– Надеюсь, обойдется без кровопролития, – сказал Корнеев вполголоса.
– Да ладно тебе! Это наверняка какой-то экзотический инструмент. Сыграют любовную песню и умиротворятся. Разве ты не понимаешь? Фестиваль, романтика, красивые девушки, дружба навек…
– Ты видела документальную передачу «Обратная сторона Японии»? – мрачно спросил Корнеев, возвышавшийся над японцами, как дуб над бонсаями.
– Да ничего я не видела!
– О ней сейчас весь Интернет только и говорит.
– Значит, весь Интернет прошел мимо меня, – отрезала Лайма. – Ну что, по-твоему, может быть в этой штуке?
Корнеев долго пыжился и наконец выдохнул:
– Мертвый японец!
– Господи, что ты несешь? – испугалась Лайма. – Почему мертвый японец?
– Его бездыханное тело начинено наркотиками, которые эти улыбчивые товарищи будут распространять среди артистов. Сейчас нам предложат сотрудничество. В случае отказа выдадут кинжалы и заставят совершить харакири, а потом привяжут к балалайкам и пустят вниз по реке.
– Дурак, – сказала Лайма, позабыв, что она командир оперативной группы и не может обзывать бойцов.
В сопровождении японцев они вышли на улицу, обогнули Летний театр и очутились на асфальтовом пятачке, где уже лежала та самая труба, но уже без чехла. Торчащий фитиль делал ее похожей не на музыкальный инструмент, а на гигантскую динамитную шашку.
– В наса делевня, – стали объяснять жители Страны восходящего солнца, – мы так дзелаем на пладзник. Эта есь отсеня класива. Идите, кудасай! Белите, не бойтесь! – Коллективными усилиями музыканты заставили Лайму взять увесистую трубу в руки. – Но дерджать надо клепко-клепко! Инасе моджете урететь!
– Что, что я могу сделать?! – изумленно переспросила Лайма, опуская трубу фитилем вниз. Но получить ответ не успела.
Фитиль, подожженный одним из японцев, догорел. Внутри загадочного устройства раздалось подозрительное шипение, и из отверстия на другом конце трубы, как из сопла ракеты, рванул огромный сноп искр. От неожиданности Лайма едва не выронила ее из рук – и тут же поняла, что имел в виду японец. Реактивная сила приподняла ее в воздух и отбросила на другой конец площадки, в то время как сама труба продолжала изрыгать непрерывный поток огня. Не в силах справиться с японским чудом техники, Лайма беспорядочно носилась по площадке и, время от времени печально вскрикивая, подлетала вверх. Огненная струя хлестала во все стороны и рисовала в воздухе замысловатые фигуры.
Ни японцы, ни тем более Корнеев явно не рассчитывали на такой эффект. Возможно, они ожидали от русской женщины богатырской силы и выносливости. Но русская сила на сей раз уступила японской изобретательности, и бедным музыкантам приходилось вместе с Лаймой скакать по двору и уворачиваться от огня. Корнеев попытался было спрятаться в углу, но страшное творение восточного разума добралось до него и там. В итоге компьютерщик тоже был вынужден присоединиться к огненному шоу. Словно гигантский пасхальный заяц, он отчаянно прыгал вокруг площадки, потому что Лайма то и дело норовила подпалить ему ботинки.
Наконец собравшись с духом, он стал продвигаться в сторону напарницы. После нескольких неудачных маневров ему удалось поймать Лайму, которая только что устроила маленький пожар на голове японского флейтиста. Совместными усилиями Лайме и Корнееву еще некоторое время удавалось выдерживать напор гигантской петарды. В пылу схватки они перевернули ее фитилем вверх, но огненные струи все равно никак не желали становиться слабее и теперь проносились высоко над головами японцев.
В этот момент из подсобки театра вышли покурить на улицу двое рабочих. Люди в экзотической одежде с криками, скачущие в струях огня, их не очень удивили.
– Как зажигательно репетируют, – лениво сказал один. – Аж страх берет.
А второй опасливо крикнул:
– Эй, ребята, может, надо чего?
– Огнетушитель сюда! – из последних сил прохрипел Корнеев. – А лучше два!
Рабочие оказались сметливыми и быстро приволокли огнетушители, которыми были густо увешаны стены Летнего театра. От мощных струй пены никому ускользнуть не удалось.
– Респекто, респекто! Мородцы! – Мокрые японцы одобрительно кивали Лайме и Корнееву, которые так и стояли все в пене, вцепившись в прогоревший фейерверк. Вдруг один из них поднял глаза на стену и издал удивленное восклицание. Второй замолк и уставился на сложный узор, который Лайма выжгла на стене во время своего поединка с петардой.
