Энтомолог: Он держал в руке чудо-солнышко…
Сотрудник ПСП: Откуда исправляемый взял это устройство?
Энтомолог: Выкрал его из Спецкорпуса. Мы там используем чудо— солнышки в лампах дневного света.
Сотрудник ПСП: И что, любой исправляемый может вот так просто извлечь чудо-солнышко из лампы?
Энтомолог: Нет! Конечно же нет. Лампы расположены высоко. Кроме того, чтобы отвинтить панель и вытащить чудо-солнышко, нужен специальный инструмент.
Сотрудник ПСП: Тогда как же, по-вашему, исправляемый Зеро достал чудо-солнышко?
Энтомолог: Понятия не имею. Возможно, у него был сообщник. Не знаю. Почему, собственно, вы спрашиваете об этом меня, а не службу безопасности Дома? Пусть они покажут вам запись с видеокамер Спецкорпуса.
Сотрудник ПСП: Мы полагаем, что у нас есть основания спрашивать вас. Охрану мы уже опросили. И запись с видеокамер просматривали. Там все чисто — если, конечно, не считать тех тридцати минут накануне пожара, в течение которых камеры в силу невыясненного технического сбоя были отключены. Вы, кстати, хорошо разбираетесь в технике?
Энтомолог: На что вы намекаете? Я хорошо разбираюсь в своем деле. В насекомых.
Сотрудник ПСП: Что ж, вернемся к пожару. Как именно произошло возгорание чудо-солнышка?
Энтомолог: Понятия не имею! Исправляемый Зеро держал чудо-сол— нышко в руке, а потом просто… вспыхнул. Я не знаю, почему это произошло. Чудо-солнышки не взрываются просто так. Для этого нужен очень сильный удар.
Сотрудник ПСП: Я в курсе. И удара не было?
Энтомолог: Не было.
Сотрудник ПСП: Как же вы объясняете для себя случившееся?
Энтомолог: Я… не знаю. Может быть, Живущий явил нам чудо. Уничтожил того, кто не является Его частью.
Клео
Блестящий песок хрустит под ногами. В отличие от многих я люблю прогулочные маршруты: пешая ходьба в первом слое помогает поддерживать себя в форме. По крайней мере, я не вешу восемьдесят кг, как большинство женщин, которые приходят на фестиваль потрясти своими рыхлыми телесами…
Он идет за мной от самого фестивального комплекса. На площади Золотого Сечения пусто — кроме нас и этого идиотского кулака, здесь больше никого нет… Не люблю конкретное искусство. клео: зачем тебе понадобилась личная встреча? эф: чтобы задать личный вопрос клео: личный вопрос можно задать и в глубоком слое эф: в глубоком слое я не буду видеть твое лицо клео: а зачем тебе?!
Он отвечает вслух, с выключенным «болтуном», — его голос, не искаженный устройством, кажется неприлично живым:
— Чтобы понять, насколько искренним будет ответ. клео: бред! при чем тут лицо??
Он молчит. По его лицу уж точно ничего не понять. Как же я завидую его маске.
клео: ну, что за вопрос?
— Тебе известен состав инъекции? Той, что использовалась в эксперименте с направленным лучом Лео-Лота?
— Это допрос?
— Нет. Ты же видишь. Устройство для ведения бесед выключено.
— Тогда изоп. Почему ты считаешь, что я отвечу?
— Потому что у меня в памяти хранится парочка документов. И если я перешлю их руководству, ты пойдешь под следствие.
клео: могу я ознакомиться с документами, прежде чем отвечать? эф: конечно
— Только вопрос я теперь поставлю иначе, — добавляет он вслух. клео:???
— Состав инъекции?
клео: я не сказала, что знаю эф: а зачем говорить
Он приближает свое зеркальное лицо к моему, чтобы я видела свое отражение.
— У тебя выразительная мимика, Клео.
Он отворачивается и идет через площадь, шурша золотистым песком.
Привет, клео!
у вас появилось одно новое сообщение от друга открыть сообщение сейчас?
да нет
от кого: эф
кому: клео
тема: без темы
текст: без текста
прикрепленные файлы: Kleo.doc; Juk.doc
Не оборачиваясь, он машет мне рукой.
эф: извини если что
Эф
— Мне холодно, — говорит Эф. — Не стоит мне больше спать на снегу.
Он плохо выглядит. Хуже, чем два дня назад. Тогда мне даже показалось, что отек начал потихоньку спадать, но, наверное, я просто не разглядел при плохом освещении — у меня были только восковые вонючие свечи, раздобытые в «Мегаполисе». Теперь, когда я наконец приладил к решеткам рождественскую гирлянду с крошечными чудо-солнышками и клетка захлебнулась золотистым сиянием, смотреть на него просто страшно.
