Гвардейцы стояли насмерть - Александр Родимцев 6 стр.


- Это был главный дзот, - объяснил мне Тимошенко. - Он так поливал огнем, что затормозил наступление батальона Исакова. Сечет - и все. И ничем не возьмешь, - выгодно был расположен. Потому мы и назвали его - главным.

Я посмотрел на подступы к дзоту. То ли случайно получилось, то ли немецкие саперы были мастерами своего дела, но дзот они построили на таком изгибе ската, что он оказался неуязвимым для нашей артиллерии.

Истратив несколько десятков ценных из-за недостатка снарядов, наши артиллеристы перестали вести по дзоту бесполезный огонь.

Крутизна ската мешала танку подойти к нему. Тогда уничтожить дзот вызвались младший лейтенант Тимофеев, недавно вступивший в партию, и вместе с ним четыре молодых бойца-комсомольца.

Трудно сказать, кому из них принадлежала инициатива в уничтожении дзота, но все они одинаково горячо обсуждали, как к нему подобраться.

Когда группа Тимофеева, используя каждую лощину, бугорок, воронку, где ползком, а где перебежками, устремилась к главному дзоту, бойцы, залегшие цепью, своим огнем отвлекали внимание врага.

- И вдруг слышим дзот как бы ухнул, - рассказывал Тимошенко, - будто выдохнул из амбразур пыль и дым. Его крыша тут же провалилась. Наши артиллеристы, видимо, все-таки ее расшатали. А все остальное довершили противотанковые гранаты бойцов Тимофеева. Герои ребята!

.Мы медленно поднимались к вершине кургана, перепрыгивая через окопы, траншеи и ходы сообщения, обходя трупы убитых. Их было много - и немцев, и наших. Одних смерть настигла на бегу во время атаки, других - в рукопашной схватке, третьих - с автоматом в руках или за пулеметом.

- Здесь наступал батальон Исакова, - продолжал Тимошенко. - Тоже заминка случилась. Вражеские пулеметы с флангов открыли такой плотный перекрестный огонь, что наступать стало невозможно, и подавить их нечем. Приходилось экономить и снаряды, и мины, что переправили с собой. Вот посмотрите.

Я посмотрел. Действительно, лучшей огневой позиции хотя бы вот для этого пулемета и не придумаешь. Угодить снарядом или миной по нему мог разве только виртуоз-наводчик. Пулемет, расположенный на выпиравшем почему-то бугре, одновременно был и большим соблазном и загадкой для наших артиллеристов и минометчиков. Малейшая поправка на панорамном или колиматорном прицеле в ту или в другую сторону приводила к тому, что снаряд или мина то уносилась куда-то в пространство, то утыкалась в землю чуть ли не в цепи наших наступавших бойцов.

Словом, огневая позиция пулемета была расположена так же умело, как и тот дзот. Усиливали его кочующий ручной пулемет, снайперы и автоматчики. Несколько наших смельчаков, пытавшихся атаковать в лоб этот опасный для нас бугор, сложили у его подножия свои головы.

Из положения вышли опять-таки благодаря блестящему боевому мастерству наших гвардейцев.

- Из роты, что наступала вот здесь, - показывал мне Тимошенко, - трое бойцов - Дрогин, Проскурин и Сурков - попросили разрешения зайти врагу в тыл и оттуда ударить по бугру.

В создавшемся на этом участке положении следовало поступить именно только так. Но какая требовалась отвага для этого! Ведь перед фронтом обороны противник сконцентрировал из всех видов пехотного оружия такой плотный огонь, что, казалось, никто живой до него не доберется.

Но Дрогин, Проскурин, Сурков и еще четверо бойцов добрались. В момент, когда бойцы батальона из всех видов оружия открыли по бугру огонь, группа бойцов броском обогнула его и атаковала врага с тыла. Гранатами семерка смельчаков уничтожила тринадцать фашистов, а огонь их станкового и ручного пулеметов направила на подразделение противника, пытавшегося контратаковать.

Тогда поднялся наш батальон, и бугор остался далеко позади его.

Но война есть война. В подавлении этой вражеской огневой точки в рукопашной схватке смертью храбрых пали молодые коммунисты Сурков и Дрогин...

Главный дзот и бугор в общей системе обороны гитлеровцев на Мамаевом кургане играли роль усиленных боевых охранений. Их захват еще не решал успеха боя. Предстояло занять первую неприятельскую траншею, которая, как гигантский шрам, рассекала вершину скатов.

Фашисты продолжали обрушивать на наступавший батальон Матвея Кирина смерч огня. Смерть то и дело вырывала бойцов из его рядов. Тогда бойцы снова залегли.