– Это есть иероглиф «любовь», – наконец сказал один из музыкантов.
– Вы – сенсей, – сказал второй и низко поклонился.
– Значит, вот как выглядит любовь… – задумчиво пробормотал Корнеев, разглядывая залихватскую черную загогулину на кирпичной стенке.
Разъяренная Лайма принялась ожесточенно отряхиваться, сверкая глазами. Однако ее внимание неожиданно привлек неизвестно откуда взявшийся крючконосый японец, которого раньше здесь не было. Он решительно подошел к своим соплеменникам и стал, бурно жестикулируя, что-то им говорить. Те отвечали не менее оживленно. Вероятно, обсуждали историю с фейерверком. Один из рукавов рубахи крючконосого задрался, обнажив необычную татуировку в виде сплюснутого ромба, перечеркнутого по вертикали. Именно в этот момент он обернулся, перехватил взгляд Лаймы и неуловимым движением одернул рубашку.
– Пора смываться, – быстро шепнула Лайма Корнееву. – Видишь того парня? С ним явно что-то не так. У него на запястье татуировка, а на пальцах нет нескольких фаланг. Если я не ошибаюсь – это классический якудза. Интересно, зачем он здесь?
– Ты думаешь, это те, кто нас интересует?
– Не знаю. Понаблюдай за ними, они ведь сейчас на фуршет должны отправиться. Если, конечно, у них нет других феерических планов. А мне уходить отсюда надо, и побыстрее, пока эти самураи между собой общаются. Побегу выяснять, куда двинул после собрания Мельченко. Может быть, на общей теперь для нас с ним ниве народной музыки удастся познакомиться с ученым-химиком лично?
Личные контакты были коньком Лаймы. Несмотря на свою требовательность и недотрожливость, в некоторых случаях она цинично пользовалась своей красотой, чтобы завязать разговор или привлечь к себе внимание.
– Давай беги, я прикрою, – мужественно согласился Корнеев.
Но ускользнуть незамеченной ей все-таки не удалось: пробравшись через здание театра и выбежав на улицу с противоположной стороны, Лайма неожиданно наткнулась все на тех же японских дудочников, которые под предводительством крючконосого тащили с собой остатки сгоревшего фейерверка. Однако на сей раз они на Лайму даже не взглянули – видимо, были сурово наказаны за свою художественную самодеятельность. Зато японец с татуировкой, проходя мимо, бросил на нее злобный взгляд и процедил сквозь зубы: «Канга!»
Лайма не знала, как переводится это слово, но судя по выражению лица говорящего, явно ничего хорошего оно не означало.
* * *Высокий плотный мужчина вышагивал по комнате, сверкая глазами. Он относился к разряду тех людей, которые унижают всех и вся просто потому, что чувствуют свою силу. У него были близко посаженные глаза, налитые холодной яростью, и выдающийся подбородок, разделенный глубокой ямочкой на две дольки.
– То есть ты хочешь сказать, что мы приехали за сотни километров в этот вонючий город просто для того, чтобы вежливо попросить: «Дяденька, отдайте нам бумажки, Христа ради!» Да? Ты именно это хочешь мне сказать?
Он внезапно остановился и в упор уставился на довольно молодого парня, сидевшего в низком кресле. У парня было неприятное худое лицо, бегающий взгляд и наголо выбритая голова. С такой внешностью его могли без проб утвердить на главную роль в каком-нибудь сериале «Отморозки-3».
В комнате находился еще один человек – огромный «шкаф» с тем безразличным взглядом, который появляется только на «грязной» работе. Он неподвижно сидел на кожаном диване и никак не выражал своего отношения к происходящему. Атмосфера в комнате между тем накалялась.
– Что ты мне тут лопочешь: не хочет разговаривать! Отказывается встречаться! Бросает трубку! Еще скажи, что он грозился в милицию обратиться. Придурок! Зачем вообще тебя послали этим заниматься? Тебе только ларьки громить да школьниц в подъездах пугать!
Высокий достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб. Потом подошел к журнальному столику, взял бутылку минеральной воды и долго пил. Все это время в комнате стояла тишина, нарушаемая лишь угрюмым жужжанием мух, атакующих окна. После короткой передышки экзекуция возобновилась:
– Тебя подняли, дело доверили. А ты – ты же все завалил. Не можешь поговорить с человеком серьезно, убедить его так, чтобы он принял твое предложение; вали сшибать мелочь у метро, а в серьезные дела не лезь!
Молодой человек молчал и внимательно выслушивал оскорбления – видимо, в данном случае это была единственно возможная тактика.
Наконец высокий стал выдыхаться.
– Чего молчишь, дятел? Стукни уже своей пустой башкой по дереву! Как ситуацию исправлять думаешь?
