– Меня пришли арестовать за убийства, и я к этому давно готова. Я взорву и себя, и музей, и всех вас.
Катя ждала, что все закричат, замечутся в панике среди витрин и колонн. Но стояла такая пронзительная тишина…
Так тихо может быть лишь в Нижнем царстве…
– Граждане, сохраняйте спокойствие! – Елистратов выступил вперед.
– Стойте, не двигайтесь, – приказала ему Шумякова. – Анфиса, вы у меня за спиной. Что же вы не снимаете? Забыли про камеру? Смотрите, какие у них у всех лица, какие они все тихие, покорные. Готовы слушать… такие внимательные, никто не отворачивается… Вы хотите шарахнуть меня своей камерой по башке, да? Сзади? Здесь у меня сенсорный пульт… Даже одно непроизвольное движение пальца, когда вы меня ударите по голове, и… Бах!
Анфиса, стоящая сзади, опустила камеру, которую хотела использовать как камень.
– Так-то лучше, – Шумякова не оборачивалась. Говорила так, словно имела глаза на затылке.
В этот момент Катя заметила Юсуфа – среди экскурсантов, замерших у дверей Египетского зала в зал Золото Трои. Затем двери, ведущие в тот зал, бесшумно закрылись.
– Арина Павловна, отпустите людей и давайте спокойно поговорим, – сказал Елистратов.
– Отпустить? Ну, нет. Тут такая благодарная аудитория. Многим, наверное, интересно узнать, почему я это делаю. Пенсионерка, смотрительница музея, которую никто никогда не замечает, все словно смотрят сквозь… он ведь меня даже не узнал, представляете? После всего, что было, что он и его сестра сделали мне, он меня даже не узнал тут, в музее. Хотя видел по нескольку раз на дню. Только в самое последнее мгновение, когда корчился, когда задыхался, когда я сама сказала ему, кто я…
– О ком вы говорите? Что происходит? Я не понимаю, как вы смеете такое говорить: «Я взорву музей» – да вы в своем уме, вы сумасшедшая! Вы спятили! Это же наш музей, тут бесценные вещи, предметы искусства, это наш храм! – Виктория Феофилактовна ринулась вперед.
Елистратов удержал ее, быть может, даже излишне грубо.
Зрачки Шумяковой расширились – глаза стали темными, огромными, она шевельнула пальцами на дистанционном пульте и…
– Нет, нет, постойте, погодите! – крикнула Катя. – Они же должны узнать все. Арина Павловна, мы знаем, и вы знаете тоже. Но расскажите и другим – почему. Сколько страданий и боли… Олег Гайкин тут, в музее не узнал вас, но причинил вам такую боль…
– Это не он, а она убила мою дочь. И моего неродившегося внука. Наглая, обкурившаяся сука – его сестра. Одно мгновение там, на дороге, и я лишилась самого дорогого – дочери, которая ждала ребенка. Сразу две жизни! Знаете, сколько бы лет было сейчас ему? Двенадцать! И все эти годы мы могли быть вместе – я, моя дочь, мой внук, мой брат… Думаете, время лечит эту боль? Время калечит и убивает, потому что впереди – ничто, пустота, одиночество, старость, смерть. Смерть в одиночестве. И никакой справедливости, никакой правды. Даже от тех, от кого мы эту правду ждем. От них. Да, да от них, – Шумякова указала пальцем свободной левой руки на генерала Елистратова. – Вот он, генерал МВД, и он пришел меня арестовать за то, что я сделала, за то, что я отомстила за смерть своей дочери и своего внука. Хотите знать, кто их убил? Дети министра – сестра и брат, сестра – наркоманка, севшая за руль в наркоте, а брат – дохлый слюнтяй, которого собственная семья заставила взять ее преступление, ее ДТП на себя, потому что он – астматик, и его ни один суд не признает виновным, потому что он больной. А человек, что должен был во всем разобраться и сказать правду прямо тогда, потому что видел все, был свидетелем и носил погоны – офицер ГАИ, за взятку согласился солгать. Но ему показалось, что он недостаточно нажился, и он продал… да-да, продал информацию о том, как она, эта мразь Юдина, переехала мою беременную дочь, – мне, ее матери. Он продал мне эти сведения за деньги, и я заплатила ему. Мой внук так и не родился. Моя дочь потеряла ногу и повесилась. Сразу две жизни! Когда я пыталась достучаться до правды – меня все посылали к черту, отговариваясь, что дело давно закрыто и чтобы я вообще не возникала. Никто не поплатился за преступление, никого не осудили. Всем было плевать. Вам всем на меня было плевать.
