И с победным видом повесил трубку, жулик!
– Ну как? – явно ожидая похвалы, развязно спросил у меня Блудов, и я, готовый до этого рассыпаться в комплиментах, осекся на полуслове. Его отношение ко мне, как к молодому да раннему, мною давно уже ощущалось. Этот толстый мальчик, по всей видимости, всякий день свой начинал с вопроса «за что ты, жизнь, ко мне так равнодушна, а к этому младенцу столь щедра?». Поэтому я посуровел и хотел было отчитать его за излишнюю самодеятельность, но, подумав немного, решил не распаляться. В конце концов, мне нужны деньги, я здесь хозяин, и срываться на каком-то жалком Блудове – это не есть столичный бизнесменский шик. Такое поведеньице скорее подошло бы какому-нибудь завистливому карьеристу в ранге начальника отдела продаж компании «Жопа и Говно», чей офис расположен по адресу: Промзона-8, строение 2. Начальника, приревновавшего успех своего подчиненного – менеджера отдела продаж компании «Жопа и Говно», офис которой действительно расположен по адресу: Промзона-8, строение 2, в присутствии коллег менеджера по продажам, также менеджеров по продажам компании «Жопа и Говно» – реально существуюшей, чей адрес никогда не менялся, как и название.
– Говорил ты неплохо, – с ленцой протянул я. – Правда, кое-где перегнул палку, где-то почти нахамил, но в целом звучал твой тромбон убедительно. Поглядим теперь, каков будет результат. Слова только тогда чего-то стоят, когда они превращаются в цифры финансовой отчетности. В противном случае – это то же самое, что случается с собачьим лаем. Жучка гавкнула, ветер унес. – Я зевнул и уже на пороге своего кабинета закончил: – Меньше слов, больше дела, так нам партия велела.
И хлоп дверью!
Дверь – тонкая преграда из прессованных опилок, обитая кожей покойной свиньи. Черная дверь, сквозь которую неплохо проходит звук. Я припал к ней ухом, ожидая услышать едкий комментарий Блудова, сочувствие Сары, хмыканье юриста, замечание бухгалтерши, но я не услышал ни-че-го, и это меня успокоило. Их молчание означало – уважают и боятся. Уважают как собственника, как работодателя, боятся потерять место. Хорошая тенденция, иначе клянусь: услышал бы хоть мышиный писк от кого-нибудь из них, тут же уволил бы к чертовой матери. Я не люблю вспоминать армию – этот многоуровневый дурдом, где всякий нормальный человек с независимым нравом рискует потерять свою индивидуальность навсегда (сломают), но вот меня не сломали. Я никогда никого не бил, не обижал, ни перед кем не пресмыкался, я учился ставить себя среди людей без кулаков, без манерного подыгрывания – дешевого и паскудного, силой одного лишь красноречия. О, это великая сила! Тот, кто умеет убедительно говорить, добивается в этой жизни многого, даже если больше он не умеет вообще ничего. У него всегда есть эта существенная пауза между первым очарованием работодателя от красоты и правильности его слов и разочарованием, перерастающим в жгучее желание работодателя избавиться от «балабола». Красноречивый жулик – это жулик в квадрате, или архижулик. Такой использует паузу с толком для себя: отожмет по максимуму, отжулит все, что в его силах, и будет на полных чемоданах, позевывая, ждать увольнения. А может, и не будет. Красноречие порождает в неопытных сердцах доверие, чем жулик всегда непременно пользуется, и нет ни одного капиталиста, которого не взгрел бы по крайней мере один жулик. Именно в таком пустом красноречии я не без основания подозревал Блудова и дал ему понять, что он для меня вовсе не является тайной за семью печатями. Единственное доказательство твоей нужности в бизнесе – это бабло в кассе родного предприятия, которое ты приволок и сдал под роспись, ничего не отжулив по дороге. В этом случае в конце месяца ты получишь взамен сданной добычи