– Я тут ни при чем.
– В газете пишут, что поблизости нашли воротничок священника.
– А в воротничке священник нашелся?
– Нашли только воротничок, мистер Лэнсинг. Поблизости. Я всегда говорю, что если девушка не может доверять преподобному, то кому же ей себя доверить?
– Вы совершенно правы, мисс Рэттинген, жизнь так трудна для вас, женщин.
Он вышел из-за ширмы в халате.
– Тут вы в точку попали, мистер Лэнсинг. Взять хотя бы меня. По праву сказать, мне совсем не следовало бы этим заниматься.
– Вот тут, на мой взгляд, вы совершенно правы.
– Ну, положа руку на сердце, я этим взаправду не занимаюсь. Я хочу сказать, скорее в порядке одолжения, как я вам в свое время говорила. – Она повысила голос: – Я уже подмела и ухожу, мисс Лэнсинг.
– Хорошо! – крикнула Клодия.
– Я сейчас ухожу, мистер Лэнсинг, если вам ничего больше не нужно?
– Ладно, – согласился Клод.
Она ушла. Клод побрился.
– Завари чай, милый, я отчаянно опаздываю! – крикнула Клодия.
Заварив чай, он удалился в другую каморку, служившую Лэнсингам ванной комнатой.
Влетела Клодия с книгой в руке. Налив чашку чая, она прислонила книгу к чайнику и начала бормотать себе под нос. Потом, закрыв глаза, произнесла вслух:
– Слава Богу, мне не надо рисовать за завтраком, – фыркнул, входя, Клод. Пощекотав сзади шею сестре, он сказал: – Доброе утро, ясные глазки.
Не обратив на него внимания, Клодия продолжила:
– Великий малый наш Шекспир, помяни мое слово, – сказал Клод. – Ты не против, если я возьму чайник?
Махнув ему рукой, Клодия продолжала:
– Как раз бесконечные требования Бербеджа дать ему побольше коронных реплик и загнали Шекспира назад в Стэнфорд до срока. Подумать только, в каких-то сорок пять лет!
– Все в порядке, – сказала Клодия, облегченно захлопывая книгу. – Текст я заучила. – Она налила брату чаю. – Есть помидор, если хочешь.
– Спасибо. Полагаю, ты играешь Оливию. Сколько в тебе от Оливии сегодня утром? Во мне – уйма.
– Слава Богу, я способна заучивать слова. Некоторые девушки безнадежны. Мужчины, конечно, еще хуже. Дора просто ужасна. Разумеется, в современной пьесе это не важно: можешь выпалить вообще что угодно, но если споткнешься на Шекспире, тебе конец.
– Вовсе нет. Почему? Возьмем историческую пьесу. Генрих Девятый[63], часть шестая. В действии возникла заминка, и вы с Дорой остались одни и без слов на сцене. Неужели кто-то из Лэнсингов должен оставаться бессловесным? Нет и нет. Ты просто продолжаешь. – Он высосал сок из помидора. – Э… да. Вот так:
Тут Ричард Третий находит своего коня и галопирует дальше. Проще простого.
– Довольно неплохо. Я про то, что похоже вышло.
– Я же говорил вчера, что надо бы податься в драматурги.
– Правда вчера было весело? Она просто душка, верно? Мне она показалась очень милой. Думаю, очень любезно было с ее стороны сказать, что она представит меня любому, кто… – Ее взгляд упал на часы, и она вскочила. – Проклятие, я опять опоздаю!
Она скрылась в ванной.
Утром Клоду предстояло занятие по анатомии. Перед самым уходом он позвонил Хлое. После некоторой заминки Эллен сообщила, что мисс Марр принимает ванну и спрашивает, не хочет ли он что-то передать. Не сумев сымпровизировать что-то более членораздельное, нежели «Привет, милая», он сказал, мол, о, не важно, и мрачно вышел на Фулем-роуд.
В три пополудни из «Фортнум энд Мейсон»[64] в студию доставили большую корзину вишен. Адресована она была мистеру и мисс Лэнсинг, а вложенная карточка гласила: «Просто толика жизни от Хлои». Клодия решила, что это с ее стороны очень мило. Чрезвычайно мило. К счастью, она собиралась пообедать с Дорой, а потом идти смотреть какую-то пьесу, поэтому студия и вечер были в полном распоряжении Клода. Он сел набросать Хлое благодарственную записку. Получилось пространное письмо, испещренное мелкими рисунками, включая изображение картофелины на распутье. После такого она не сможет удержаться и позвонит сказать, как ее это насмешило.
Глава III
1
Издательство «Проссерс», куда поехал Барнаби, попрощавшись с Хлоей, было основано в 1870 году, о чем провозглашалось золотыми буквами над входом. Барнаби считал, что это доказывает, что «Проссерс» фирма не столько давно старообразованная, сколько старомодная. Если нельзя проследить свою историю дальше 1870 года, лучше уж вообще молчать о возрасте.