Правый глаз заплыл почти полностью, левый кровавой щелкой мерцает в складке синюшных век, как моллюск в приоткрывшихся от жары створках раковины. Его волосы слиплись от пота, крови и гноя в смешной хохолок, губы высохли и растрескались. Он не ел и совсем не пил витакомплекс, который я ему оставлял: белая бутылочка и пакетик с сухой едой остались нетронутыми. Гематома расползлась по лицу неровным пятном — точно сок от раздавленных внутри черных ягод, просочившийся через кожу. Сама рана — вверху лба, ровно по центру — выглядит не так уж и плохо и как будто бы заживает… Но от нее идет плохой запах. Запах гнилого сыра.
— Обработаем рану, — говорю я, раскрывая аптечку.
— Не надо. Просто приложи к ней немного снега.
— Сейчас лето, Эф.
Он слабо усмехается сухими губами:
— Кого ты пытаешься обмануть, Цербер? Тут все в снегу. Ты сам стоишь по колено в сугробе.
В первые пару дней он скулил от боли и часто терял сознание, но в остальное время мыслил более-менее ясно. Теперь он бредит почти постоянно. Он принимает меня за Цербера. В редкие моменты просветления интересуется, кто я и где мы, но не может сосредоточиться на ответе.
— Запрос в СТП, проверьте подключение к социо… Я не вижу друзей из списка…
Я вкалываю ему жаропонижающее. Вливаю ему в рот несколько густых глотков витакомплекса. Обрабатываю его рану и меняю повязку. Эф не сопротивляется и даже не стонет, как будто ему больше не больно.
— Холодно, — повторяет он.
Я накрываю его еще одним пледом. Плюс двадцать пять снаружи — а тут, в клетке, наверное, и все тридцать, — но Эф действительно трясется от холода.
— Неужели он бросил нас замерзать? — в его голосе отчаяние и обида.
— Кто «он»? — Мне становится любопытно.
— Живущий, кто же еще. Ведь это он прислал нас сюда искать антивирус… Отсутствует подключение к социо… Но он прав. Теперь мы заражены и представляем угрозу. Нам лучше не возвращаться до паузы… Не вижу друзей из списка… Кристаллическая структура снежинки — источник инфекции. Не удивительно, что антивируса до сих пор нет. Такая гармония, что любой снеговик может стать предателем…
Полагаю, дело не только в ране и лихорадке. Он сходит с ума, потому что у него нет подключения. Он как термит-воин, которого пересадили в отдельный контейнер.
Лицо Эфа покрывается бисерной пленкой пота. Бисерины медленно набухают… Я трогаю его лоб ладонью — уже не такой горячий, укол начинает действовать — и смотрю на свою мокрую руку. Кожа на его лбу такая багровая, что даже странно, как из нее может сочиться что— то прозрачное.
— Где я? — спрашивает меня Эф.
Я отвечаю:
— На территории старого зоопарка. Сидишь в клетке, в которой когда-то жила пара орангутанов.
Это чистая правда. Так написано на табличке.
— Кто ты? — спрашивает меня Эф.
Я отвечаю:
— Друг.
Это вранье.
— Я не вижу список друзей, — растерянно говорит он. — Куда делся список моих друзей? Я не помню их имена… ты сказал, что здесь кто— то жил?…
— Орангутаны.
— Я не помню, кто такие орангутаны…
— Древесные человекообразные обезьяны. — Я бойко открываю ви— кипедию во втором слое. — Обитали вплоть до начала нашей эры в дождевых лесах древних островов Борнео и Суматра, на территории нынешнего региона АЗ-б. Большая часть популяции истреблена во времена Великого Сокращения, остальные вымерли в результате миграции в регионы с неподходящим климатом…
Он слушает меня так прилежно, приоткрыв рот, что мне становится стыдно. Не стоило над ним издеваться.
— А мой богомол?…
— Я кормлю твоего богомола.
— Ты Цербер, да? У меня что-то с памятью, — говорит он. — Отсутствует доступ. Я не могу залезть к себе в память.
В который раз за те дни, что я держу его здесь, у меня возникает почти непреодолимое желание вернуть ему то, что я у него отобрал и что мне не особенно нужно. Его друзей, его сериалы, его удовольствия, его игры, его рассылки. Волшебный сундучок с его памятью и рассудком. Но поздно. Слишком далеко все зашло.
Слишком далеко я зашел…
— Я все понял. — Эф смотрит мне прямо в глаза своим мутным кровавым глазом. — Добей меня.
Его голос звучит спокойно, почти обыденно, а лицо впервые за много дней совершенно осмысленное.
