Момент был критический. Возникла реальная угроза окружения полка и разобщения сил дивизии. Обстановка значительно осложнялась тем, что в результате прорыва врага окруженным оказался командный пункт полка. Охранявшие его бойцы, а также все работники штаба во главе с Панихиным вступили в схватку с фашистами.
Надо было немедленно принимать решение. На помощь полку были брошены резервы, находившиеся в моем распоряжении. К оврагу Долгий стремительно двинулись сводный батальон и рота автоматчиков. Против фашистов, прорвавшихся на площадь 9 Января, был направлен 3-й батальон полка Долгова. Командовал батальоном один из наших самых боевых и храбрых командиров старший лейтенант Петр Георгиевич Мощенко. Под шквальным огнем противника он спокойно и уверенно повел своих бойцов на выручку товарищей. Гитлеровцы не выдержали натиска и отступили. Прорыв был ликвидирован, снята блокада командного пункта, положение в этом районе значительно улучшилось.
* * *
Шесть раз в этот день фашисты бросались на штурм позиций, удерживаемых батальонами Кирина и Исакова. Четырнадцать часов подряд, не прерываясь ни на минуту, не умолкал здесь грохот боя. Скрежет металла, свист снарядов, визг пуль, разрывы гранат, глухие удары мин - все это слилось в какую-то жуткую симфонию. Расход боеприпасов был настолько велик, что ко второй половине дня в полку не стало ни мин, ни патронов к противотанковым ружьям, на исходе были и гранаты. Гвардейцам пришлось отбивать атаки ружейно-пулеметным огнем и штыками. Но никто из них не отступил.
В этом бою отличились многие бойцы и командиры.
Младший лейтенант Александр Орленок, командир пулеметной роты, сумел так хорошо организовать огонь по наседавшим гитлеровцам, что они вынуждены были бросить против пулеметчиков танк. Когда бронированное чудовище медленно выползло из-за здания и начало в упор бить из пушки, Орленок взглянул в сторону находившихся поблизости бронебойщиков: противотанковые ружья молчали - значительная часть расчетов вышла из строя, а у остальных кончились патроны. Что делать? Не теряя времени, Орленок пробрался к противотанковым ружьям и стал искать патроны у погибших бойцов. Наконец, два патрона были найдены. Это, конечно, не так-то много, чтобы подбить танк. Но для бесстрашного командира их оказалось достаточно. Через несколько минут танк запылал.
Другой танк на соседнем участке остановил боец Малько. Ему и его товарищам пришлось отбиваться гранатами. Умело брошенной связкой гранат Малько вывел танк из строя. Однако гитлеровцы продолжали наступать. Тогда Малько собрал все имевшиеся в запасе гранаты и спокойно стал забрасывать ими фашистов. Они не выдержали и побежали. В момент, когда Малько поднялся из укрытия и швырнул последнюю гранату вслед отступавшему врагу, пулеметная очередь сразила героя...
* * *
Не дрогнул перед наступавшими гитлеровцами и полк Елина. Его первый и второй батальоны продолжали ожесточенные бои в районе вокзала и на прилегающих улицах. Оба батальона были сильно измотаны в предшествовавших схватках, а первый батальон еще накануне потерял связь с полком. Но несмотря на это, гвардейцы оказывали упорное сопротивление численно превосходящему противнику. Ценою неимоверного напряжения сил врагу удалось в середине дня полностью окружить первый батальон и пятую роту второго батальона.
Из района вокзала, где сражались окруженные гвардейцы, доносились взрывы гранат, пулеметные очереди. Вечером пятая рота прорвала вражеское кольцо и вырвалась из окружения, и мы узнали о положении первого батальона.
* * *
Переправа на левый берег начиналась едва ли не у самой штольни, и потому прямо от нее можно было видеть и слышать, что творилось у причалов.
Возвращаясь вечером с наблюдательного пункта в штаб, я услышал неподалеку от него задорную перебранку мужского и девичьего голосов.
- Ты меня сперва отведи к Елину или Родимцеву, а потом направляй хоть за Волгу, хоть в Волгу, - настойчиво басил мужчина.
- Никуда, кроме парома, я тебя не поведу, - возражал почему-то знакомый мне девичий голос. - Тебе на тот берег надо, на операцию к хирургу.
- Много ты понимаешь, пигалица. Мне надо доложить и передать донесение.
- Найдутся другие.
- Уж не ты ли?
- Хотя бы и я! Давай донесение, я передам.
- Не выйдет! Веди к начальству, тебе говорят.
- Я старше тебя по званию, я - старшина, а ты всего-навсего сержант, да еще младший. Иди, куда ведут, а донесение...
- Пошла ты со своим званием знаешь куда!..
