– Але, в чем дело? – крикнула она, подумав, сначала, что это проблемы связи.
– Мы захватири вашего суругу! – неожиданно сказали ей прямо в ухо.
– Кого захватили?
– Сру-гу. Ваш работник, – со страшным напряжением выдал неизвестный собеседник после небольшой паузы. – Он забиратте нашу реликувию. Пуредлагам обмену. Выполняитэ наши условия кудасай, или мы говолим ему делать сэппуку дэс!
– Кто это?! Почему надо делать сеппуку? – не поняла Лайма.
– Он сама русакажет наши уловия!
И тут же Лайма снова услышала голос Корнеева, только сдавленный:
– Лайма, это я.
– Что с тобой? – встревожилась она. – И кто это сейчас со мной разговаривал?
– Я во вражеском плену. А говорили с тобой наши самурайские друзья.
– Вот черт. Что им нужно? Я ничего не поняла – что за сеппуку такое?
– Это почти что харакири. Добровольно-принудительное вспарывание живота. Вот как раз мне это и грозит, если не вернем им дудку.
– Какую еще дудку? – Лайма лихорадочно соображала.
– Да ту самую дудку, – неожиданно закричал Корнеев, у которого, судя по всему, сдали нервы. – Помнишь, я бубен с выставки унес? Вместе с бубном я еще и дудочку с витрины прихватил. Для Ивана. Думал, если с пилой не выйдет, он на дудочке сыграет. Оказывается, эти лилипуты сюда специально за ней прибыли. Они меня как ягненка заловили прямо на улице, Лайма! Стыдно-то как… Я думал, это террористы, которых мы ищем. А они действительно якудза, ищут похищенную много лет назад реликвию. Бабка-охранница меня им описала, они и выследили.
– Так отдай им их дудку немедленно, еще не хватало, чтобы тебе живот вспороли из-за какой-то хрени! Нет, надо подстраховаться. Я сейчас схожу в номер, возьму дудку, а потом обменяю на тебя.
– В нашем номере они уже обыск делали – дудки там нет. Ее Иван взял на работу, хотел немного поупражняться, вспомнить армейскую юность. Ночью им там в институте скучно.
– А им ты что сказал?
– Я им много чего сказал. Но все не по делу. Уговорил позвонить тебе. Так что давай, командир, выручай, а то – сеппука!
От досады Лайма топнула ногой. Фестиваль завершается. Возможно, именно сегодня произойдет что-то серьезное, а Корнеев по глупости попал в переделку. Однако делать было нечего, приходилось выручать его из беды.
Обмен благополучно состоялся на уже знакомом пустыре за рекой. Японцы, получив свою раритетную дудочку, тут же упаковали ее в бархатный футляр и, сверкая фальшивыми улыбками, убрались восвояси.
– Быстро ты обернулась, – радовался Корнеев, садясь в машину. – И как эта бабка меня запомнила?
– Чего тут запоминать – высокий, молодой, с усиками. Она хоть и старая, но женщина, всегда красивого мужчину запомнит.
– О! Первый комплимент, который ты мне сделала за все годы нашего знакомства. Но японцы проявили завидную оперативность – отыскать в городе неизвестного по таким приметам.
– Ничего сложного – они искали музыкального мастера, справедливо полагая, что он рано или поздно появится в Летнем театре. К тому же они нас хорошо запомнили.
– Особенно тебя, – ехидно вставил Корнеев.
– Беспалый тогда был здорово раздражен. Увидели тебя снова, кое-что сопоставили – восточная проницательность, как ни крути. Ладно, с этим понятно. А что за история с дудкой, ты что-нибудь понял?
– Конечно. Они ведь только по-русски плохо говорят, по-английски гораздо лучше. Знаешь, что они мне рассказали? После Второй мировой войны, когда армия США оккупировала Японию, один американский офицер, будучи в увольнительной, вместе с боевыми товарищами разгромил бар, принадлежавший местному клану якудзы. Перед уходом бравые янки набрали себе «сувениров на память». Сам офицер прихватил диковинного вида дудочку, которую отнял у хозяина заведения.