ее маленький кусочек, тогда как львиная доля достанется мне, твоему нанимателю. И это правильно, это справедливо, это категорично, и на этом стоит мир, а вовсе не на твоих, пока что ничего не стоящих словах. Если честно, то я думал, что у Блудова ничего не выйдет, что никто не придет. Я думал так еще и потому, что впервые встретился с этой беспримерной торгашеской витиеватостью, которой зарабатывает на жизнь всякий, кто избрал для себя стезю что-либо впаривающего автомата. Но-но, не обижайтесь на меня, многочисленные менеджеры по продажам винаколбасымочалоксапогчасов и бритвенных принадлежностей для женщин. Я уважаю ваш труд, так как без вас у меня ничего не было бы, ведь это вы зарабатываете деньги для таких, как я. Просто тогда, подслушивая под дверью, я стыдился признаться самому себе в том, что я позавидовал блудовскому красноречию. Я не умел так! Я никогда бы не придумал те несколько гениальных зигзагов диалога, что так легко и вместе с тем виртуозно, давались ему. «Главное, чтобы вся эта ложь не была лишь во имя лжи», – закуривая и держа зажигалку в подрагивающих от волнения пальцах, пробормотал я и принялся ждать 15 часов и 25 минут, развлекая себя игрой в компьютерного персидского принца.
…Ровно в оное время к нам заявился первый посетитель. Им оказался молодой клерк, торгующий водкой Smirnoff, уже обремененный женою, но не обремененный детьми, хотя и обремененный планами на жизнь. Фамилия его была Рейтузов. Аркадий Рейтузов. Это имя врезалось в мою память, словно плуг в чернозем, и пропахало там глубочайшую борозду: хрен забудешь. Первый посетитель оказался еще и первым покупателем. Рейтузов внес аванс! Я лично принял деньги из его влажных ладоней. Рейтузову была предложена чашка чаю, от которой он отказался, сославшись не помню на что, схватил свой экземпляр договора и был препровожден сияющим Блудовым к выходу, так же, как часом ранее был им встречен у проходной. Водка Smirnoff: «почувствуйте разницу», баба в кафешантане, пузырь на подносе, трепетная рука официанта, кошка, увеличенная через бутылку до состояния пантеры – я люблю тебя! Ай лав ю, водка Смирнофф, етить твою растудыть: как же я нажрался-а-а. В тот же вечер. В офисе. Вместе с Блудовым, который, вне всякого сомнения, был героем мизансцены, с юристом, со старой девой, с Сарой, организовавшей массовку-толчею перед крыльцом департамента, в которой принимали участие студенты-художники, ее сокурсники, надевшие свое лучшее платье и деловито судачащие о прелести нашего предложения. Гениальный трюк, о котором они мне ничего не сказали, готовили сюрприз. В тот вечер я понял, что люди, которые работают на меня, – это хорошие люди. Они верили в то же, во что верил и я: в наш успех. Я нашел в себе силы после какой-то, еще не фатальной рюмки выгнать всех из офиса, и они пошли праздновать в одно место, а я в другое, дабы не ронять перед ними себя, но я был выше всех высот земных в тот вечер. Потому, что заработало! Потому, что вот они – первые деньги: лежат в моем кармане, и на эти деньги я начну свое дело. Я застрою всю Москву, я подарю людям радость новоселья, я, я…
Я заблевал такси, и возница в зеленом, набитом вьетнамским пухом армяке отхлестал меня по щекам перчаткою. Я выполз на тротуар, лег на спину и отбивался от него ногами. Помогло. Потом была долгая дорога и дама бубен приглашала меня в свою опочивальню, и прыгали из темноты фонари, похожие на глаза собак из сказки про огниво. Но я дошел, я нашел свой дом по приметам: заросшая бурьяном церковь без креста, лапти Хомы Брута и дурно пахнущие последствия его испуга. Я отчего-то бредил этими образами, когда мама приводила меня в чувство несколькими столь же старыми, как пьянство, способами. Но мне было наплевать.
Заработало!