– Но ведь прошло столько лет, – воскликнула Катя.
– Я не заметила, – Шумякова смотрела в никуда. – Это они замечали время – она и он, сестра и брат. Я иногда теряла их из вида, потом снова находила. Они устраивали свою жизнь, делали карьеру, ездили за границу, они жили. Это я умерла. Но я знала, что рано или поздно я их убью. Ее сначала, а потом его. Я хотела сделать это сразу. Но Андрей, мой брат, остался у меня на руках калекой. И я ждала годы, ухаживала за ним. Я знала, что если убью, то за мной рано или поздно придут, как сейчас, потому что свяжут два и два, найдут концы, оставшиеся после того ДТП. Если меня посадят, что будет с моим братом? И я ждала его смерти, потому что тогда у меня будут развязаны руки. Мой брат скончался, и я устроилась в музей, я знала, что Гайкин работает здесь. Через него я хотела выйти на нее – Юдину, его сестру. Я ждала, я следила за ним, но они не встречались. И вдруг она сама явилась сюда с этой аудиторской проверкой. Я подумала, что это знак мне… Великий, тайный знак. Что я на верном пути. Месть матери – это ведь тоже справедливость, правосудие, когда нет правосудия иного. Я убила Юдину здесь, в музее. А потом и ее брата. Он был меньше виноват, гораздо меньше… Но он все равно был безмерно виноват передо мной, потому что все эти годы лгал, лгал, лгал…
– Он переживал смерть вашей дочери! Всю свою жизнь он винил…
– Да что мне проку от его переживаний и чувства вины? Когда в самый важный момент он солгал и продолжал лгать, выгораживая эту бессердечную тварь, свою сестру.
– Но вы же тоже заботились о своем брате-инвалиде! – воскликнула Катя. – Разве вы не видите, что ваши судьбы схожи, все так сплелось…
– Я их убила. И все расплела и поставила все на свои места, – Шумякова усмехнулась. – Слышите, вы все, я их убила. Она, она узнала меня там в коридоре… А он – нет, до самого конца, до того, как свалился и захрипел, задыхаясь. А я испытала редкое удовольствие и радость. Для матери, потерявшей дочь и внука, убивать – приятно. Слышите, вы все, – я мать, и мне приятно было отомстить убийцам. И мне приятно отправиться на тот свет здесь, в этом музее, полном редких прекрасных вещей. Бесценных, невосполнимых. Вы сейчас утратите все это великолепие, – Шумякова улыбалась. Нет, она скалилась, как химера. – Столь же бесценна и невосполнима была жизнь моей дочери и внука. Но никто не хотел понять этого. Ничего, сейчас до вас дойдет. До вас, – она кивнула Елистратову, – и до вас, – она кивнула Виктории Феофилактовне, – и до них, тех, кто там, наверху. Кто думает, что помыкать и ставить себя выше нас – это нормально. Этот взрыв все, все услышат.
– Арина Павловна, умоляю вас, отпустите людей, – Катя протянула к ней руки. – Они теперь все знают. Они расскажут. Может быть, они даже вас в чем-то поймут. Возьмите нас, возьмите эти вещи, этот музей. Но отпустите их, умоляю, я умоляю вас, вы же мать. Они услышали вас, они расскажут правду.
