— Хекматияр прямо заявил: «Войду в город, первое, что сделаю, перережу горло всем русским». А сейчас он подтягивает артиллерию на склон горы, собирается обстреливать Кабул. И первой целью станет наше посольство.
Шаров опустил глаза к полу:
— Извините, что приношу говно, но вы должны это знать.
— Ну, и что дальше? — раздражённо спросил Погосов, выходя из-за стола и нервно прохаживаясь по кабинету. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Благодаря тебе, знаю, спасибо. И как я могу этому помешать?
— Никак, — Шаров пожал плечами. — Поэтому надо ставить перед Москвой вопрос о срочной эвакуации посольства.
Погосов, подходящий в это время к окну, остановился, круто по-военному развернулся и удивлённо уставился на него. Вспышку гнева Погосов подавил, но ответил с прежним раздражением, глядя в глаза Шарову:
— Умный ты больно! Ты знаешь, что в Москве творится? Союзной власти больше нет — сломана, российской еще нет — создается. Я всегда одному Хозяину подчинялся. А в последнее время президентов было два, председателей правительства два, министров иностранных дел тоже два. И позиции у всех разные! Союзный МИД был за Наджибуллу, а российский считал, что он мешает нормализации обстановки в Афганистане! Как мне было работать?!
Шаров пожал плечами:
— Не знаю. Я не дипломат. Но думаю, надо объективно информировать тех, кто сейчас реально принимает решения. И ставить вопрос об эва-куации.
— Да, тебе легко говорить. А потом, если что пойдет не так, кто окажется виноватым?
— Те, кто оставил Наджибуллу без помощи, — сказал Шаров. — И моджахеды. Кто же еще?
Погосов погрозил ему пальцем:
— Ты дурачка из себя не строй! Прекрасно сам знаешь, как ищут крайнего: «Кто ударил во все колокола? Погосов. А подать сюда Погосова!» Не так, что ли?
— Так, — вынужден был признать резидент.
— Вот то-то! — кивнул посол. — Паникёры никому не нужны. — Он опустил голову и продолжил, но уже как будто не для разведчика, а для себя: — Меня в лучшем случае отправят на пенсию.
Шаров понимал, что Погосов прав: в России любят искать крайнего. И всегда находят, даже если его и нет.
— Лучше быть живым пенсионером, чем мёртвым послом! Через месяц-два обстановка станет катастрофической и момент может быть упущен… Хекматияр любит заживо сдирать кожу со своих врагов, — Шаров криво ухмыльнулся. — А нас он вряд ли считает друзьями!
Погосов, молча и невидяще, будто Шаров был прозрачным, смотрел сквозь него на стену с потертой деревянной отделкой. Через несколько секунд, выйдя, наконец, из тяжёлой задумчивости, он медленно произнёс:
— Ты помнишь, как американцы пытались освободить своё посольство в Иране в восьмидесятом?
Шаров ограничился кивком. О том, что он находился в центре операции «Орлиный коготь», знал только ограниченный круг лиц. Очень ограниченный. И одно из таких лиц находилось совсем близко, здесь, в Кабуле.
— Чего они добились? — продолжил Погосов. — Огромный ущерб, погибшие, позор на весь мир!
Шаров с досадой глянул в сторону окна, с нажимом сказал:
— Я не предлагаю объявлять тревогу и проводить второй «Орлиный коготь»! Но, по крайней мере, надо дать шифротелеграмму об осложнении обстановки. Пусть думают, готовятся…
Погосов долго молчал. Резидент знал его перенятую у первого и единственного советского Президента привычку долго обдумывать ответ на сложный вопрос. Со стороны это напоминало зависание компьютера. Пауза затянулась.
— А по своей линии ты что передал? — наконец спросил Погосов.
— Объективную информацию со своим анализом, — сказал резидент.
— Хорошо, подготовь текст таким образом, чтобы наши позиции сильно не расходились. Только без панических настроений! Я все равно отредактирую!
Шаров обозначил стойку «смирно» и кивнул:
— Есть! Настроения в шифротелеграмме будут самые героические…
Погосов внимательно посмотрел на него: не издевается ли? Но лицо Шарова непроницаемо.
— Ты прекращай ерничать и зубоскалить. Обстановка к этому не располагает.
— Есть прекратить зубоскалить!
— И вообще, лучше бы вы собрали информацию о перспективах развития военно-политической ситуации.
— Попробую, — кивнул резидент. — Однако это дело нелегкое.
— «Нелегкое»! — раздраженно бросил посол. — Тогда занимайтесь легким!
— Например?
— Выявляйте паникёров.