Он увез трофей на родную ферму в Колорадо, не зная, что похитил фамильную реликвию японских мафиози. Дудочка некогда принадлежала легендарному буддийскому наставнику Аясэгаве Иккаку, и под ее звуки медитировало не одно поколение якудзы.
Используя свои обширные связи, японцы выяснили, кем был коварный похититель, но след его затерялся на просторах американского Запада. Прошли десятилетия, но злопамятные якудза не забыли нанесенного оскорбления. И вот из-за океана в Японию дошло сообщение от тех членов клана, что обосновались в Штатах, – инструмент наконец нашелся. Один из потомков того драчливого офицера стал музыкантом и приехал на фестиваль народной музыки, прихватив с собой эту самую дудочку. Тогда клан отправил туда под видом ансамбля дудочников своих бойцов, чтобы вернуть украденное полвека назад.
Легкомысленный американец, ни о чем не подозревая, предоставил дудочку оргкомитету фестиваля для организации выставки народных инструментов. Японцы рассчитывали безо всякого скандала незаметно стащить ее со стенда, подменив копией, и вернуться домой. Американец подмену вряд ли заметил бы – оригинал можно было отличить только по маленькому иероглифу мастера на внутренней стороне инструмента. Но я их случайно опередил, – закончил рассказ Корнеев. – Правда, напоминает старинную легенду? Японцы попросили меня поменять дудки и вернуть им настоящую.
– И ты согласился?
– Ну, во-первых, они вели себя по-джентельменски и даже меня не били. Во-вторых, надо же как-то компенсировать им моральный ущерб. И в-третьих, мне же все равно бубен возвращать надо, так почему бы немного не облегчить этим якудза их нелегкую мафиозную долю?
Через полчаса в пустынное фойе Летнего театра вошел молодой человек с пижонскими усиками. На его губах играла сонная улыбка, под мышкой он держал большой круглый сверток.
– Здравствуйте, я мастер по ремонту бубнов и дудок, возвращаю инструменты из починки, – доложился он бабушке-вахтерше. – Расписочку мою пожалуйте обратно.
Пока старушка возилась с папками, отыскивая этот нахальный документ, Корнеев положил на свое законное место бубен, затем подошел к стенду со старинными духовыми инструментами, аккуратно вытащил полученную от японцев дудочку – точную копию их фамильной реликвии – и водрузив ее на пустующее место, довольный, отправился к поджидавшей его у входа машине.
* * *Лайма и Корнеев успели встретить Мельченко возле поликлиники и проводили его до института. Когда он направился к проходной, они вышли из машины и укрылись под раскидистым деревом на краю стоянки. Прохладный ветерок без устали заигрывал с ними, и Лайма начала поеживаться. Ученый выглядел обычно: по сторонам не озирался, не втягивал голову в плечи и, кажется, ничего не опасался.
– Он ведет себя странно, – тем не менее заметила Лайма. – Уехал с фестиваля, не подписав протоколы. Отправился в лес есть печеную картошку… Что ему было нужно на этом пикнике? Пожалуй, придется вступить с ним в прямой контакт. Обаять, вскружить голову… В конце концов, если он завел шашни с Кузяевой, значит, ему не чуждо ничто человеческое. А понравившейся женщине мужчина может выболтать даже государственную тайну.
– Ты что?! – мгновенно встал на дыбы Корнеев. – Как только ты сунешься к Мельченко, то привлечешь к себе самое пристальное внимание тех, кто им интересуется. Нас рассекретят и нейтрализуют в тот самый момент, когда ученому понадобится помощь. Мы уже обсуждали личные контакты!