Чувствую, пора вмешаться.
- Приведи-ка их! - приказал я адъютанту.
Через минуту передо мной предстали та девчушка-санинструктор и высоченный плечистый боец с забинтованной верхней частью лица.
Неумело приложив руку к берету, девушка-старшина, всхлипывая, что-то пыталась мне сказать.
"Эх, милая девчушка, тебе бы за партой в школе сидеть или в детсаде с детишками возиться, а ты в такую страшную битву ввязалась", - подумалось мне при виде нетронутого взрослой озабоченностью, еще совсем детского лица.
- Ты на кого кричишь, боец? Почему с ней пререкаешься? - проговорил я, с трудом сдерживаясь, чтобы не обругать этого детину, обидевшего заботившуюся о нем девчонку.
- Я из роты Кравцова, товарищ генерал... младший сержант Ермолаев. Меня Федосеев просил...
- Федосеев! - меня словно обожгли его слова. - Рассказывай, что там?.. - сам не замечая, сменил я гнев на милость.
- С утра фашисты лезли на наш батальон и на соседний, что к нам на подмогу подбросили, - начал младший сержант. - Мы все время отбивались. Потом пошли их танки, с автоматчиками на броне. С тыла...
- Как с тыла? А сосед?
- Теперь там нашим соседом, товарищ генерал, оказался немец. Стрелковая бригада, что была рядом, и та, что была за Царицей, - за Волгу ушли. Да какая там бригада! Одно название. Вот немец и зашел нам в тыл. Командиры рот Колеганов и Кравцов, как только передышка выдалась, донесение Федосееву написали и со мной отправили. Когда же я до него добрался, тут нас и отрезали...
- Кого это вас?
- Весь штаб батальона. Старший лейтенант Федосеев собрал всех нас человек двадцать с хозвзводом набралось - и организовал круговую оборону. Часа три мы отбивались. И в штыки не раз ходили, и гранатами... Потом нас роты Колеганова и Кравцова выручили... Хотя в этих двух ротах и взвода не набиралось. Кравцов и Колеганов сами шли в цепи в атаку. Вот тут меня и ранило: лицо какой-то фриц гранатой покорябал. Это ничего, только б глаза были целы, - в голосе Ермолаева прозвучала надежда. - Федосеев то донесение, что я принес, мне обратно отдал, когда меня после перевязки в тыл отправляли: передай, сказал, чтобы до начальства дошло. А нам теперь не до бумаг...
Ермолаев на минуту смолк, и мне показалось, будто он только сейчас понял подлинный смысл сказанного Федосеевым. И вдруг его лицо просветлело, озарилось улыбкой.
- А вокзал-то все-таки наш, товарищ генерал!
- Значит, положение восстановили? - спросил я.
- Восстановить-то восстановили, а вот удержат ли положение... - с сомнением в голосе произнес Ермолаев. - Народу мало осталось... Помочь бы им!..
"Чем? Чем я помогу?" - хотелось закричать мне.
Из-за отхода левого соседа дивизия дралась теперь без прикрытия левого фланга. А что, если гитлеровцы переправятся через Царицу? Они легко могут пройти по береговой кромке нам в тыл и отрезать дивизию от Волги, захватить переправы!
Ничего этого я не говорю Ермолаеву. Не могу. Приказываю Бельскому, только что подошедшему к нам:
- Передай Горлову, чтобы он со своим саперным батальоном занял оборону по левому берегу Царицы.
Все знают, что саперы - мой последний резерв. И уж если его направляют не к Федосееву, то, наверное, дела в дивизии не лучше, чем у Федосеева.
Ермолаев словно догадывается об этом. Он опускает голову.
- Ты говорил о донесении, - обращаюсь я к раненому. - Оно с тобой?
Ермолаев, приподняв на груди автомат, расстегивает ворот гимнастерки и из-за пазухи достает сложенный вчетверо листок бумаги. То ли потому, что он не видит моих рук, то ли догадывается, что этот листок - последнее послание из его батальона, он очень бережно протягивает его в мою сторону. Ни я, ни Ермолаев, ни тем более девушка-санинструктор не догадывались тогда, что этот листок войдет в историю Великой Отечественной войны как один из редких документов о беспримерном мужестве гвардейцев Сталинграда.
Я разворачиваю листок в сумерках вечера и, подсвечивая фонариком, начинаю читать, чтобы слышали эти два бойца - младший сержант и старшина медицинской службы:
"Донесение.
11.30, 20.9.42 года
Гвардии старшему лейтенанту Федосееву.
Доношу, обстановка следующая:
Противник старается всеми силами окружить мою роту, заслать в тыл моей роты автоматчиков, но все его попытки не увенчаются успехом. Несмотря на превосходящие силы противника, наши бойцы и командиры проявляют мужество и геройство... Пока через мой труп не пройдут - не будет успеха у фрицев.