Шаров кивнул ещё раз и, сдерживая улыбку, спросил:
— Но что с ними делать будем? Если сейчас угрожать кому-то из наших людей высылкой на родину, завтра уже ничего не надо будет отслеживать — все начнут открыто паниковать. Сегодня это не наказание, а, скорее, поощрение. Тем более, невыполнимое.
Резидент сделал паузу, задумчиво посмотрел в потолок и, словно в побелочных трещинках ему открылась какая-то мудрость, сказал:
— Остаётся одно…
— Что?! — заинтересованно вскинулся Погосов.
Разведчик, серьёзно глядя в покрасневшие от напряжения глаза посла, тихо сказал:
— Расстрел паникёров у внешней стены посольства!
Не дожидаясь реакции, Шаров щёлкнул каблуками, развернулся и вышел из кабинета, тихо прикрыв дверь.
У посла Российской Федерации в Республике Афганистан Владимира Ивановича Погосова нервно дёрнулось правое веко.
— Совсем распустился! — сказал он. И неожиданно усмехнулся: — Расстрел у внешней стены, надо же! Юморок у него еще тот…
* * *На этот раз Шаров выехал в город в обычной европейской одежде: кожаная куртка, клетчатая рубашка, джинсы, кроссовки. Даже номер на своем рабочем «мерсе» менять не стал. Так с посольским номером и подъехал к базару Чар-Чата. Объехал его с северной стороны, где в тупиковом переулке между торговыми рядами и жилым кварталом находилась обитель агента, который в секретной документации резидентуры проходил под псевдонимом Дуканщик.
Узбек по национальности, агент действительно был дуканщиком. Родился в Ташкенте, восьмилетним мальчиком родители вывезли его в Афганистан, он занялся торговлей и с тех пор заметно «поднялся». Может, сыграли роль личные способности, а может, товар, которым он торговал.
Продавал Дуканщик, конечно, не арбузы, не парфюмерию и даже не японскую радиотехнику, а оружие. Причем не легкое стрелковое, хотя пистолеты, винтовки и автоматы в ассортименте его лавки имелись, не они приносили основной доход. Он специализировался на крупнокалиберных пулеметах, зенитных установках, ручных гранатах и реактивных гранатометах, зенитно-ракетных комплексах и минах. Когда они познакомились (а со стороны Шарова это было целевое знакомство для последующей вербовки), Дуканщик сделал встречный подход, пытаясь склонить резидента к посредничеству между ним и командованием советских войск во взаимовыгодных торговых операциях с тяжелой военной техникой — бэтээрами, танками, орудиями. В общем, он сам пытался завербовать Шарова и очень обозлился его неуступчивости, даже угрожал поначалу…
Но потом все устаканилось. Как-то ночью дуканщика, который еще не был Дуканщиком, задержали хадовцы: у схваченных накануне моджахедов изъяли купленные у него ПЗРК [13]«Стингер» и несколько противопехотных мин. Дело было плохо: методы дознания ХАД [14]мало отличались от методов моджахедов, и они вполне могли содрать с дуканщика кожу: ПЗРК и мины — это не просто оружие, а оружие, направленное против шурави! Деваться было некуда, и он использовал единственную возможность спастись: попросил позвонить уважаемому шурави Шарову. А через несколько часов вышел из застенков ХАДа целым и невредимым, но уже подписавшим обязательство о сотрудничестве Дуканщиком. Впоследствии этот неприятный эпизод вроде как забылся, и они стали вроде как друзьями.
Шаров подъехал к въезду в переулок. Поперек дороги стояла пустая телега, на которой сидели два узбека в халатах. Один совсем молодой, с розовыми гладкими щеками, второй постарше и с бородой.
— Салям алейкум, — сказал Шаров. — Я к Муатабару.
Стражи переглянулись. Младший, подхватив автомат, выпрыгнул из телеги и побежал в переулок. Старший демонстративно положил на колени автомат и хмуро следил за каждым движением неожиданного гостя. Через несколько минут молодой охранник вернулся, улыбаясь, что-то сказал напарнику, тот подскочил, и они вдвоем оттащили телегу в сторону, освобождая проезд.
Шаров заехал в переулок. Здесь располагалась лавка Дуканщика, в которой уже не водились мины и ПЗРК. Прямо за ней начинался длинный и высокий глинобитный забор с металлической калиткой, аккуратно выкрашенной зеленой краской. За забором находился дом Дуканщика. Рядом и напротив жили его многочисленные родственники и близкие друзья. Это была настоящая узбек-махалля [15]. Посторонний не войдет сюда, а злоумышленники всегда получат достойный отпор.
