. Хотя название-то совершенно неудачное, ведь его знаменитый квантовый парадокс гласит, что типа при определенных обстоятельствах кот, которого наблюдатель не видит, и жив, и мертв одновременно. А не возможно мертв[9].
– А, – произношу я, не в состоянии даже делать вид, будто знал это. Почувствовав себя полным идиотом, решаю сменить тему. – Я слышал, что магия Тайни опять сработала и его мюзикл будут ставить.
– Ага. А тебе чем «Танцор» не угодил?
– Ты его текст вообще читала?
– Ну да. Будет круто, если все получится.
– А я типа вторая звезда. Илл Рейсон. Это же я, очевидно. Это, блин, такой стыд.
– И тебе не кажется, что быть второй звездой в жизни Тайни – это супер?
– Да я ни в чьей жизни не хотел бы быть второй звездой, – отвечаю я. Джейн молчит. – А ты там как? – интересуюсь через секунду.
– Нормально.
– Всего лишь нормально?
– Ты записку в кармане нашел?
– Что? Нет. Там была записка?
– Ага.
– Ой. Погоди. – Положив телефон на стол, я принимаюсь торопливо рыться в карманах. Дело в том, что когда у меня образуется какой-то мусор – например, обертка от «Сникерса», – и урны поблизости не видно, я вместо помойного ведра использую карманы. А выкидывать из них этот хлам у меня не очень получается. Так что я лишь через несколько минут нахожу сложенный вчетверо листок из блокнота. Сверху подписано:
Кому: Уиллу Грейсону
От кого: Гудини.
Я снова хватаю телефон.
– Нашел. – Меня слегка мутит, ощущение одновременно приятное и не очень.
– А прочитал?
– Нет, – говорю я и думаю, не лучше ли все так и оставить. И не зря ли я ей вообще позвонил. – Погоди.
Разворачиваю листок, читаю:
Мистер Грейсон,
следует постоянно обращать внимание, не следит ли кто за тем, как вы открываете свой шкафчик. Ведь никогда не знаешь (18), когда кто-то (26) может увидеть и запомнить (4) ваш код. Спасибо за куртку. Не перевелись еще, пожалуй, рыцари.
Ваша
Джейн
p. s. Мне понравилось, что у тебя в карманах то же самое, что и у меня в машине.
Дойдя до конца, я перечитываю записку. И обе правды становятся еще более честными. Я хочу быть с ней. И не хочу. Может, я действительно робот. Я не знаю, что сказать, поэтому произношу самое худшее:
– Очень мило. – Вот зачем мне необходимо Правило номер два.
За этим следует молчание, есть время поразмыслить над словом «мило» – оно как демонстрация пренебрежения, равносильно тому, что я человека маленьким назвал, приравнял к младенцу, оно как яркая неоновая вывеска, кричащая: «Тебе должно быть стыдно за себя».
– Не самое мое любимое наречие, – наконец говорит Джейн.
– Извини. Я хотел сказать…
– Я знаю, что ты хотел, Уилл, – перебивает она. – Ты извини, блин. У меня просто некоторое время назад закончились отношения с парнем, я, наверное, пытаюсь найти ему замену, а ты на эту роль самый явный кандидат, ой, блин, как-то пошло получилось. Черт. Мне лучше просто завершить разговор.
– Извини за это слово. Это было не мило. Это было…
– Да забудь. И записку забудь, серьезно. Я даже не… Просто не парься, Грейсон.
После неловкого прощания до меня доходит, что Джейн предполагала сказать после слов «Я даже не…». Я даже не… хочу сама с тобой встречаться, Грейсон, потому что, как бы выразиться повежливее, ты не особо умный. Тебе даже про физика этого пришлось в «Википедии» читать. Я просто скучаю по своему бывшему, а ты меня даже целовать отказался, так что я хочу этого лишь потому, что ты не хочешь, и это вообще для меня ничего не значит, но я не знаю, как тебе об этом сказать, чтобы не обидеть, и поскольку я куда более деликатная и сострадательная, чем ты со своим «мило», я просто оборву фразу на «Я даже не…».
Я снова набираю Тайни, на этот раз уже не о группе поговорить, он отвечает на середине первого же сигнала вызова.
– Добрый вечер, Грейсон.
Я интересуюсь его мнением о том, как могла закончиться фраза Джейн, говорю, что у меня в мозгу перемкнуло, когда я про ее записку «мило» сказал, и как вообще возможно, что она меня привлекает и нет одновременно, и, может, я на самом деле робот, который ничего не чувствует, и как ты думаешь, может, это попытки следовать правилам превратили меня в ужасного монстра, которого никто никогда не полюбит и за которого никто не захочет выйти замуж. Я все говорю, Тайни же молчит, а это вообще-то беспрецедентный поворот событий. Когда я наконец смолкаю, Тайни произносит кхм в своей неповторимой манере и отвечает (цитирую дословно):