Шумякова оглядела Египетский зал, полный экскурсантов.
– Ладно, – сказала она, – пусть эти уходят все.
Никто не тронулся с места. Все словно застыли.
– Убирайтесь! – истерически крикнула Шумякова.
– Медленно все на выход!
Толпа шевельнулась. Люди подались к дверям. Василиса Одоевцева помогала тем, кого от страха не держали ноги, потому что в зале было много пожилых. Началось столпотворение.
Со стороны главной лестницы слышались возгласы:
– Быстро проходим, не толпимся, всем немедленно покинуть здание! Быстрее проходите! Все на выход!
Через пять минут Египетский зал опустел. Остались лишь Елистратов с консультантом-взрывотехником, Дитмар, Катя, Виктория Феофилактовна, Анфиса – тень за спиной Шумяковой.
Катя не увидела Юсуфа. Как появился, так и исчез, словно фантом.
– Хозяйка, уходите, – сказала Шумякова Виктории Феофилактовне.
– Что вы делаете, опомнитесь! Это же наш музей.
– Тут ничего не останется. Я разместила заряды. У меня было достаточно времени все тут подготовить. Все самое ценное в этом крыле – Египетский зал, Золото Трои, как это вы говорили, – невосполнимое. А под нами хранилище, там «Проклятая коллекция»… Жаль, она так никогда и не увидит свет. Только так, утратив все эти сокровища, вы поймете, наконец, какое сокровище в жизни потеряла я. И что я чувствовала все эти долгие проклятые годы.
– Да ты свихнулась, старая обезьяна! – крикнула вне себя Виктория Феофилактовна. – Герострата из себя корчишь?! И ты думаешь, что я позволю тебе уничтожить музей?!
Она стиснула хрупкие кулаки, вырвалась от Елистратова и…
Странный звук – словно что-то лопнуло.
Странный звук – словно что-то лопнуло.
Громадный шкаф-витрина с предметами погребального культа, стоявший рядом с окном, накренился и поехал, поехал вбок.
Старинный шкаф, тяжеленный, как гроб, набитый древними артефактами… Стекло треснуло…
Они увидели Юсуфа!
Когда экскурсанты покидали зал, он остался, в неразберихе незаметно переместившись близко к Шумяковой, буквально слившись, как хамелеон, с дубовой стеной старинного шкафа.
Шумякова инстинктивно подалась назад, к самому окну, совсем напирая на Анфису.
И тут что-то просвистело в воздухе – маленький металлический диск, усеянный шипами. Юсуф метнул его, и он вонзился Шумяковой в предплечье. Она вскрикнула от боли.
В этот миг Юсуф со всей силой обрушил на нее тяжелый шкаф – буквально распластавшись в воздухе в прыжке, вышибая шкафом, Анфисой и Шумяковой пуленепробиваемое музейное окно.
Ахнул взрыв.
Их всех накрыло этим взрывом.
Часть стены вместе с музейным окном выбило ударной волной.
Пыль, пыль…
Шорох осыпающейся штукатурки и кирпича…
Пыль…
Катя закашлялась. Кто-то поднимал ее, волок куда-то сквозь тучи пыли. Она узнала лейтенанта Дитмара, он тащил ее к пролому в стене. Елистратов и взрывник вытащили из-под обломков Викторию Феофилактовну.
Пыль…
Стоны раненых…
Вой сирен «Скорой».
Хриплые команды.
В стене Египетского зала зиял пролом. Через него они с трудом выбрались во двор музея. Две ближайшие к пролому ионических колонны треснули, однако устояли, их сильно посекло взрывом.
Катя, оглушенная, контуженная, еще ничего толком не соображая…
– Анфиса!
– Не кричи, не надо так кричать, – шептал Дитмар, он заикался.
– Анфиса! Где моя Анфиса?
Катя едва стояла на ногах, но не было цели важнее сейчас.
– Всем отойти от здания!
– Где Анфиса?
– Девушка здесь, ее отбросило взрывной волной!
