Второй Влад, с улицы Нартова, сам взял трубку:
– Алло, слушаю!
Это был не он, точно не он, Алёна поняла это с полузвука. Во-первых, она отлично помнила то вальяжное: «Н-да? Говорите!», а во-вторых, голосишко этого Влада был похож на девчачий. И все же она провела еще одну проверку:
– Влад, добрый вечер. Это Алёна.
– Добрый вечер, – ответил Влад все так же пискляво. – А вы уверены, что не ошиблись номером?
– Алёна из «Барбариса», – напомнила она для пущей уверенности.
– А что такое «Барбарис»? – спросил Влад Суриков с улицы Нартова.
Итак, список сократился на один пункт.
С определением новых номеров вышла заминка: сначала 09 был занят, потом трубку взяли, но, услышав слова «Влад Суриков», телефонистка почему-то вышла из себя – совершенно как раньше, в советские времена, беспрестанно выходили из себя продавщицы, телефонистки и прочая мелочь пузатая, – и буквально прорычала: «Да вы издеваетесь, женщина?!»
Алёна положила трубку. Ладно, попозже. Не повезло, что снова попала на ту же телефонистку, надо будет через некоторое время попытать счастья с другой.
Честно говоря, детективный пыл ее малость подостыл. Во-первых, устала страшно, во-вторых, такое количество съеденного давало о себе знать. В сон клонило невероятно, хотелось приклониться к подушке хотя бы на полчасика. Зевота разрывала рот.
Алёна как раз придавалась этому упоительному занятию, когда вдруг раздался звонок.
Она закрыла рот и машинально потянулась к телефону, однако тотчас поняла, что звонят-то в дверь.
Кто бы это мог быть, интересно?
Да мало ли?!
К слову сказать, мало… К ней практически никто не приходит без предварительного уговора по телефону. Даже соседи норовят сначала позвонить.
В принципе, в звонке в дверь не было и быть не могло ничего страшного, однако Алёне отчего-то стало не по себе. Она подкралась к двери на цыпочках и осторожно поглядела в глазок.
На площадке стояла Капа – соседка с первого этажа. У нее и вообще-то был угрюмый, нелюдимый вид, а сейчас ее бледное, изможденное (вот уж правда что – со следами былой красоты, к сожалению, с еле различимыми следами!) лицо нервно подергивалось, она переминалась с ноги на ногу, приглаживала волосы… Короче, Капа была явно не в себе.
– А может, ее и дома-то нету? – вдруг сказала она тихо, как если бы говорила сама с собой. Впрочем, скорей всего, Капа беседовала со своим коричневым пудельком, без которого шагу ступить не могла. Подумав так, Алёна была немало ошарашена, услышав приглушенный мужской голос:
– Свет горит. Значит, дома.
А ведь Капин пуделек, хоть и был сказочно послушен, все же не научился пока разговаривать! С кем же это пришла в гости к Елене Ярушкиной ее соседка Капа?
Любопытно!
Утолить свое любопытство можно было элементарно: взять да открыть дверь. Алёна уже потянулась к замку, как раздался громкий стук. Именно с таким стуком отодвигала свою щеколду Галина, соседка из квартиры напротив. И в ту долю секунды, которая последовала перед тем, как дверь Галины распахнулась, Алёна увидела, как испуганно дернулась Капа, а вслед за тем послышался топот по лестнице. Капа осталась на площадке, значит, убегал кто-то другой…
Кто?
Тот же вопрос живо интересовал и Галину, которая воскликнула, выйдя из своей двери:
– Капуся, привет. – Галина и Капа были не новоселами вроде Алёны, а прожили в этой старой «сталинке» лет по сорок – сорок пять, с того времени, как ее построили, поэтому были на «ты» и называли друг друга уменьшительными именами. – Кто это тут топотал, как стадо коней?!
– Пашка сверху сбежал, – ответила Капа, воздев палец. – Чуть с ног меня не сбил!