До гитлеровцев оставалось менее ста метров. Они засели в траншее, еле видимые, замаскированные брустверами стрелковых ячеек. Наши роты залегли намного ниже и, прижатые огнем к земле, были видны как на ладони. Расстреливай на выбор любого бойца или командира.

Перепрыгнув через заваленную телами погибших траншею, мы с Тимошенко подошли к большой группе бойцов и командиров, стоявших с обнаженными головами. Они молча расступились перед нами. Поняв в чем дело, мы также сняли свои пилотки. В центре группы возвышался невысокий холмик земли, увенчанный каской. Рядом стоял Кирин. Он мельком взглянул на нас, поднял правую руку и резко опустил ее. Раздался троекратный залп.

- С лейтенантом Чуприной попрощались, - сказал, подойдя к нам, Кирин. Навечно, - добавил он и надел каску.

Тут же у могилы он рассказал нам, как погиб Чуприна.

...Как только наши бойцы залегли перед траншеей, командир шестой роты, бывшей в резерве, лейтенант Чуприна поднялся на НП батальона.

- Позвольте нам атаковать! - обратился он к Кирину. - Ведь люди погибают.

Кирин понимал, что предложение Чуприны разумное, но рискованное.

- А твои не залягут? - Кирин попытался было предостеречь лейтенанта.

- Не залягут, ручаюсь, - заверил его Чуприна. - Мои бойцы как услышали про Тимофеева с его ребятами, да о Суркове и Дрогине, так сразу стали, как наэлектризованные. Сами предложили: иди, говорят, лейтенант, к комбату, проси разрешения на атаку.

- Далековато до траншеи, - усомнился Кирин. - Хватит ли духу добежать?

- Хватит! - убеждал его Чуприна. - Рубеж атаки намечаю там, где залегли роты, до него - перебежками. На рубеже немного отдохнем, приготовимся и броском.

- А успеете? - взвешивал время и расстояние Кирин. - Не выдохнутся люди, прежде чем достигнут траншеи?

- Нет, они у меня натренированные. Под Камышином я им не один раз устраивал кросс по бегу.

- Тогда давай! - согласился, наконец, комбат Кирин. Рота Чуприны снялась с места.

По словам Кирина, рота, несмотря на плотный огонь противника, то по-пластунски, то короткими перебежками за несколько минут без потерь сосредоточилась на рубеже атаки.

- Это было проведено классически, - подчеркивал Кирин. - Взводы наступали, поддерживая друг друга. Взаимодействие было в каждом отделении. Чуприна сумел организовать такую систему огня, что на участке своего наступления ни одному фашисту не позволил высунуть головы из траншеи. Конечно, и мы помогли ему. В это время пулеметная рота вела огонь по траншее через голову шестой роты. Работали на них минометы и подоспевший танк.

Но на рубеже атаки было горячо. Это поистине огненная черта, заставить перешагнуть которую могло только высокое чувство воинского долга. Буквально перед лицами, как змеи, шипели осколки мин. Пули, взрыхляя землю, поднимали облачка пыли. То тут, то там вскрикивали раненые или, вздрогнув в мгновенной судороге, затихали убитые.

Земля еще как-то спасала людей, и казалось, что стоит лишь оторваться от нее, как твой рывок будет последним в жизни.

Это был момент, когда поднять людей и бросить их навстречу свистящим пулям мог только личный пример командира.

Последний раз Кирин увидел Чуприну, когда тот встал во весь рост над залегшей цепью, что-то крикнул и, подняв автомат, бросился на скат кургана. За ним рванулись все бойцы его роты.

- Говорят, во время схватки в траншее он один уничтожил чуть ли не десяток гитлеровцев... - продолжал рассказывать Кирин. - Он, как вихрь, первым ворвался в траншею.

- А вторым ты! - не вытерпев, заметил я комбату. Кирин заметно смутился, покраснел.

По Дороге сюда Тимошенко мне рассказал, что, как только Чуприна со своими людьми ворвался в первую траншею, залегшие ранее четвертую и пятую роты повел в атаку лично сам Кирин.

Он так же, как и Чуприна, поднялся под градом свинца во весь рост перед бойцами, крикнул: "За мной!" - и бросился вперед.

В первой траншее кипела рукопашная схватка, и успех решали уже не выстрелы и разрывы гранат - в тесноте, легко задеть и своих, - а удар финкой, прикладом, штыком и даже саперной лопаткой.

Перемахнув эту траншею, пятая и шестая роты растеклись по всей вершине кургана, громя гитлеровцев в отдельных окопах, на огневых позициях пулеметов, минометов и артиллерийских орудий, в водоотстойных баках, превращенных в доты.