4
В течение следующего месяца половина виртуальных квартир нашла своих хозяев: взамен все эти люди получили договор, в котором черном по белому им было обещано ровно столько квадратных метров, сколько они оплатили. Среди наших покупателей попадались большие оригиналы: кто-то даже потребовал показать ему нашу исходно-разрешительную документацию, или ИРД, но невозмутимый и дико поднаторевший в различных способах накалывания граждан Блудов, и глазом не моргнув, заявил, что проект дома находится в предпроектной стадии согласования и в данный момент проходит последнюю инстанцию.
– Ну вы же знаете этих теток из «Центркомприроды», – по-свойски сказал Блудов любопытному клиенту, – они долго рассматривают. У них таких, как мы, тьма кромешная, и все требуют поскорей, всем срочность подавай, а так не бывает. Да вы не волнуйтесь, можете туда позвонить, вам там ответят, что все реально, и я вам говорю абсолютно серьезные вещи. Если вы имеете отношение к строительству, то поймете меня с полуслова.
– Нет, – ответил клиент сдавленным голосом, – по счастью, я к строительству отношения не имею. Я симфонический музыкант.
Сдулся музыкантишка, блядь! Это он перед визитом к нам с кем-то там проконсультировался, мол, «как бы не надули, проверить бы их надо», и, получив на свой конкретный вопрос откровенное фуфло, сказанное уверенным блудовским голосом, он сразу же перестал что-либо понимать, его напугала перспектива куда-то там звонить, ему стало скучно так, как становится скучно всякому творческому человеку, когда при нем заходит речь о вещах насущных и практических. А Блудов продолжал осыпать его терминами, гвоздил аббревиатурами, тиранил громкими в строительном мире фамилиями, и музыкант, окончательно присмирев, подмахнул договор, отмусолил денежки и был таков. К счастью, таких заебистых «музыкантов» было немного. Попадались еще энергичные, до боли в сердце напоминавшие мне Аллу женщины от сорока и старше, но вот уж с ними-то разговаривал я. Это был мой любимый «нежный возраст», я знал, как надо себя вести с этим, лишь на первый взгляд проблемным контингентом. Под слоем косметики, нагулянного стрессами жирка и суровой мины скрывается обыкновенное бабье сердце: трепетное, ранимое, жаждущее ласки и внимания. Энергичные женщины уходили от меня похожими на яблони в цвету, и я даже в шутку называл себя непризнанным светилом психоанализа.
Я заблевал такси, и возница в зеленом, набитом вьетнамским пухом армяке отхлестал меня по щекам перчаткою. Я выполз на тротуар, лег на спину и отбивался от него ногами. Помогло. Потом была долгая дорога и дама бубен приглашала меня в свою опочивальню, и прыгали из темноты фонари, похожие на глаза собак из сказки про огниво. Но я дошел, я нашел свой дом по приметам: заросшая бурьяном церковь без креста, лапти Хомы Брута и дурно пахнущие последствия его испуга. Я отчего-то бредил этими образами, когда мама приводила меня в чувство несколькими столь же старыми, как пьянство, способами. Но мне было наплевать.
Заработало!
4
В течение следующего месяца половина виртуальных квартир нашла своих хозяев: взамен все эти люди получили договор, в котором черном по белому им было обещано ровно столько квадратных метров, сколько они оплатили. Среди наших покупателей попадались большие оригиналы: кто-то даже потребовал показать ему нашу исходно-разрешительную документацию, или ИРД, но невозмутимый и дико поднаторевший в различных способах накалывания граждан Блудов, и глазом не моргнув, заявил, что проект дома находится в предпроектной стадии согласования и в данный момент проходит последнюю инстанцию.
– Ну вы же знаете этих теток из «Центркомприроды», – по-свойски сказал Блудов любопытному клиенту, – они долго рассматривают. У них таких, как мы, тьма кромешная, и все требуют поскорей, всем срочность подавай, а так не бывает. Да вы не волнуйтесь, можете туда позвонить, вам там ответят, что все реально, и я вам говорю абсолютно серьезные вещи. Если вы имеете отношение к строительству, то поймете меня с полуслова.