– Понятно, – сказала Галина и пошла было к лестнице, да притормозила: – А ты чего к Ярушкиным рвешься?
– Да вот знакомая дала книжку, просила у писательницы нашей подписать, – ответила Капа, и Алёна в самом деле увидела в ее руках свою книжку, вытащенную, очевидно, из-за спины, потому что раньше ее видно не было. Это была все та же пресловутая «Женская логика», которую Алёна сегодня подписывала уже дважды, поэтому она порадовалась, что так и не открыла дверь Капе: а вдруг и ее знакомую звали бы Катя Савельева, вдруг и ей пришлось бы сочинять пожелания счастья, здоровья и долгих лет жизни, а главное – любви, конечно, любви?!
Галина кивнула и пошла себе вниз совершенно удовлетворенная, однако Алёна теперь совсем уж не спешила открывать Капе. Ведь Пашка, тощий, долговязый пятнадцатилетний топотун с четвертого этажа, никуда не пробегал, это точно. Сбежал вниз кто-то другой. Тот, кто пришел с Капой. Почему сбежал? Зачем Капа наврала Галине? С кем она говорила о том, что в окнах горит свет?
Тихонько, ступая легко-легко, Алёна попятилась от двери и первым делом выключила свет в большой комнате.
Заперла балкон и форточки, потом, подумав немножко, позвонила в охрану и поставила квартиру на сигнализацию.
И тут же устыдилась.
Ну, это уж глупость. Сиди теперь в темноте, в духоте, под охраной и трясись. Впрочем, если включить компьютер, будет достаточно светло. Да и насчет духоты – вопрос спорный, на улице холодно, ветер начался. А вот сигнализацию правильно сделала, что включила. Хотя бы для самоуспокоения. Пусть, конечно, ее донимают всего лишь глюки, но…
А вот кстати, о глюках. Не проверить ли электронную почту? Нет ли там чего-нибудь новенького?
Странно – она почему-то был убеждена, что получит совершенно нормальное письмо от Олега. И что он попытается как-то объяснить случившееся. Или снова обругает ее… Но Алёна ошиблась. В ее компьютер прилетело очередное «тело» – в смысле, leib:
Bp bcnjhbb ,ke;lfybq vjtq leib
Bnfr? Fk`yf? d ghjikjv gbcmvt z j,otfk nt,t rjt-xnj hfccrfpfnm/ F bvtyyj – bcnjhb. 'njuj pfvtxfntkmyjuj ghtcnegktybz/
Djn jyf/…
И так далее, и так далее… письмо было настолько длинным, что казалось просто нескончаемым. Алёна его привычно перекопировала и сохранила в «Моих документах», однако вид его повергнул ее в сущее отчаяние. Играть в детективщицу и детектив надоело так, что аж челюсти оскоминой свело! Выключив компьютер, она разделась, умылась, пошла к кровати, но вдруг сделала налево кругом и отправилась выключать два из трех телефонных аппаратов в своей квартире. Отключила бы и третий, но тогда вырубилась бы сигнализация. Поэтому на аппарат, стоящий около кровати, она только положила самую плотную из всех своих подушек. Разумеется, отключила и мобильник.
Обеспечив таким образом себе покой, Алёна, наконец, упала в постель… и только засыпая вспомнила, что, во-первых, не позвонила снова в справочную и не узнала телефоны оставшихся Владов, а во-вторых, не написала предостерегающего письма Олегу.
Ну что ж, теперь уж завтра, завтра, всё завтра! Или, может, не лезть больше в это дело? Забыть обо всем? Пусть управляются как могут?..
И чао-какао!
Нет, ну почему, почему, почему переводимо в этой электронной абракадабре только одно слово: тело? Какой, однако, грубый матерьялизм!..
* * *Врачам
Правительству
Людям
От всеми преданного и покинутого богача Простилкина
Короче, ситуация такова: из расшифровки мозаики языка мне стало ясно, то есть я могу доказать наглядно в плоскости точной науки грамматики, равно математики, на основе логики-последовательности, что вся история человечества, с момента появления его на Земле, есть спектакль с заранее предопределенным концом.