Я разворачиваю листок в сумерках вечера и, подсвечивая фонариком, начинаю читать, чтобы слышали эти два бойца - младший сержант и старшина медицинской службы:
"Донесение.
11.30, 20.9.42 года
Гвардии старшему лейтенанту Федосееву.
Доношу, обстановка следующая:
Противник старается всеми силами окружить мою роту, заслать в тыл моей роты автоматчиков, но все его попытки не увенчаются успехом. Несмотря на превосходящие силы противника, наши бойцы и командиры проявляют мужество и геройство... Пока через мой труп не пройдут - не будет успеха у фрицев.
Гвардейцы не отступают. Пусть падут смертью храбрых бойцы и командиры, но противник не должен перейти нашу оборону. Пусть знает вся страна тринадцатую гвардейскую дивизию и третью стрелковую роту...
Командир третьей роты находится в напряженной обстановке и сам лично физически нездоров. На слух оглушен и слаб. Приходит головокружение - и падает с ног, происходит кровотечение из носа. Несмотря на все трудности, гвардейцы и лично третья рота и вторая не отступят назад... Да будет немцам могилою советская земля!
Лично убил командир третьей роты Колеганов первого и второго пулеметчиков фрицев и забрал пулемет и документы, которые представлены в штаб батальона.
Надеюсь на своих бойцов и командиров. Гвардейцы не пожалеют жизни за полную победу Советской власти...
Командир третьей стрелковой роты - гвардии младший лейтенант Колеганов.
Командир второй роты - гвардии лейтенант Кравцов".
* * *
Закончив читать, я взглянул на своих слушателей. Младший сержант стоял с автоматом на груди, с забинтованной верхней частью лица, девушка - с санитарной сумкой на боку, с копной волнистых волос, выбивавшихся из-под пилотки. В странном смешении отблеска городского пожара со светом вечерней зари оба они мне показались бронзовыми изваяниями, олицетворявшими тех героев, о которых шла речь в донесении, которые, отбив за эти дни десятки яростных атак, не дрогнули, а продолжали драться. И будут сражаться до последнего дыхания, как обязывает присяга Родине, как клянутся они сами в этом донесении, адресованном теперь не только Федосееву, но и будущим поколениям советских людей.
Мы хорошо понимали, что положение у первого батальона создалось весьма тяжелое. Не получая подкреплений, ощущая острый недостаток боеприпасов, он продолжал сражаться. Однако неравенство в силах было слишком велико.
Я то и дело связывался по телефону со штабом полка. "Ну, как?" - "Пока ничего", - слышал я в ответ. Этих скупых слов было достаточно для нас с Елиным, чтобы понять друг друга: все наши мысли в эти часы были заняты первым батальоном, хотя и на других участках было не лучше. После очередного звонка Елин доложил мне, что и новая попытка пробиться к батальону оказалась неудачной.
В последующие дни несколько раз принимались меры, чтобы оказать помощь Федосееву, разорвать сковывавшее его вражеское кольцо. Начальник штаба полка капитан Цвигун, впоследствии погибший, прилагал все усилия, чтобы установить связь с батальоном. Так, к вокзалу была направлена разведгруппа из опытнейших воинов-разведчиков. И она совершила то, что многие считали невозможным: прошла через боевые порядки противника. Но обратно вернуться не смогла. Попытка была повторена: танк КВ с десантом стремительно рванулся вперед, но и его постигла неудача. Тогда группа гвардейцев попыталась на лодке пройти в устье Царицы и пробраться к окруженным. Однако вскоре стало ясно, что силы гитлеровцев в этом районе настолько велики, что пробиться невозможно...
* * *
Из артиллерии мы смогли взять с собой на правый берег только штатные средства полков и 104-й отдельный истребительный противотанковый дивизион. Им командовал ветеран дивизии - старший лейтенант Иван Григорьевич Розанов.
Сплошной завесой меткого огня, словно стальным щитом, гвардейцы-артиллеристы преградили дорогу фашистским танкам к набережной. Более десятка их, загоревшихся, навсегда замерли в секторах обстрела орудий противотанкового дивизиона.
Трое суток не отходили от своих орудий артиллеристы, почерневшие от порохового дыма и копоти. Другие танки, объезжая подбитые и обгорелые машины то здесь, то там, пытались во что бы то ни стало прорваться к Волге.
Едва лишь на рассвете проступили контуры полуразрушенных зданий, как под уклон, на первую батарею старшего лейтенанта Якименко, на бешеной скорости бросились новые танки.