– Нет, – ответил клиент сдавленным голосом, – по счастью, я к строительству отношения не имею. Я симфонический музыкант.
Сдулся музыкантишка, блядь! Это он перед визитом к нам с кем-то там проконсультировался, мол, «как бы не надули, проверить бы их надо», и, получив на свой конкретный вопрос откровенное фуфло, сказанное уверенным блудовским голосом, он сразу же перестал что-либо понимать, его напугала перспектива куда-то там звонить, ему стало скучно так, как становится скучно всякому творческому человеку, когда при нем заходит речь о вещах насущных и практических. А Блудов продолжал осыпать его терминами, гвоздил аббревиатурами, тиранил громкими в строительном мире фамилиями, и музыкант, окончательно присмирев, подмахнул договор, отмусолил денежки и был таков. К счастью, таких заебистых «музыкантов» было немного. Попадались еще энергичные, до боли в сердце напоминавшие мне Аллу женщины от сорока и старше, но вот уж с ними-то разговаривал я. Это был мой любимый «нежный возраст», я знал, как надо себя вести с этим, лишь на первый взгляд проблемным контингентом. Под слоем косметики, нагулянного стрессами жирка и суровой мины скрывается обыкновенное бабье сердце: трепетное, ранимое, жаждущее ласки и внимания. Энергичные женщины уходили от меня похожими на яблони в цвету, и я даже в шутку называл себя непризнанным светилом психоанализа.
– Кабинет открою для отвода глаз, – шутил я, косо посматривая в сторону корпящей над своими цифрами старой девы, – куплю белый халат, отпущу бороду и стану курить трубку. Табличку повешу «Прием ведет профессор климактерических наук В.М. Юрьев». Каково? Звучит?
Старая дева едва заметно вздохнула, я увидел, как опустились ее плечи, мне стало неловко, и я, дабы загладить свою вину, вечером тайно вручил ей премию и поблагодарил за отличную работу.
– Откупаетесь? – вдруг смело спросила она и тут же очень испугалась.
– Простите. Пусть это останется между нами. – Я взял ее за руку. – Какая у вас рука-то холодная, нельзя же так в самом деле.
– Да кто ж согреет, – пискнула она в ответ и разрыдалась. Пришлось успокаивать ее и наговорить много неправды.
…Кавказцам, а особенно чеченцам, мы ничего не продавали. Я строжайше запретил Блудову подпускать горцев к офису на пушечный выстрел:
– Пропустишь хоть одного – уволю. Честное слово. Сам знаешь, они какие. Появился один, а потом сразу весь аул сюда заявится. Все нервы истреплют, стрелять станут, если объект задерживать начнем. Нам нужны люди лояльные и желательно, как ты говоришь, «аппер миддл».
– Чеченцы на лавэ, – корректно ботнул по фене Блудов.
– И на понятиях, – резко парировал я и шлепнул ладонью по столу, давая понять, что вопрос исчерпан.