Возле дукана стоял молодой мужчина в камуфляже, заросший по самые брови черной щетиной. Он не отпускал бороду и вроде бы не брился, потому что растительность на лице всегда находилась в одном состоянии. Как ему это удавалось, резидент не знал.
— Как дела, Али? — спросил Шаров. — Где хозяин?
— Аллах милостив, дела идут хорошо. Хозяин сейчас выйдет, — исчерпывающе ответил телохранитель и, поправив висящий на плече автомат, скрылся в лавке. Очевидно, он хотел убедиться, что Шаров приехал один.
Через минуту действительно вышел Дуканщик. Это был невысокий пятидесятилетний мужчина, плотный, с аккуратно подстриженной бородкой и маленькими, глубоко посаженными глазами. Они всегда буравили собеседника, как будто хотели просверлить его насквозь и рассмотреть, о чем он думает и что замышляет.
— Салам алейкум, Муатабар, — почтительно поздоровался Шаров.
— Алейкум салам, — не менее почтительно ответил Дуканщик. От него исходил запах хорошего одеколона, что, в общем-то, не было характерно для местных жителей. И одевался всегда очень аккуратно, предпочитая традиционную одежду: халат, чалма, шаровары, остроконечные сапожки из мягкой кожи. Халаты всегда новые, выглаженные, иногда с золотой отделкой. В Европе его назвали бы франтом, щеголем, но здесь таких слов не употребляли. А сам себя он считал баем. Богатым, сильным, независимым. И вел себя соответственно.
— Как дела, Саша-ака? — спросил Дуканщик. Он всегда был невозмутимым, но сейчас в голосе проскользнуло волнение.
— Хорошо, я достал, что обещал, — ответил Шаров и протянул агенту коробку с ампулами.
— Это последний курс. Когда проколете, я снова привезу нашего доктора. Он сказал, что все будет в порядке, но я хочу, чтобы он снова осмотрел твоих и убедился в их полном выздоровлении.
— Спасибо, Саша-ака, — с благодарностью кивнул Муатабар. — Я твой должник. Здоровье и жизнь жены и сына — это очень важно. Ничего нет важнее этого. Как ты считаешь?
Замполиты и парторги всегда учили, что самое важное — это партия и Родина. Но Шаров не стал спорить.
— Согласен.
— Зайдем в дом, хочу тебя угостить, — как всегда, предложил Муатабар.
— Спасибо, в другой раз, — как всегда, отказался Шаров. И, оглянувшись по сторонам, спросил: — Здесь нет лишних глаз и ушей?
— Нет, — ответил Дуканщик. — Здесь все — мои родственники, друзья, я всем доверяю свою жизнь и жизнь своей семьи.
— Хорошо, — Шаров кивнул. — Что будет дальше с Кабулом?
Муатабар понизил голос и тоже оглянулся по сторонам:
— Ясно, что… Начнется большая война между полевыми командирами. Ведь только на словах они — братья и только на словах борются за общее дело. На самом деле, у каждого свой интерес. Каждый хочет стать хозяином Кабула. Это первый шаг к власти над страной. А потом надо делать второй шаг и третий.
Шаров молча ждал продолжения.
— Конечно, сильнее всех — Дустум, — сказал Дуканщик. А он знал, что говорит, ибо имел прямое или косвенное отношение к снабжению оружием всех полевых командиров. — И Шах Масуд тоже очень силен. Я думаю, они и станут хозяевами города. Правда, Омар Осторожный тоже рвется сюда. У Омара не хватит сил для борьбы с ними, но он умеет договариваться, и у него хорошая репутация. Возможно, эти двое возьмут его в свою компанию. А вот Хехматияра — вряд ли. Его все ненавидят. Я думаю, его не пустят в город, а если и пустят, то только через большую кровь. Но вряд ли он справится с Дустумом и Масудом…
— Спасибо за информацию, Муатабар, — кивнул Шаров. — До новой встречи.
— Да хранит тебя Аллах, — ответил Дуканщик.
Тульская дивизия ВДВ
— Да что они там все, с ума посходили?! Куда все катится? Где власть, где сила?!
Василий Васильевич с раздражением выключил телевизор: утренние новости основательно завели его. Как, впрочем, заводили дневные и вечерние. Он вышел на кухню, где жена возилась с завтраком, резко, со скрежетом по полу, придвинул табуретку, сел. Вид у него был усталый, небольшие усы встопорщились.
— Успокойся, Вася, — увещевающе произнесла Нинель Ивановна. — Зачем сам себя накручиваешь? Или мне разбить этот ящик?