Со мной тоже был сыгран спектакль с заранее предопределенным концом, только в это никто не верит, потому что режиссер все еще работает со мной.
То есть я хочу заявить на основе доказанного, что мы ведомы к счастливому концу посредством биоэнергетического управления.
Нас бьют по мозгам. Меня бьют очень сильно. Это больно.
Цивилизованный, то есть образованный мир готов к этому открытию психологически исходя из испанской мифологии, где фигурирует великий мастер кукольник дон Суриро. Он влад-еет всем. Он влад-ыка. Он влад-ычит. Он влад-еет… хотя это я уже говорил.
Посидите в клетке и подумайте, не мешают ли вам прутья жить. За пределами клетки лежит ваша жизнь, но вам ее не достать, потому что невозможно высунуть руку через прутья.
Девочка. Девочка. Девочка, я твоя мама.
* * *Ей снилось, будто идет она вниз по лестнице в своем подъезде, останавливается около почтовых ящиков, открывает свой, а в нем сидит коричневый пуделек Капы, уменьшившийся до невероятных размеров. Алёна взяла его на руки, а он говорит человеческим голосом:
– Тела без души не бывает!
Потом вырвался, ударился оземь и, совсем как в сказке, сделался человеком. Правда, это был не добрый молодец Финист – Ясный Сокол, а Анькин ревнивый муж с ножом.
– Девочка, – укоризненно сказал Анькин муж, – я твоя мама!
И замахнулся ножом.
Замахивался он долго, медленно – от страха ноги похолодели так, что Алёна даже перестала их чувствовать, как перестаешь чувствовать в кресле у стоматолога замороженный зуб. Такое впечатление, что его вовсе нет!
Неужели и ног уже нет?!
Алёна проснулась от этой ужасающей мысли задыхаясь, вся в поту. Отбросила толстое одеяло, которое наползло на лицо, села и схватилась за то место на кровати, где теоретически, учитывая положение в пространстве туловища, должны были лежать ее ноги.
Они там и лежали, никуда не делись – слава богу! – однако были такие ледяные, словно только что из холодильника. Ну понятно: одеяло сползло. И, видимо, уже давно.
Алёна поспешно закутала их и подтянула к подбородку. Свернулась спасительным клубочком, унимая дрожь.
Это закон природы – как замерзнешь, начинают кошмары сниться. Снились они Алёне также на переполненный желудок, от усталости, нервных потрясений и от духоты. Нынче ночью имели место все необходимые условия. И вот вам результат!
За окном как-то подозрительно серело. Неужели уже светает? Наверное, сейчас еще только часа три или четыре, надо постараться снова уснуть.
Постаралась. Но не удавалось.
Ничего удивительного, между прочим: вчера рухнула-то часов в десять, так что выспалась. Ну и прекрасно. Романчик про Федру кто писать будет, Пушкин? Он-то написал бы, а вот ты… Между тем писать его надо скорей, скорей, а ты вчера к нему даже и пальцем не притронулась!
Предрассветный час – что может быть лучше для работы? Ночь неохотно отступает, духи и демоны еще роятся в полумраке, глядишь, меж ними отыщутся духи героического Тезея и его злосчастной жены Федры, терзаемой своей запоздалой страстью к Иго… тьфу ты, пропасть! К Ипполиту!
Алёна закуталась в халат, причесалась, побрызгала в лицо минералкой из пульверизатора (такими в парикмахерских смачивают высохшие волосы, штука удобнейшая, а чем меньше прикасаешься пальчиками ко все еще лилейному личику, тем лучше, минералка же – только не слишком щелочная – вещь для кожи пользительнейшая!) съела банан, потом выпила кофе (на пустой желудок, говорят, вредно), включила компьютер и, не запуская «Outlook», чтобы не отвлекаться на всякие прилетающие тела – сейчас ее интересовали только души! – сразу открыла в «Word'e» файл со своим романом.