В горячке боя Кирин и сам швырнул гранату в стрелковый окоп, где находилось примерно отделение фашистов, из пистолета уложил еще четырех солдат, очумевших от взрыва. С остальными расправился его связной.

- Зачем ты полез? - пытал я Кирина. - Если так каждый командир роты или батальона лично сам будет ходить врукопашную, то скоро командовать будет некому.

- Надо было, - категорически возразил мне Кирин. - Батальон шел на штурм такой высоты без приданных огневых средств, без артиллерийской и авиационной поддержки, с двумя подбитыми танками, с ограниченным боекомплектом снарядов и мин. В таких случаях, по-моему, командиру батальона или роты надо заслужить право бросать людей под шквальный огонь...

Немного помолчав, Кирин добавил:

- Вот только жалко Чуприну! Не верится, что его уже нет в живых. Но и многих гитлеровцев тоже нет. Вон уже Кентя догадался фашистский флаг на портянки приспособить!

Мы взглянули на один из водоотстойных баков. Взобравшись на его крышу, молодой боец под дружные крики и свист сорвал с древка фашистский флаг с черной свастикой. Потом, не торопясь, укрепил наш, советский.

- Эх, дожить бы до дня, когда в Берлине, на рейхстаге, придется также сдирать фашистский флаг! - вздохнул Кирин.

* * *

...Лучшего места для артиллерийского наблюдательного пункта, чем на Мамаевом кургане, не подберешь. Выбор пал на вражеский блиндаж, сооруженный в месте, где почти плоская вершина переходит в западный скат. Обзор отсюда во все стороны.

Трое саперов под наблюдением командира дивизиона артиллерийского полка капитана И. М. Быкова переоборудовали блиндаж, двое пожилых усатых связистов устанавливали связь с левым берегом, а я смотрел, как внизу, у подошвы кургана, Долгов, Кирин, Исаков и Мощенко отводили батальонам и ротам участки земли для обороны.

Артиллерийский полк находился на левом берегу Волги и был на эти дни подивизионно придан стрелковым полкам. Полку Долгова достался дивизион капитана Быкова.

Весь день Быков провел в полку, передвигаясь вместе с наступавшими батальонами, и тяготился тем, что не мог, как хотел, помочь пехоте. Наступавшие подразделения так близко соприкасались с противником, а крутизна ската была такая большая, что можно было ударить по своим. И Быков довольствовался тем, что не допустил подхода резервов к вражеским частям, оборонявшим курган. Да и это было крайне трудно сделать, так как сам курган не позволял вести наблюдение за всем тем, что происходило в тылу врага.

Сейчас Быков рад, что перед ним с кургана распахнулись просторные дали, где виднеются пригородные поселки, сады, огороды, поля. Он то подходил к буссоли, то брал в руки планшет с картой, то подносил к глазам бинокль, то что-то записывал в книжке. Его интересовали дороги, мосты, овраги, места возможной концентрации сил противника, пути подхода танков и мотопехоты, отдельные предметы, ориентиры.

- Здесь, пожалуй, мы поставим подвижный заградогонь, - рассуждал он вслух. - А здесь - неподвижный. Ну-ка, братец, передай... - и он диктовал связисту подготовленные данные для огня.

Связист что-то говорил в телефонную трубку. Через несколько секунд над нами с шелестом пролетел снаряд. На перекрестке дорог сначала появился клубок дыма, затем донесся звук разрыва.

- Так, хорошо, - одобрил Быков, и опять что-то отметил на карте.

- Покурим, капитан! - предложил я.

- Теперь можно, - охотно согласился Быков.

Мы уселись на бруствере, свесив ноги в ход сообщения, закурили, разговорились. Быков рассказал мне, как он подростком работал учеником у печника, как принес матери свой первый заработок, как потом учился на рабфаке и одновременно работал шахтером-проходчиком.

- Мировое время было, - восхищался он своим прошлым. - Бывало, после шахты вымоешься под душем, пообедаешь и бежишь на футбольное поле гонять мяч. А сейчас вот какие мячи гонять приходится.

Потом мы вспомнили начало боевых действий под Харьковом. Наверное, потому, что здесь, в Сталинграде, мы встретили наших общих "знакомых" 295-ю и 71-ю немецкие пехотные дивизии. С 71-й дивизией мы впервые столкнулись еще год назад в Голосеевском лесу под Киевом, куда она прибыла после победоносных маршей через всю Францию и Польшу.

Наша нынешняя 13-я гвардейская дивизия была тогда воздушнодесантным корпусом. Встреча этой дивизии с нашими десантниками в Голосеевском лесу закончилась ее разгромом, и остатки дивизии снова отбыли во Францию на переформирование.