— Да телевизор-то при чем? Разве из-за него в стране раскол и разброд? Пустая говорильня — слова вроде верные, а дел, результатов никаких! Шатаются из стороны в сторону, центральные и местные власти грызутся меж собой, как коты по весне. Новые эти, демократы, вроде как с американцами заигрывают, старые, коммунисты, готовы отбуксировать все назад, царьки местечковые страну на удельные княжества разорвать хотят. Везде демонстрации, митинги, все чего-то хотят, что-то требуют. Союз развалили, теперь Россию вот-вот развалят! А телевизор только показывает… Неча на зеркало пенять, если рожа крива!
— А ты, Вася, не смотри в телевизор, ты лучше в холодильник погляди! Чем тебя кормить? Чем о московских страстях болеть, скажи лучше, когда довольствие принесешь!
— Когда выдадут, тогда и принесу, — недовольно пробурчал хозяин. — Мы, что ли, одни сидим без денег? Паек дают, и то хорошо.
Ветров быстро съел привычную яичницу, задумчиво поболтал ложечкой в чашке с жидким чаем.
— Не в нас дело, мать, мы с тобой люди, ко всему привыкшие. Потерпим. Я про страну думаю. Как бы не просрали страну-то!
— Вася, вот лично ты что-то изменить можешь? Нет! Так зачем себе нервы трепать?
Василий Васильевич помолчал, потом тяжело опустил кулак на стол:
— Неправда твоя, мать! Прикажут, я со своими парнями много чего изменить смогу!
— Вот именно, когда прикажут! Ты солдат, твое дело приказы выполнять.
Он встал:
— Спасибо, мать! Только есть люди, которые должны отдавать эти приказы! У них уровень ответственности другой, звания другие, оклады… А они сидят и не чешутся!
— Так чего ты на меня орешь? На них и ори…
Василий Васильевич опомнился и понизил голос:
— Извини, мать. Ладно, пойду собираться.
Сборы были недолги. Через десять минут Ветров с расчесанными усами, в выглаженной подполковничьей форме и начищенных до зеркального блеска полуботинках вышел из подъезда блочной пятиэтажки и сел в старую «Волгу» с рядовым за рулем.
— Давай в часть, Сережа! — поздоровавшись, сказал он.
Со скрипом включилась передача, «Волга» тронулась с места и через десять минут подкатила к части.
У КПП было необычно оживленно. Прямо под ступенями стоял крутой черный джип с номерами северо-кавказского региона. Рядом, будто подтверждая принадлежность машины, грузный представительный кавказец средних лет разговаривал с лейтенантом милиции. Здесь же стоял сине-желтый «УАЗ», возле которого переминался с ноги на ногу милицейский сержант с рацией в руке. Чуть в отдалении беспорядочно сгрудились три старые иномарки с наглухо затонированными стеклами. Вокруг них курили и громко возбужденно разговаривали черноволосые молодые люди. У входа в КПП высокий штатский в очках, при галстуке и с папкой под мышкой разговаривал с прапорщиком, на руке которого была надета повязка «Дежурный по КПП».
— Что здесь происходит? — командным голосом спросил Ветров, выходя из своей «Волги».
Увидев начальника, прапорщик с облегчением показал на него рукой, и высокий тут же сбежал по ступенькам к подполковнику.
— Вы командир?
— А вы кто? — задал встречный вопрос Ветров и обвел рукой скопление машин и людей. — И что все это означает?
— Я адвокат. Я представляю интересы моих доверителей.
Высокий показал на представительного кавказца. Тот солидно кивнул и тоже подошел поближе. Милицейский лейтенант сделал несколько шагов и остановился. Вид у него был индифферентный: то ли он поддерживает этих людей, то ли просто стоит и наблюдает за порядком.
— Представляйте сколько хотите, — сказал Ветров. — Но здесь не суд, а воинская часть. Что за митинг возле воинской части?
Услышав слово «митинг», милиционер озаботился и быстро отошел к своей машине.
— Вчера ваши солдаты наших ребят избили, товарищ командир, — вмешался кавказец. У него были гладко выбритые щеки, аккуратно подстриженные усы с проседью и заметно выпирающий из-под пиджака живот. Держался он солидно, и было видно, что ему привычно вступать в переговоры с начальством.
— Ни за что избили, товарищ командир. Просто так напали в парке… Я председатель землячества, это же не дело. Вы посмотрите, что с ними сделали…
Председатель землячества сделал жест рукой, и из джипа нехотя вылезли три молодых человека. У одного, с редкой бородой, была забинтована голова, у второго — рука в гипсе, у третьего распухли разбитые губы.
— Вот, пожалуйста! — Председатель развел руками и поднял очи к небу. — Расул говорить не может: у него челюсть сломана. Да и у других не лучше. Разве это дело? Так не принимают гостей!