Произведение хоть и писалось по мотивам античного сюжета, все же было вполне современным. Тезей, царь Афинский, чем-то напоминал Тита Андроника из жуткого и великолепного фильма «Титус», да и вообще, не то рокерская, не то античная эстетика этого фильма явно переночевала в еще не дописанном романчике Алёны Дмитриевой. Тезей почитал «отца своего Посейдона» и тем не менее грозил дерзким разбойникам [15] с Истмийского тракта «мочить их в отхожем месте». Ну а Ипполит, жрец ревнивой богини Артемиды, конечно же, учил свою застенчивую, неуклюжую мачеху танцевать ритуальные танцы…
В процессе этих уроков Федра в него и влюбится смертельно – совершенно так же, как Алёна влюбилась в Игоря.
О господи, медленный фокстрот с Игорем! А румба? Особенно когда закидываешь ножку на его бедро?! Как он прижимал к себе Алёну в эту минуту! Кажется, не было ничего лучшего в ее жизни. Его невероятные глаза, его улыбка, его запах и запах этого его дурацкого «Фаренгейта»!.. Всё вранье, конечно, он всем одинаково улыбается, черные солнца сияют для всех одинаково, и в танце невозможно не прижимать к себе партнершу, но все же, все же, все же… Неужели больше никогда?!..
«Переживу я это или нет?» – всхлипнула писательница, вяло опуская пальцы на клавиши и уныло глядя на экран, на текст своей очередной нетленки.
Ладно, «Достоевский», забудь о своей рефлексии! Разгони черные туманы! Вперед, к роману!
Итак, добродушный Терамен, наставник Ипполита и друг Тезея, пытается объяснить Федре, что своей замкнутостью и провинциальными, завезенными с Крита манерами она просто-напросто компрометирует царя.
«Молю вас о прощенье, госпожа… не мне, конечно, вам напоминать, вам лучше моего сия простая истина известна: с волками жить – по-волчьи выть. В Трезене все должны обычаи Трезены соблюдать, и псарь, и царь, и вы, моя царица!»
Кстати, о птичках. Страсть к стилизации порою доходит у писательницы Дмитриевой до патологии. Согласно Гомеру и прочим античным классикам, в те легендарные времена все как на подбор, и люди, и боги, изъяснялись исключительно гекзаметром. И в любви объяснялись гекзаметром, и дорогу спрашивали у случайного прохожего. И на здоровье только так жаловались, и сплетничали! Тяжеловесного гекзаметра («Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына и т. д…») Алёна не осилит, а главное, этого не переживут ее издатели. Однако в романчике «Федра, или Преступная мачеха» все герои будут изъясняться белым стихом, каким-нибудь, условно говоря, бесцезурным ямбом. Подобно героям Шекспира или Лопе де Вега. А почему нет? Не принято? Но ведь «Достоевского» хлебом не корми – только дай поломать какой-нибудь шаблон! А если это кому-то напомнит не величавую поступь Гомера (Шекспира, Лопе де Вега), а речения Васисуалия Лоханкина, то это их личные трудности. Каждый понимает вещи согласно своей испорченности.
Словом, Терамен продолжает:
«Ваш Крит родной – он столько горя причинил Элладе! Жива, еще жива об этом злая память! Вас встретили враждебно, это правда, но вы что сделали, чтоб эту победить вражду? Увы, моя царица, ничего! В себе замкнулись, ни на шаг из дому. Подумать можно, что у вас кривые ноги, проказа на лице, горб на спине и лысина вдобавок! А ведь вы прекрасны, о моя царица! Как величава, горделива ваша поступь… Ну разве, может быть, чуть-чуть излишне величава… и тяжела, скажу вам откровенно. Когда б во храме Артемиды вы плясали – здесь все помешаны на танцах Артемиды, известно это вам, ну что ж, сие диктует мода! – итак, когда б во храме Артемиды вы плясали, вы б двигались воздушней, грациозней, легче, и стан бы ваш… того… немножко похудел… О да, красавицы должно быть много, это любят боги, но… сбросить где-то как-то сотни три талантов, а лучше втрое [16] – вам не повредит. Вам Ипполит поможет! Царевич в танце – просто совершенство, вполне достоин он святилища, в котором служит. Вас танцевать охотно он научит – он добр и чуток, реноме отца блюдет: сам говорил, как тошно ему слушать, что вас провинциальной неотесой называют!»