Гитлеровцы рассчитывали на внезапность нападения, на стремительность атаки, на психику, то есть на то, что измученные от трехсуточной бессонницы артиллеристы растеряются, поведут неприцельный огонь.
Но вот закружился на месте, разматывая по булыжной мостовой порванную гусеницу, передний танк, почему-то развернулся и на какие-то секунды подставил свой борт второй, а третий, доломав до основания забор, отгораживавший сад от улицы, укрылся за дымящимся домиком.
- Сейчас мы тебя добьем, гад! - проговорил какой-то сержант-пехотинец и с двумя бойцами, пригнувшись, побежал к домику.
Остальные машины, развернувшись на полном ходу, не снижая скорости, помчались обратно. На булыжнике застыло несколько немецких солдат, так и не увидевших Волгу.
А за дымящимся домиком в наступившей на несколько минут тишине сперва послышались взрывы противотанковых гранат, потом - винтовочные выстрелы. Вскоре уже во весь рост, оживленно что-то обсуждая, сержант и бойцы возвращались обратно.
- Шабаш! Закуривай, ребята! - крикнул кто-то из них.
Прошло с полчаса, когда справа, на соседней улице, что была ближе к нефтебакам, снова послышался рев танковых двигателей. Вперемежку с орудийными выстрелами третьей батареи лейтенанта А. В. Короя захлопали противотанковые ружья роты старшего лейтенанта Кузьменко.
Не сумев прорваться через огневые позиции первой батареи, гитлеровцы теперь свой главный удар обрушили здесь. Они методически, атака за атакой, пытались пробить танками, как тараном, огневой заслон батарейцев и пэтээровцев, уничтожить их свинцовым дождем автоматчиков, проутюжить гусеницами огневые точки и окопы наших стрелков.
К полудню гвардейцы отбивали уже пятую атаку пехоты и танков противника.
Вот из укрытия вырвался еще один средний танк с черно-белым крестом на башне..
- Еще один крестоносец, - пошутил наводчик орудия рядовой Л. И. Любавин. - Давай, давай, - словно подзадоривая танк, спокойно приговаривал он, прильнув к панорамному прицелу.
Выстрел, второй - и танк, словно споткнувшись обо что-то, замер и задымился.
- Пехота, не зевай! - крикнул Любавин в соседний стрелковый окоп.
Из окопа прозвучала дробь ручного пулемета, и высунувшийся из башни фашистский танкист тут же осел, провалился в дым и пламя, вырвавшиеся из танка.
- Вот так, молодцы! - похвалил пулеметчиков Любавин.
Сероглазого, тридцатилетнего астраханца, коммуниста Леонида Ивановича Любавина вся батарея знала как человека спокойного и бесстрашного. Он был нетороплив, как будто медлителен даже при бешеном темпе работы орудийного расчета, когда на позиции батареи внезапно наваливались танки врага и время измерялось десятыми долями секунды, но эти качества говорили о большой внутренней уравновешенности, рассудительности,-степенности.
. Так казалось потому, что движения его пальцев были экономны, точны, ни одного лишнего жеста, ненужного взмаха, никакой суетливости.
Наводчик Любавин был мастером в своем деле.
Помню, вражеский станковый пулемет, выставленный в наполовину замурованном кирпичами окне школы, очень сильно мешал продвижению стрелковой роты старшего лейтенанта И. П. Лазарева. Не успеют бойцы подняться в атаку, как кинжальный огонь вырывал из их рядов по нескольку человек.
Снаряды у артиллеристов кончались.
- Четыре выстрела - и пулемет накроется! - прокричал Любавин командиру орудия сержанту Никитченко: вокруг стоял грохот от стрельбы и разрывов снарядов.
Никитченко показал три пальца.
- Три, больше не дам!
Любавин укоризненно покачал головой.
Артиллеристы выкатили пушку на новую позицию. Фашисты заметили это и перенесли огонь от стрелковой цепи Лазарева на орудие. Любавин что-то поколдовал возле панорамы и, не обращая внимания на град пуль, бивших по щиту орудия, стал хладнокровно наводить его.
Первый снаряд разворотил угол крыши школы, второй ударил в стену рядом с окном, и фашистский пулемет смолк. Однако после минутной паузы он снова заработал. Тогда Любавин послал третий снаряд. Из окон вырвался куб дыма и пыли, а пулемета словно и не было!
Бойцы роты Лазарева ворвались в траншею неприятеля...
Особенно ожесточенные бои развернулись за Оренбургскую улицу. Гитлеровцы неоднократно поднимались в атаку, но каждый раз с большими потерями откатывались назад. Тогда они ввели в бой боевую технику.
Более пятнадцати танков, на ходу стреляя из пушек и пулеметов, ринулись на нашу оборону.