Анфиса лежала на боку на музейной клумбе среди смятых роз. Вокруг – сотрудники полиции и врачи «Скорой».
– Кладите ее на носилки, осторожнее!
Катя кинулась к ней.
– Анфиса…
Каким богам молиться, когда твой друг вот так…
– Анфиса, пожалуйста… Анфиса, не молчи! Анфиса, говори со мной!
– Я… живая…
– Анфиса, я здесь.
– Я живая… только больно… болит очень, – Анфиса смотрела на Катю. – Как у меня лицо?
– Отличное лицо.
– Лицо мне не…
– С лицом все в порядке, – Катя плакала. – С лицом все в порядке у тебя. Где болит?
– Нога.
– Сейчас поедем в больницу, ты только…
– Я – нет, и не собираюсь даже… ты не бойся за меня… Кать…
– Что?
– Он ведь нас всех спас.
Того, о ком говорила Анфиса, Юсуфа, нашли среди обломков взрыва – ничком на том, что осталось от старинного дубового шкафа. Ему снесло половину черепа, но даже мертвый, он придавливал своим телом дубовые доски шкафа, что погребли под собой, как саркофаг, Арину Шумякову.
– Создал направленный взрыв, – консультант-взрывник, которого самого трясло, сказал это Елистратову. Тот в данную минуту ничего у него не спрашивал, потому что плохо слышал, вытирая текущую из уха кровь. – Парень пожертвовал собой, создал направленный взрыв в сторону окна. Заряды с временны́м интервалом… Больше ни один не взорвался, потому что сигнал с дистанционного пульта не прошел сквозь доски, когда он ее этим шкафом…
– Женщина, подозреваемая, мертва! Прежде чем начнется осмотр, здесь на месте работают саперы.
Как разминировали музей, как доставали из-под обломков стены раненых, как оказывали первую помощь и развозили по больницам, Катя уже не была свидетелем. Она села в машину «Скорой» вместе с Анфисой.
Глава 49 Репортаж с места событий
Анфису доставили в госпиталь МВД и сделали операцию. С ногой, хотя она и жаловалась все время на боль именно в ноге, оказалось все в порядке – просто сильный ушиб. Во время рентгена у нее обнаружили перелом ключицы, и правый локоть был раздроблен.
Этим хирурги госпиталя МВД и занимались. Анфисе вставили стальную спицу, зафиксировавшую ключицу, а вместо раздробленного локтевого сустава – стальной имплант.
Контузия – еще один диагноз, который ей поставили при осмотре. Такой же точно диагноз поставили и Кате. Их поместили вместе в одну палату. Анфису привезли из реанимации, и к обеду следующего дня она проснулась.
– Привет.
Катя уже ждала наготове с куриным бульоном и отварным цыпленком – все это привезли коллеги Кати по пресс-центру ГУВД области вместе с гаджетами – ноутбуком и планшетом, их Катя попросила привезти в первую очередь.
Анфиса никогда не страдала отсутствием аппетита. Даже сейчас.
Катя сама кормила ее отварным цыпленком.
– Что ты улыбаешься? – спрашивала Анфиса. – Нет, ну что ты все улыбаешься?
– Радуюсь.
– Чему, глупая?
– Так, – Катя наклонилась и поцеловала Анфису в лоб. Потом всхлипнула.
– Ну вот, теперь заревела. Дай мне еще курочки. Лучше бы зажарили! Крылышки надо заказать в остром соусе и пивка. Интересно, сюда доставка пиццы приезжает?
– Нет, это наш госпиталь. Доставку не пропустят.
– Все зарежимлено, – Анфиса заколыхалась на взбитых подушках. – Что ты улыбаешься опять? Подожди, я сама хочу… долго ты меня вот так кормить с ложки собираешься?
– Сколько потребуется.
– Дай еще курочки. А где моя камера?
– Екнулась на мелкие кусочки.