Федра уныло отвечает:
«Да я и есть такая неотеса. Читала много книг, старинных фолиантов, а вот танцы… о, на них смотрела я как на пустейшую забаву! Вы думаете, нужно научиться? Конечно, Ипполит танцует бесподобно… и Афродита восхитится, глядя, как румбу исполняет наш царевич или, к примеру, медленный фокстрот… но я… я не смогу! Нет, это невозможно! И нелепо!» Но Терамон не хочет угомониться и убеждает:
«Noblesse oblige? K.,tpyfz wfhbwf! Exbnmcz nfywtdfnm ghbltncz dct ;t! Dfv 'nj ye;yj? ye;yj? edthz.! Yt njkmrj kbim lkz ntkf – lkz leib///»
– Ой, – сказала Алёна, остановив перестук по клавишам и поглядев на экран. – Что ж это я делаю?
Все понятно. Чтобы написать «noblesse oblige», что означает – положение обязывает, она переключилась на английский текст, а потом забыла снова нажать на нужные клавиши и вернуться к русскому шрифту. Вот и получились глюки несусветные. Такое, между прочим, бывало частенько из-за глобальной рассеянности писательницы. Алёна всегда стирала текст автоматически, даже не глядя. Вот и сейчас уже повела мышкой, выделяя набор дурацких знаков, чтобы одним нажатием на «Delete» уничтожить их все, как вдруг взгляд ее упал на слово leib.
Знакомое словечко! По-немецки – тело. Но откуда это тело прилетело в данный конкретный момент? Алёна ведь ничего не писала по-немецки. Она хотела написать всего лишь слова Терамена:
«Noblesse oblige, любезная царица! Учиться танцевать придется все же. Вам это нужно, нужно, уверяю. Не только лишь для тела – для души…»
Из обычных фраз получилось просто нечто… То есть «leib» появилось вместо «души». Забавно! Тело вместо души!
Алёна усмехнулась – и замерла. «Leib» появилось вместо «души»! А вместо многоточия появились три косые черты – ///. И…
Она уставилась на клавиатуру, словно впервые ее видела. На каждой клавише два буквенных обозначения. Английское L – это русское Д. E – это У, I – Ш, B – И, косая черта / – точка. А точка обозначена как ?.
– Боже мой… – прошептала Алёна, зажмурившись. Но именно в этот миг, с закрытыми глазами, она вдруг ясно увидела все, что несколько мгновений назад казалось ей скрытым, разгадала то, что чудилось не разгадываемым!
Она открыла глаза, а заодно – файл, в который копировала электронные глюки от МОНа. От Олега!
Так… Вот самое первое письмо.
Bp bcnjhbb ,ke;lfybq vjtq leib
Английское B на одной клавише с русским И, p – это з, b – и, как уже было сказано, c – оно и в Африке с, n – т, j – о, h– р, опять b – опять и, снова b – снова и, теперь , – это по-русски б, k – л, e – у, значок ; – это ж, l – д, f – а, y – н, b – и, q – й, v – м, j – о, t – е, q – й, l – д, e – у, i – ш, b – и.
Читаем все вместе: «Изисторииблужданиймоейдуши».
Из истории блужданий моей души …
Души, а не тела!
Тела без души не бывает!
При чем тут немецкое leib?! Совершенно ни при чем! Оно просто-напросто сбило ее с толку, и сбило надолго!