Бритый, почувствовав, что гроза миновала, поерзал в кресле и неожиданно высоким голосом запричитал:
– Да что вы, я за дело готов жизнь положить. Я не все успел до вашего приезда организовать. Это пока разведка была – как он отреагирует на новое предложение. Н у, и вообще на наше появление в Чисторецке. Это он в Москве заартачился, а здесь у нас серьезного разговора еще и не было – на завтра планировал. Край – на послезавтра. Я знаю, как сделать, не сомневайтесь – все нам отдаст, падаль!
– А дружбаны его, наследники всякие? – успокаиваясь, спросил высокий.
– Этих вообще спрашивать не будем, – зло ухмыльнулся бритый. – Пусть он сам с ними договаривается. А не договорится – мы их немного поучим, чтобы сговорчивее были. Они – не проблема.
– Ты не очень зубы скаль! – вновь завелся высокий. – У тебя каждая следующая минута – проблема. Думай, как решить задачу, и думай быстро – у тебя есть дней пять. Максимум – неделя. Я останусь здесь, проконтролирую. Не справишься – отправлю вокзальные сортиры чистить, понял?
– Все сделаем, – подобострастно отозвался молодой человек. – Не сомневайтесь! Не справлюсь – можете стрелять. Антоха, скажи! – впервые обратился он к сидевшему на диване «шкафу».
Тот издал короткое ворчание.
– Ты Антоху попусту не дергай, – запыхтел высокий, – он свое дело знает и где надо тебя поддержит. Ты предложение сформулируй правильно, чтобы отказа больше не было, понял?
Бритый в ответ лишь подобострастно закивал головой.
* * *Лайме пришлось приложить некоторые усилия, чтобы обнаружить Мельченко, который ворковал с какими-то дамами в фойе Летнего театра. Дамы были празднично наряжены и кокетливо позвякивали браслетами, сережками и бусами. Над ними стоял ядерный гриб парфюма, от которого у проходящей мимо Лаймы едва не склеилось дыхательное горло.
Мельченко явно собирался уходить, и командиру группы «У» пришлось признать, что, связавшись с японцами, она допустила тактическую ошибку. Ученый-химик наверняка на машине, а она-то без колес! Какая же получится слежка? Телефон местной фирмы такси уже был занесен в ее телефонную книжку, но вызвать машину она вряд ли успеет.
Однако Григорий Борисович отправился в институт пешком. Лайма хорошо его понимала – погода была чудесной, солнце заливало мир ярким светом, в буйной зелени бульваров щебетало, стрекотало и каркало все, что имело голос. Лайма двинулась вслед за Мельченко, держась на приличном расстоянии, но не теряя из виду его плотную фигуру.
Ученый шел бодро, закинув пиджак на плечо, и глазел по сторонам. Без сомнения, он направлялся в сторону института. На всякий случай Лайма позвонила в таксопарк и вызвала машину к институтской стоянке. При этом настроение у нее капитально испортилось. Вот сейчас они достигнут КПП, Мельченко скроется внутри, и ее слежка ничем не закончится. День пройдет впустую. Что она будет делать дальше? Отсутствие четко поставленной задачи страшно ее раздражало. «Побродите по городу, засветитесь на фестивале, оглядитесь по сторонам, – говорил Тагиров. – Держите ушки на макушке».
Чтобы не умереть со скуки, Лайма вообразила себя Эркюлем Пуаро и даже подкрутила воображаемые усы. Ни одна деталь не укроется от нее! Когда Мельченко достал что-то из кармана брюк и выбросил в урну, Лайма, воровато озираясь, сунула туда нос. Фантик от конфеты! «Гастингс, этот тип ест батончики «Золотой орешек», – констатировала она. – Он носит их в карманах делового костюма. Это означает, что у него повышенный холестерин и не все в порядке с печенью. Помимо всего прочего, его невестка работает на кондитерской фабрике».
Развлекаясь подобным образом, Лайма «довела» Мельченко до территории института и остановилась неподалеку, делая вид, что копается в сумочке в поисках какой-то нужной вещи. Задержалась она не напрасно. Неподалеку от входа со шлагбаумом Мельченко столкнулся с женщиной в строгом костюме. Женщина только что покинула здание и деловой походкой шла ему навстречу. Поравнявшись с ней, Григорий Борисович остановился и наклонил голову. Женщина сделала то же самое. Иными словами, они вежливо раскланялись и разошлись. Тем не менее у «Эркюля Пуаро» при виде этой сцены захватило дух.