— Просто добей. Еще один удар в голову.
У меня возникает противное чувство, как будто кто-то копается в моих волосах. И ползает по спине. Автодоктор тут же врывается в черепную коробку с полезными комментариями: возможно, ваши инстинкты подсказывают, что вам угрожает опасность: зафиксированы обширная пилоэрекция и выброс адреналина. Пилоэ— рекция?.. Википедия послушно пузырится определением: рудиментарный рефлекс, сокращение гладкой мускулатуры волосяных фолликулов, в результате чего приподнимаются волоски. При реакции на опасность поднятая шерсть делает животных внешне более массивными и придает устрашающий вид… Вспыхивает наглядная иллюстрация: какой-то зверек, похожий на сердитый меховой шар…
Весь этот шум. Все эти вспышки, пузыри, голоса, окошки, ячейки. Бесконечная вечеринка внутри моей головы. Толпа благонамеренных незнакомцев, они отвечают и спрашивают, говорят и показывают, перебивают и клянчат, они зовут на прогулку, навязываются в друзья, разглядывают мои сны и мурашки, они со мной неотлучно… Яппп, как же они меня утомили! А вот напротив меня сидит человек, который без них нежизнеспособен…. Опасность? Чем может быть опасен для меня этот оскопленный калека — даже если у него на мгновение прояснилось в мозгах?.. Так что — нет, моя пилоэрекция не от страха. Расскажи-ка мне, автодоктор, а не бывает ли пилоэрекции от стыда? От раскаяния? От чувства вины и отвращения к себе самому?
автодоктор: в крайне редких случаях
Ну, тогда, перед тобой редкий случай. Крайне редкий. Я бы даже сказал — единичный.
Эф смотрит исподлобья, странно наклонив голову, точно собирается кинуться на меня и боднуть.
— Я ведь ранен, — с непонятной радостью констатирует он.
До меня вдруг доходит, что значит этот его сосредоточенный взгляд: он вовсе не смотрит на меня, он разглядывает свое отражение в моем зеркальном лице. Свой синяк, свой заплывший глаз и повязку на голове…
Он ощупывает свою рану через повязку, нажимает на нее двумя пальцами несколько раз, как-то слишком уж грубо и резко, и каждый раз изумленно охает, точно его удивляет, что это может быть больно.
— …Я ранен прямо в социо-спот. Это ты меня так?
Я смотрю в его недоступный слезящийся глаз, долго смотрю, пытаясь понять, почему в его голосе снова звучит это странное ликование, но его глаз не выражает ничего, кроме терпеливого ожидания ответа, и я отвечаю:
— Да, Эф. Это я тебя так.
И что теперь? Он спросит, за что, он пообещает, что меня внесут в Черный список, он придет в ярость, он попытается изувечить меня в ответ, он будет требовать подключения, врача и подробностей. А я скажу, что он сам виноват, скажу, что мне жаль, что мне очень жаль, но мне не оставили выбора, скажу «извини», а потом, наверное, сделаю то, что он просит. Добью его. Еще один удар в голову. Ну, может, два или три. Не вечно же его здесь держать.
Вместо этого он говорит:
— Ну ты крут. Да ты просто мастер!
Он говорит:
— Эта новая игра — это же просто снос башни! «Бандитский первый слой», да? Так она называется? Реальный смертинетник!
Он говорит:
— Нужно срочно отправить благодарность в Сообщество Геймрайте— ров. Молодцы ребята! Я даже не сразу понял, что сижу в пятом слое… Полная иллюзия первого! И визуально, и по болевым ощущениям, и… Цербер, ты заценил? Сенсорная симуляция круче, чем в люксурии, да? И особенно эта фишка с разбитым социо-слотом, — он снова тычет себя пальцами прямо в рану, морщится от боли и восторга. — Квин, я был просто уверен, что реально отключился от социо! Догадался, только когда увидел свое отражение… — Он смеется и тут же давится хриплым кашлем: —…Отбивная вместо лица и без маски, не очень правдоподобно, да?.. Ну и тут до меня дошло: алло, если социо-спот отрубился, почему же цереброн не дублирует… И этот снег… Он ведь тоже своеобразный сигнал… тревоги… что-то я… сбился… о чем я сейчас говорил?
Он смущенно озирается. Облизывает пересохшие губы. Таращится на меня глазом-моллюском, доверчиво, в ожидании подсказки.
Кто я такой, чтобы отнимать у него последнее утешение? Объяснять термиту, что теперь он сидит в отдельном контейнере? Термит хочет верить, что по-прежнему строит вместе со всеми термитник. Так что я подсказываю:
— Ты говорил, что тебе нравится эта игра. «Бандитский первый слой». Все очень правдоподобно.