– Но у нас совсем не остается времени! – воскликнула Лайма. – И какую мы сможем оказать помощь Мельченко, когда у нас даже оружия нет?!
– У нас есть мозги и в запасе – фактор внезапности. А вообще-то паника в голосе командира работает на противника.
На щеках Лаймы вспыхнули красные пятна. К счастью, в этот самый момент позвонил Медведь. Приглушенным голосом он сообщил:
– Мельченко приехал в институт!
– Знаем, следили за ним.
– Молча схватил ключ от своего кабинета и наверх. Предупредил, что работать будет до утра.
– Хм, – пробормотала Лайма. – Поляский погиб, когда мы думали, что в институте он находится под защитой. Иван, ты можешь хоть как-то контролировать ситуацию?
– Я что-нибудь придумаю, – пообещал Медведь. – Скажу, у меня живот болит, и стану в туалет бегать. Ну, якобы в туалет. Сам понаблюдаю хотя бы за коридором. Напарник ничего не заподозрит. Он все время курить ходит, а мне что, нельзя?
– Можно, можно. В общем, на тебя сейчас вся надежда, – закончила разговор Лайма, не сумев справиться с предательской дрожью в голосе.
Она зыркнула на Корнеева, опасаясь, что тот снова уличит ее в слабости. Однако Евгений к разговору не прислушивался. Прищурив глаз, он напряженно смотрел вперед. Дело в том, что из проходной вышла женщина и легкой походкой направилась в сторону автомобильной стоянки, помахивая портфельчиком.
– Кузяева, – шепотом сказала Лайма Корнееву. – Если она меня заметит, то обязательно спросит, что я здесь делаю. А я не сочинила для нее легенду, потому что не думала, что мы еще когда-нибудь встретимся.
Несмотря на сгущавшиеся сумерки, Зоя Борисовна Лайму действительно заметила. Помахала рукой и, притормозив, сказала издали:
– О, здравствуйте! А я вас сразу узнала. Салон красоты, да? Ваша кожа отлично выглядит.
– Ваша тоже, – соврала Лайма, потому что разглядеть, как выглядит кожа Кузяевой, было довольно затруднительно. На ней был светлый костюм и лаковые туфли-лодочки, вот и все, что можно было сказать о ее внешности.
– А это?.. – спросила Кузяева, пожирая глазами Корнеева. Вероятно, она думала, что в сумерках он этого не заметит. А может быть, наоборот.
– Это мой брат, – тотчас соврала Лайма так быстро, что даже не успела понять, зачем она это сделала. – Знакомься, Женя. Это…
– Зоя, – кокетливо сказала Кузяева, которая за время разговора подошла совсем близко. Она протянула Корнееву руку, и тот галантно ее поцеловал.
– А что вы здесь делаете? – не мудрствуя лукаво, спросила Кузяева и посмотрела на Лайму в упор. – Это научный институт, и все сотрудники давно уже ушли спать.
– Ну, не все, – повела плечиком Лайма и, понизив голос, призналась: – Я тут поджидаю своего нового бойфренда. Он обещал свозить меня на реку, покатать на лодке. Под луной. Романтика! Его зовут Гриша. Чудесное имя, правда?
Кузяева так сверкнула глазами, что едва не подожгла липу, на которую Лайма опиралась рукой. Однако когда она заговорила, голосок у нее оказался елейным:
– А отчество, случайно, не Борисович? А фамилия, случайно, не на «М»?
– И как вы догадались? – ахнула Лайма и радостно засмеялась, словно обладать таким сокровищем, как Мельченко, было огромным счастьем.
– Да просто кроме него, в институте засиживаться некому. Что ж, удачной вам лодочной прогулки!
Кузяева развернулась и, ни слова не говоря, быстрым шагом направилась к своей машине. Пискнула сигнализация, и через минуту ее автомобиль ловко вывернул на дорогу и умчался в сгущающуюся темноту.