– Досадно, – Анфиса вздохнула. – Но я на флешку снимки перекачала. А где моя флешка?
– В кармане у тебя была. Я ее сохранила.
– Умница. Я об этом не подумала. Было как-то не до того. Когда это грохнуло, я решила – все, финиш, я умираю. Умерла. А затем открыла глаза и увидела тебя. Слушай, а потом что было? Я сознание потеряла, да?
– Нет, это наркоз, тебе операцию делали.
– А я, наверное, опять решила, что умерла, – Анфиса беззаботно жевала. – И знаешь, что я видела там?
– Где?
– Ну там… во сне… кошек!
– Кошек?
– Ага, – Анфиса вздохнула. – Холм такой весь заброшенный, с травой, камнями, какие-то развалины. И пропасть кошек. И они все сидят и ждут.
– Чего?
– Не знаю. Просто сидят и ждут. Это все фотография. Я в хранилище, перед тем как все случилось, видела старый альбом из той коллекции. И вот там на снимке – кошки. А холм Телль-Баста, храмовый холм, я уже никогда теперь не забуду его.
Потом она лежала, откинувшись, закусив губы, потому что наркоз начал отходить и боль в руке и ключице вернулась. И смотрела, как Катя – слабая, бледная, но ужасно деловая – шпарит на своем ноутбуке Репортаж с места событий глазами очевидца и участника. Она торопилась написать, потому что о взрыве в музее второй день трубили уже все телевизионные каналы.
Катин репортаж появился на всех информационных интернет-порталах, его обсуждали в блогах и Твиттере. Кате позвонил шеф пресс-службы ГУВД и похвалил за оперативность и… «Вы вообще молодец, ждем вас, поправляйтесь».
А на пятый день в госпиталь приехал генерал Елистратов с огромным букетом роз. За ним, как тень, следовал лейтенант Дитмар.
Розы предназначались Анфисе, как лицу сугубо гражданскому. К тому же пострадавшему.
– Вот. Вам, Анфиса. А то, боюсь, засудите нас вчистую за ущерб здоровью, – Елистратов вручил букет Анфисы – Кате.
– Надо бы засудить, – Анфиса щурилась благодушно. – Любуйтесь, что со мной сотворили.
– Вам еще крупно повезло. В рубашке родились. Хорошо, что у самого окна стояли, поэтому вас отбросило взрывной волной подальше от всего этого.
– Надо, надо вас засудить, – Анфиса вздохнула, – но мы ведь все там… И потом, мы ведь раскрыли это дело. И музей цел.
– Да, такого Москва еще не видела, – Елистратов покачал головой. – Музей цел, хотя в стене огромная дыра. Там теперь половина столичных ППС дежурит, охраняет круглые сутки, пока пролом не заделают. Это просто чудо, что среди гражданских лиц и посетителей музея нет погибших, только раненые. Виктория Феофилактовна уже снова на посту. Оклемалась и всем распоряжается, даже нашими сотрудниками теперь командует.
– Юсуф, он… – Катя не договорила.
– Прилетели из Узбекистана, забрали тело для похорон, – сказал Елистратов. – Уж не знаю, кто – родственники или люди Узбека. Только мир его праху. Парень меня поразил. Пожертвовал собой и спас не только музейное достояние, но и много, много жизней.
– Он сделал это не ради нас, – сказал Дитмар. – И не ради вас, Анфиса.
– Я знаю. Ради «Проклятой коллекции» и музея, – Анфиса кивнула. – Пусть так. Но все дело в выборе. Он нас всех спас.
– Только не ее. – Елистратов сел на хлипкий больничный стул. – Может, это и к лучшему – для нее. Не для нас, не для следствия, но для нее, после всего, что она претерпела от жизни. Специалист своего дела она действительно классный – два дня музей разминировали, проверяли саперы и взрывотехники, так она профессионально разместила, замаскировала заряды. Видимо, все месяцы, пока работала, проносила взрывчатку с собой через служебный вход, порой ходила через другие здания музея.