— Да, точно! — Он снова счастлив. — Игра. Ну, я, короче, сдаюсь. Один ноль в твою пользу. Никак не разберусь, где тут эскейп… Так хитро все сделано… Давай-ка добей меня. Кажется, отсюда иначе вообще не выйти.
— Ты прав, — говорю. — Иначе не выйти.
Все хитро сделано.
Зеро
В первый раз это был Лисенок. За год до пожара. Он подошел ко мне на Доступной Террасе и долго, влажно смотрел своими глазами цвета гнилой картошки. Пока я не понял, что он пытается говорить со мной во втором слое, и не отшил его:
— Не получится. Я совершенно асоциален.
Я отвернулся от него и пошел вдоль рядов питомцев, но Лисенок зачем-то поплелся следом. Я несколько раз менял направление, но он пря— мо-таки увивался за мной, будто муха за помойным ведром, так что я снова повернулся к нему:
— Ты чего, Лис?
Взгляд у него был настолько бессмысленный — даже для него, — что мне пришлось взять его за плечо и встряхнуть.
— Э, Лис! Тебе чего надо? Говори вслух!
— Привет. Это. Я, — медленно, с явным усилием выдавил из себя Лисенок.
— Я знаю, что это ты. Лис, ты что, болен?
— Нет. Я. Не. Лис.
— Погоди, сейчас позову куратора…
— Нет. Нет. Нет. Нет.
— Эй, успокойся…
Впрочем, он и так казался абсолютно спокойным. Даже слишком спокойным.
— Просто молча. Следуй за ним.
— За кем?!
— За Лисенком, — сказал Лисенок.
— Почему ты говоришь о себе в третьем лице?
— О себе, — еле слышно шепнул Лисенок и направился к выходу с Доступной Террасы.
Движения его были медленными и до странности плавными, как будто он шагал под водой. Все это выглядело так дико, что я пошел следом. Молча.
Мы неспешно проплыли по коридору, вышли во двор, пересекли его и вошли в Спецкорпус. На входе нас обыскали; охранник вытянул откуда-то из-под одежды Лисенка обгрызенный карандаш, потряс перед его носом:
— Пишущий предмет — это зачем?
— Зачем. — Лисенок уткнулся картофельными глазами в пишущий предмет и подвис.
Некоторое время он стоял неподвижно, приоткрыв рот и не моргая, полностью погрузившись в созерцание. Казалось, он внимательно изучал следы от зубов на деревянной поверхности, пытаясь при этом постичь глубинную карандашную суть, его предназначение и смысл.
— Он что, однослойный? — охранник кивнул на Лисенка. — Недоразвитый, вроде тебя?
— Альтернативно одаренный, — ответил я. — Вроде меня. Очень любит рисовать.
— С пишущими предметами в Спецкорпус нельзя. Это… — охранник потряс в воздухе карандашом, зрачки Лисенка послушно заметались из стороны в сторону, — это — нарушение. К кому вы шли?
— На минус второй, — неожиданно бойко отрапортовал Лисенок. — Навестить Крэкера как он там ему наверное скучно нашему другу совсем одному пропустите пожалуйста.
— Ваш Крэкер давно уже полный овощ, ему не скучно. А ты нарушитель. У тебя пишущий предмет. Но я сегодня добрый. Я вас пропущу, если ты… — охранник ткнул пальцем в Лисенка, — мне споешь. Под запись. А я выложу на фрик-тьюбе. А то у меня там рейтинг стал падать… Ну, пой.
— Что петь?
— Давай что-нибудь из «Фестивальных страстей».
— У нас заблокированы «Фестивальные страсти», — поразмыслив, ответил Лисенок.
— А, ну да. Тогда из «Вечного убийцы».
— Кто охраняет твой всегда спокойный мирный со-о-он?.. — затянул Лисенок. — Э-то пла-нетарники! Кто не забудет никогда закон он есть закон? Э-то пла-нетарники! Кто больше всех всегда готов на помощь вдруг прийти-и-и? Это пла-нетарники! Кто видит семь слоё-о-ов и кто всегда гото-о-ов стабильность и гармонию спасти-и-и?..
На «спасти» Лисенок взвизгнул и дал петуха. Охранник благодушно захлопал в ладоши.
— Молодец, хорошо спел. Теперь скажи, кто ты и сколько тебе лет. Зрителям фрик-тьюба будет интересно.
— Я Лисенок. Мне двадцать восемь лет. Я живу в исправительном Доме. Раньше я был преступником, но теперь у меня маленький КПУ, так что я совсем скоро исправлюсь.
— А скажи еще, сколько слоев ты умеешь держать одновременно?
— Один, — отчитался Лисенок. — А иногда полтора.