…Были у нас и неприятности в лице местных жителей, громко выражавшихся по поводу будущего, как они говорили, «лишения их детей будущего», «а мы тут хотели автостоянку», «ну вот, теперь все деревья вырубят», «сволочи», «бандюги, делают, что хотят», «в Кремль надо писать», «весь свет нам закроют», «ишь, жируют» и тому подобное. До коллективных демонстраций не дошло в том числе еще и потому, что я, предвосхищая нечто подобное со стороны жильцов-соседей и со стороны разного рода мелких пиявок – залетных ментов, местной санэпидемстанции и пожарно-террористической инспекции, – нанес визит начальнику местного отделения милиции и купил его дружбу. Дружба стоила недорого, оплачивалась ежемесячно, а также включала в себя предоставление поста охраны с сотрудниками в форме и при оружии. У ментов это называлось «фазенда», когда после основной работы они подрабатывали, охраняя магазины, обменники, да что угодно. Я заносил начальнику в первых числах каждого месяца, он распределял кое-что между своими подчиненными, а те, в свою очередь, являлись для паразитов, шастающих неподалеку, сигнальным флажком: сюда ходить не стоит, раз менты охраняют, значит, тут все серьезно, лучше не митинговать, с проверками не лезть. Да и проще, гораздо проще все было тогда, в год 94-й, когда повсюду было много наличмана, когда сколачивались состояния, а народ был глупым и наивным до прозрачности. Волки и шакалы имели ежедневную, ежечасную поживу, а лохи постепенно учились на своих ошибках. Разгоралось пламя будущей кавказской войны, и многие ожидали ее, как большой повод для наживы. В Москве чеченцы вели себя предельно дерзко, пытались «прикрутить» все, что плохо лежало, забивали стрелки со всеми подряд, стреляли и гоношились невероятно. На одной из таких стрелок какой-то боец с другой стороны ухлопал «капитана» из снайперской винтовки, а начальник отделения милиции прозрачно намекнул мне, что это менты начали среди братвы «санитарный отстрел», и я в очередной раз возблагодарил Бога, который отвадил меня от бандитской стези. «Пусть мудаки воюют друг с другом, а я буду тихо наживаться», – говаривал я в то время и вызывал старую деву, требуя выписку о состоянии нашего банковского счета, чтобы поскорей обналичить с него все, что там находится, и проконвертировать «деревянные» в «зеленые».
Итак, когда половина квартир была продана и дальнейший процесс их продаж не собирался останавливаться, я решил, что настало самое время, чтобы начать теперь уже серьезную и настоящую стройку. Все вокруг было нестабильно, доллар пер и пер вверх. И если в начале 94-го за него давали 1347 рублей старыми деньгами, то к концу года курс подрос примерно в три раза, а вместе с этим подросли и цены совершенно на все, включая, конечно, и строительные материалы. Оставаясь «в долларе», мне на рост цен было наплевать, а Блудову я отдал распоряжение больше в рублях оплату не брать:
– Возни получается много, мать их! На счет загони, перечисли, процент на обналичке потеряй… Хватит. Отныне только черная касса и никаких налогов в пользу государства, которое вот-вот развалится. Слыхали, что в Чечне творится? Да и про реформу денежную не первый месяц толкуют. Нельзя с рублями сидеть. С рублями окажемся в заднице.
…Деньги я теперь хранил на вокзалах в нескольких чемоданах: по одному чемодану долларовой наличности в каждой привокзальной камере хранения. Я по-прежнему был один и ходил пешком. Я никому не отстегивал и рассчитывал, что у меня как-нибудь да получится прожить эту жизнь долго и счастливо, не нажив серьезных проблем, а в случае чего генерал А-в поможет. Продав половину квадратных метров будущего дома, я объявил Рубену, что настало его время, и мы договорились встретиться и все как следует обсудить. К тому времени Рубен в своем «Центрпроекте» забурел окончательно, ездил на новом «Мерседесе» и курил сигары с золотым ободком. Возле него я смотрелся денщиком генерала, и официантка в ресторане, куда мы пришли обсудить первые шаги, выказывала всю свою халдейскую чайную привязанность исключительно Рубену, даже не глядя в мою сторону. Чуть забегая вперед, скажу, что такая тактика принесла ей невероятные чаевые, так как в конце нашего ужина, когда ею был подан счет (догадайтесь кому), я попросил ее задержаться, взял у Рубена портфолио с чеком, извлек из кармана свой пухлый кошелек и осчастливил официантку пятьюдесятью долларами, назидательно попросив ее запомнить, что далеко не все то золото, что на армянах (у Рубена на правой руке красовался большой перстень с бриллиантами) и блестит. Официантка выпала в осадок, Рубен смеялся, а я чуть не проклял себя за подобное, совсем не свойственное мне понтометание. Не мечите ничего, ни перед кем и никогда – это принесет вам не только уважение в глазах окружающих, но и подарит долгие годы спокойной жизни.