В самую последнюю минуту рука Мельченко встретилась с рукой дамы. Причем таким образом, как будто один что-то незаметно передал другому. «Ого! – подумала Лайма. – А здесь, возможно, есть кое-что интересненькое». И поскольку за Мельченко следить не было уже никакой возможности, она решила переключиться на даму. Тем более что на автомобильную стоянку как раз зарулила машина с шашечками на боку и могучей антенной на крыше. Судя по всему, заказанное Лаймой такси. Она торопливо двинулась к нему, следя за новым объектом с огромным интересом.
На вид даме было лет пятьдесят. Строгая юбка по колено открывала полные ноги с узкими лодыжками. Лицо было круглым, обаятельным. Макияж в натуральных тонах. Соболиные брови и решительные глаза Лайме понравились. Темные волосы женщина зачесывала назад и собирала в низкий тяжелый пучок, такой плотный, что из него до сих пор не выбился ни один волосок. Когда она садилась в машину, Лайма обратила внимание, что туфли женщина носит такие же, как и она сама, – удобные, на невысоком устойчивом каблуке.
Таксист курил, высунув локоть из окна, и откровенно глазел на Лайму. Он был бескомпромиссно молод, крепок и добродушен. Мужское добродушие всегда обезоруживало командира группы «У» и смягчало ее непокорное сердце. Поздоровавшись с шофером, Лайма забралась в салон, на заднее сиденье, и свойским тоном попросила:
– Поедем вот за этой дамой, хорошо?
Как будто речь шла о ее подруге, с которой они вместе собрались выпить по чашечке кофе. В конце концов, здесь Чисторецк, а не Москва, и парень может оказаться кем угодно – соседом объекта слежки или даже ее зятем. Такова специфика маленьких городов, тут не наврешь с три короба первому встречному, который или примет все за чистую монету, или сразу даст понять, что ему нет до вас никакого дела.
Это был умный ход с ее стороны.
– То есть мы поедем за Зоей Борисовной? – уточнил таксист, избавившись от окурка элегантным щелчком.
– Ну да, – ответила Лайма весело и немедленно отправила Медведю эсэмэску: «Срочно выясни, кто такая Зоя Борисовна, которая знакома с Мельченко. Она только что вышла из здания института».
– Мы с Зоей Борисовной соседи по даче, – принялся откровенничать шофер, выруливая со стоянки и пристраиваясь в хвост серебристой иномарке, в которую села вышеназванная дама. – А вы приезжая? Гостите у Зои Борисовны?
Лайма понятия не имела, как выкрутиться. Вспомнив Корнеева с его буйной фантазией, который, шлепая липовые документы, придумывал для всей группы немыслимые должности, звания и чины, она сменила тон и сурово сказала:
– На самом деле я не знакома с вашей Зоей Борисовной. Я из Госинспекции по контролю за уровнем выхлопных газов. Проверяем все служебные машины города в связи с участившимися случаями заболеваемости верхних дыхательных путей граждан Чисторецка.
– Что это за инспекция такая? – удивился шофер. – Никогда о такой не слышал.
– И это очень плохо! – заявила Лайма. – Нас создали как особый отдел при Министерстве здравоохранения. Вы знаете, что такое оксид углерода? Это то, что выбрасывает в воздух автомобиль.
– Да, вредная, должно быть, штука, раз целая комиссия…
– Ого-го! – «обрадовала» его пассажирка. – Оксид углерода соединяется с гемоглобином крови и не дает ему нести кислород в ткани организма.
– Значит, в Чисторецке не все в порядке с экологией? – заволновался шофер. – Я думал, из-за заводов… А машин-то у нас не так чтобы очень…
– Зато у вас погода жаркая, – немедленно нашлась Лайма. – И летом, в пик зноя, на дорогах возникает фотохимический туман, как в Лос-Анджелесе.
– Не зря я загородный домик купил! – похвалил себя шофер, который, судя по всему, безропотно проглотил всю лапшу, которую Лайма навешала ему на уши.
«Домик под Чисторецком! – мечтательно подумала Лайма, вспомнив Москву с ее фантасмагорическими пробками, тянущимися за МКАД и пожирающими время и здоровье дачников. – Наверняка это райское местечко с заселенным лягушками прудиком и смородиновыми джунглями. Мечта одинокой женщины!»
Тем временем таинственная Зоя Борисовна прибыла в центр города, к салону красоты с помпезным названием «Мечта Клеопатры». На вывеске была изображена страшная женщина, отдаленно напоминающая переболевшую малярией актрису Элизабет Тейлор, которая, насколько Лайма помнила, в молодые годы сыграла Клеопатру в одноименном фильме. Однако витрины под сомнительной вывеской были задрапированы дорогим шелком, украшены стеклянными стразами и затейливо скрученной серебряной проволокой, что как пить дать символизировало технологии будущего. Вероятно, это был продвинутый салон, и Лайма, выбравшись из такси, решила не терять времени даром и что-нибудь с собой сделать. Например, маникюр.