– Зачем ты это сделала? – изумился Корнеев, повернувшись к Лайме. – Ты подставила Мельченко!
– Ну да. Я специально. Решила хоть что-нибудь спровоцировать. Пусть Кузяева устроит ему сцену, выведет из равновесия. Ну, я даже не знаю… Иначе мы так и будем топтаться на одном месте.
– Поедем в гостиницу, – заявил Корнеев, распахивая перед Лаймой дверцу машины. – Покрутимся среди музыкантов. Может быть, твой зоркий глаз ухватит хоть что-то подозрительное.
Они закатились в один из ресторанов, где было душно, шумно и, безусловно, весело. Их немедленно стали приглашать к себе разные компании, а итальянцы так просто Лайме едва руки не оторвали. Традиционно пьяные конголезцы звали их танцевать и кричали: «Калинка-малинка, оп-оп!» Особенно усердствовал тот, который носил зеленый берет. Он улыбался так широко, как будто старался продемонстрировать зубы мудрости.
Один из австралийцев по имени Грегор попытался завязать с Лаймой разговор об искусстве, но она была к этому совсем не расположена. Кроме того, этот самый Грегор, чтобы его хорошо было слышно, постоянно тыкался Лайме носом в ухо. У него были жесткие, основательно выцветшие на солнце усы, которые кололись, как щетка, мощные челюсти и крупный самодовольный нос. Лайме стоило большого труда от него отделаться.
– Господи, что здесь можно заметить? – пробормотала она, щурясь от сигаретного дыма.
– Что это ты скисла? – прокричал ей в ухо Корнеев, обещавший пить только минералку. – Тебе надо в гущу, к народу.
– Я не хочу в гущу, – возразила она, почувствовав, как завибрировал ее мобильный телефон. Прижав его к левому уху, правое Лайма плотно закрыла ладонью. Звонил Иван с новостями:
– Мельченко сдал ключ и уходит. Прослежу за ним до ворот и еще позвоню. Готовьтесь выезжать.
Когда Лайма потащила Корнеева из ресторана, их проводили десятки разочарованных взглядов. Красавчик с тонкими усиками и блондинка с отменной фигурой не слишком активно поддерживали «дружбу народов», процветавшую в кулуарах фестиваля.
Лайма и Корнев уже сидели в машине, когда снова позвонил Медведь:
– Значит, вот какая ситуация. Когда Мельченко вышел из института и пошел к проходной, я сказал напарнику, что мне надо отлучиться ненадолго. В общем, хотел проследить, куда наш ученый пойдет. Обогнал его, выскользнул за ворота, вроде покурить, отошел подальше. Мельченко вышел на улицу, и тут подкатывает машина: видимо, недалеко стояла, на краю стоянки, под деревьями. Открывается дверь, Мельченко садится и при этом довольно отчетливо говорит кому-то: «Теперь в Кречетовку, я покажу».
– Что за машина? – всполошилась Лайма. – А номер какой?
– Номера не видел – темно. Машина – «жигуль», кажется, «пятерка». Что вы будете делать?
– Срочно едем в Кречетовку. Похоже, что-то начинается.
– Может, мне сбежать с дежурства?
Лайма на секунду замялась, потом решила:
– Нет, остаешься в институте. С окончанием фестиваля дело может не завершиться, поэтому ты не должен рисковать рабочим местом. Вон, и Корнеев мне страшные рожи корчит – ты отвечаешь за аппаратуру, которую он тебе доверил. Это очень важно, вдруг действительно наведет на чей-нибудь след. И не переживай – без тебя мы в драку лезть не станем. Отбой!
Корнеев был менее опытный водитель, чем Медведь, поэтому до Кречетовки они добирались дольше, чем в прошлый раз. На душе у Лаймы было тревожно. Узкое пустынное шоссе и лес вокруг нагоняли страх. Ветер волновал листву, и деревья угрожающе качали ветвями. Тусклая перезревшая луна, наполненная желтым соком, грозила лопнуть, навалившись брюхом на верхушки сосен. Подъехав к знакомой территории агрофирмы Шаткова, друзья еще издали увидели настежь распахнутые ворота.