Весной этого года, воспользовавшись отсутствием в Западной Европе второго фронта, гитлеровское командование значительную часть своих резервов бросило на Восточный фронт. Вместе с ними под Харьков была направлена и переформированная 71-я пехотная дивизия.

По какой-то случайности наша 13-я дивизия снова столкнулась с нею и снова разгромила ее, полностью истребив ее 211-й пехотный полк.

В этих же боях мы нанесли жестокое поражение и 295-й пехотной дивизии, и особенно ее 513-му пехотному полку, от которого, пожалуй, остался один номер.

Я не знал, о чем тогда думал Быков, всматриваясь в загородные степные дали, но я продолжал вспоминать наши последние бои под Харьковом.

Для того чтобы восстановить положение, на нашу дивизию противник бросил большое количество танков. И вот в этом-то бою блестяще проявились хладнокровие и бесстрашие тогда еще командира первой батареи старшего лейтенанта Быкова.

На участок, обороняемый его батареей, развернутым строем, с раскрытыми люками кинулось несколько десятков вражеских машин. Сидевшие в них за прочной броней танкисты, уверенные в своей неуязвимости, надеялись свести счеты за потери, понесенные их пехотинцами. Ничто, по их мнению, как рассказывали позже пленные, не могло остановить такую стальную лавину, несущуюся на предельной скорости. Даже пушки. Ведь за пушками стояли русские Иваны, у которых испокон веков раболепие и страх перед могуществом машины.

Когда до танков оставалось около шестисот метров, Быков приказал батарее открыть огонь. Прозвучал залп, другой, третий... Несколько первых танков окуталось густым черным дымом.

Но и на огневых позициях батареи стали рваться вражеские снаряды, во все стороны разбрасывая смертоносные осколки.

Однако артиллеристы не думали об опасности. Подменяя выбывших из строя и внимательно прислушиваясь к спокойному голосу своего командира, они работали слаженно и четко.

Но вот упал у орудийного щита наводчик Белоусов, подбивший три танка, на его место стал командир орудия сержант Лычак. Он почти в упор расстрелял одну за другой шесть вражеских машин. А наводчики Кутаев и Кулинец, лейтенант взвода Крындич, наводчик комсомолец Зюнев, командир орудия Смирнов подбили уже восемь танков.

Враг все же продолжал упорно рваться вперед. Теперь ранило бывшего на этой батарее командира дивизиона капитана И. И. Криклия, ранило командира батареи Быкова и комиссара Лемешко. Но они не оставили позиций, продолжали управлять огнем.

Как и командиры, раненые наводчик Кутаев, правильный Оганян, подносчик снарядов Баширов, наскоро перевязав друг друга, также остались возле своих орудий.

Более трех часов длился бой. Батарея Быкова подбила и подожгла двадцать шесть вражеских танков и бронемашин, остальные, не выдержав сокрушительного отпора, бежали с поля боя.

Чтобы отбить такой бешеный танковый удар, командир, помимо личного бесстрашия и мужества, в сложной обстановке боя должен уметь правильно руководить людьми, внушать бойцам веру в свои силы и в свое оружие, и тогда они выйдут победителями над танками врага, хотя бы до них оставалось пятнадцать-двадцать метров.

В этот день и на других участках обороны дивизии десятки немецких танков были превращены в металлолом. А всего в итоге трехдневного боя, закончившегося победой наших гвардейцев, только от огня артиллерии противник потерял 113 танков.

За героизм, проявленный в этом бою, капитан Криклий первым в Советском Союзе был награжден орденом Отечественной войны первой степени, а Быков первым в дивизии был удостоен звания Героя Советского Союза.

- Много прошли наши "знакомые", - продолжал прерванный разговор Быков о 295-й и - 71-й дивизиях. - И Францию, и Польшу, и в России полторы тысячи верст, А все-таки не дошли!

- До чего не дошли? - поинтересовался я.

- До Волги, до последнего нашего рубежа. Каких-нибудь полкилометра оставалось... И не дошли: духу не хватило.

Быков был прав: фашистам, прошедшим Белоруссию, Украину и Донбасс, не хватило сил преодолеть оставшиеся полкилометра. И не дойдут, потому что мы много оставили их на тех рубежах, с которых уходили сами.

- Некому стало продвигаться, - как бы подтверждая мою мысль, вставил свое слово в наш разговор усатый связист, перебрасывая землю лопаткой через бруствер окопа в сторону противника.

- Похоже, наши "знакомые" зашевелились, - заметил Быков.

Я посмотрел в бинокль. Из балки, что находилась в двух километрах от нас, показалась колонна танков и до батальона пехоты. Примерно столько же пехоты вышло из города. Все они двигались в нашу сторону.

Назад Дальше