– Хочется верить, что мы не опоздали, – тихо сказала Лайма, прислушиваясь к беспокойному стуку сердца.
К сожалению, ее опасения оказались не напрасными. Спрятав машину в тени густого кустарника, они осторожно подкрались к воротам. Прямо возле них лежал человек, в котором Лайма узнала одного из охранников Шаткова.
– Мертв! – констатировал Евгений шепотом, приложив пальцы к шее человека.
Они приготовились к обороне, так как убийцы могли притаиться где-то рядом. Единственным их оружием были электрошокеры, которые они заранее положили в машину. Однако вокруг было пусто и тихо. Казалось, все живое замерло в ожидании.
Дойдя до дверей административного здания, где недавно Лайма и Иван бились за освобождение Шаткова, они обнаружили второго охранника. Он сидел, прислонившись к косяку приоткрытой входной двери.
– И это мертв! – приложив пальцы к его сонной артерии, одними губами сказал Корнеев.
Самого Шаткова они нашли, когда стали планомерно обшаривать все постройки на территории агрофирмы. Он лежал в одном из складских помещений, в проходе между уходящими в бесконечность рядами ящиков с овощами. Лайма чувствовала, что воздух будто наэлектризован. Тяжелый дух смерти уже витал над местом недавней трагедии.
– Может быть, он жив? – спросила Лайма без всякой надежды.
– Сомневаюсь. – Корнеев наклонился над телом, долго прислушивался, щупал пульс. И вынес вердикт: – К сожалению, нет.
– Теперь ищем труп Мельченко, – дрогнувшим голосом сказала Лайма. – Я уверена, что и он где-то неподалеку. А террористы скорее всего уже далеко отсюда. Видимо, они свою задачу выполнили. Какой бы она ни была.
– Может, попробуем догнать? – предложил Евгений.
– Вряд ли. Мы с ними разошлись не меньше чем минут в сорок-пятьдсят.
– А если это не террористы? Если это Стась?
– Не думаю. Не безумные же эти ребята так подставляться. Тем более, когда имеют дело со службой безопасности.
Тело Мельченко они так и не обнаружили. Может быть, его где-то спрятали. А может быть, Григория Борисовича, еще живого, просто увезли с собой, чтобы добыть нужные сведения.
– Милицию будем вызывать? – для очистки совести спросил Корнеев.
– Нас тут не было. Утром придут люди на работу – сообщат. Может быть, и Мельченко при свете дня найдут.
Большую часть обратной дороги они проделали в гробовом молчании.
– Слушай, – вдруг заговорила Лайма, – если террористы захватили Мельченко и насильно удерживают, почему же он в институте не дал знать охране? Никто его под прицелом не держал, никто не угрожал…
– Я могу назвать тысячу причин такого поведения. Думаю, Шатков уже находился у террористов в заложниках. И они предупредили, что если Мельченко поднимет шум, его приятель и бывший коллега будет убит. Поэтому Григорий Борисович счел за благо не испытывать судьбу, отдать террористам все, что они хотят, и спасти друга. Скорее всего, что-то он хранил в институтском сейфе.
– Может, и так, – вздохнула Лайма, и в машине вновь воцарилось тяжелое молчание. – Как ты думаешь, террористы, если они получили то, за чем прибыли, могут исчезнуть из города уже сегодня?
– Вряд ли. Поспешное бегство насторожит кого угодно. Представляешь, завтра утром выяснится, что какая-то группа музыкантов испарилась? Теоретически их тогда еще можно будет задержать. Зачем им такой риск? Ребята эти, похоже, хладнокровные, суетиться не будут. Еще и сбацают нам что-нибудь народное на прощание.