Надпись была детищем доктора Олвина Стрэнджа Проссерса. В 1868 году он заведовал душами в одном небольшом городке в центральных графствах и имел – наряду со степенью теологии неопределенного происхождения – страсть к сочинительству. Свою литературную карьеру он начал с толкования Библии для «школьников и прочих», увидевшего свет в серии увесистых томов. Его первым творением стало, как и следовало ожидать, «Толкование Бытия доктора Олвина Стрэнджа Проссерса». Полгода спустя за ним последовало «Толкование Исхода пера доктора Олвина Стрэнджа Проссерса, автора «Толкования Бытия»». Осознав (к тому времени, когда дошел до «Второзакония»), что львиную долю выручки загребает посредник, Проссерс выкупил права на свои предыдущие произведения и, перевернув воротничок, сам занялся издательским делом. Теперь целью «Проссерса» было не только толковать Библию, но донести ее прямо в дома людей. Была начата новая серия – первая из многих, которые шли с подзаголовком «Под личным руководством доктора Олвина Стрэнджа Проссерса». Двумя первыми и самыми успешными изданиями в ней были «Если бы Давид жил в Далвиче» и «Иосиф с Иеремия-стрит». Но раскупили даже последний (опубликованный, пока «руководитель был на отдыхе в Антиохии», и со временем изъятый из продажи) под названием «Хам в Хэмпстеде». К 1890 году творения Олвина Стрэнджа Проссерса в достаточной мере закрепились в умах читателей, чтобы именоваться просто «Проссерсами». За «Проссерсом о притчах» последовал «Проссерс о чудесах», а предшествовал ему «Проссерс о Казнях египетских». Все это подводило к великому труду, к которому (по позднейшей уверенности автора) он был предназначен с младенчества, – к «Полночным беседам Проссерса с усопшими». Беседы проходили весьма непринужденно. «Скажите, Иезекииль», – говорил, скажем, доктор Проссерс, и Иезекииль отвечал в максимально положенном ключе: «Внемли, о Проссерс». К несчастью, посреди беседы с Шадрахом, Мешахом и Абеднего, в которой, невзирая на численный перевес собеседников, он держался очень даже молодцом, доктора Проссерса постиг приступ головокружения, и хотя он оправился достаточно, чтобы объявить себя истинной и изначальной Багряной женой[65] и отписать в завещании свое имущество мистеру Глэдстону, премьер-министру, почившему несколькими годами ранее, он уже никогда не был прежним. Его смерть полгода спустя принесла облегчение его племяннику – и некоторые перемены в политике издательства.
Перемены, однако, вводились постепенно и разумно. Племянник не был ни дураком, ни лицемером. Личное руководство доктора Олвина Стрэнджа Проссерса было отныне для фирмы утрачено: более того, единственное посмертное творение великого человека, некоторое число разрозненных заметок для «Полночной беседы с Рахабом», едва ли годилось для публикации. Тем не менее имя Проссерса еще кое-что значило для читающей публики, а расположением публики не разбрасываются. В издательском ремесле не обязательно делать деньги на сенсационных беседах с мудрецами или прописных истинах веры. И следующим лозунгом «проссерсов» сделалось «Образование»: образование во всех областях знания.
И потому теперь с помощью Барнаби «проссерсы» несли с верхнего конца Чэнсери-лейн к домашнему очагу знания.
Сегодня в кабинет к Барнаби главный редактор Стейнер пришел с вопросом:
– Послушайте, Раш, вы на Уимблдон ездите?
– Когда есть билеты. Удовольствие не стоит очередей.
– У Долли есть билеты на следующую неделю. Она спрашивала, не отвезете ли вы ее. Вы говорили, что остаетесь в Лондоне, верно?
– Да. С радостью. В какой день?
Время от времени он обедал у Стейнеров. Долли была маленькой, светловолосой, пушистой и кругленькой и выглядела на двадцать лет моложе мужа. В «Правилах для жен» («Проссерс», 2 шиллинга 6 пенсов) говорилось: «Никогда не позволяйте мужу принимать вас как должное. Показывайте ему, что находите его друзей-мужчин привлекательными, и он поймет, что тоже должен стараться быть привлекательным для вас». Решив, что негоже сомневаться в советах «Проссерса», Долли ясно дала понять мужу, что находит Барнаби привлекательным, а Стейнер, догадавшись, что Барнаби влюблен в другую, ясно дал понять жене, что нисколечко не ревнует. Долли это разочаровало, зато дало их с Барнаби дружбе своего рода полную юмора свободу, которой радовались оба.
Время от времени он обедал у Стейнеров. Долли была маленькой, светловолосой, пушистой и кругленькой и выглядела на двадцать лет моложе мужа. В «Правилах для жен» («Проссерс», 2 шиллинга 6 пенсов) говорилось: «Никогда не позволяйте мужу принимать вас как должное. Показывайте ему, что находите его друзей-мужчин привлекательными, и он поймет, что тоже должен стараться быть привлекательным для вас». Решив, что негоже сомневаться в советах «Проссерса», Долли ясно дала понять мужу, что находит Барнаби привлекательным, а Стейнер, догадавшись, что Барнаби влюблен в другую, ясно дал понять жене, что нисколечко не ревнует. Долли это разочаровало, зато дало их с Барнаби дружбе своего рода полную юмора свободу, которой радовались оба.
– В четверг, – сказал Стейнер. – Вас устроит?
– О! Какая жалость.
– Заняты?
– Да. Проклятие! Как раз в этот единственный день.
– И поменять, наверное, нельзя?
«Можно ли? Стоит ли?» – быстро думал Барнаби. Как раз так с ним поступала Хлоя, а он с ней – никогда. Уговор с ней был для него священным. Они определенно условились провести четверг вместе, и это твердо значилось у него на повестке дня. Если пытаться поменять теперь, то придется позвонить и не получить ответа, и позвонить снова и услышать проклятый гудок «занято», а потом дозвониться, а она скажет, мол, не уверена, и захочет знать, с кем он выходит в свет и как выглядит Долли, а Долли уже обещала ему, все ждет и ждет и в результате не может найти кого-то другого… Нет, слишком уж все сложно. Да и какая разница, если у него будет четверг с Хлоей?
– Нет. Боюсь, что нет. Слишком все запутано. Проклятие, мне бы так хотелось. Передайте ей, ладно? И скажите, что мне очень жаль.
– Она тоже расстроится. Ну, придется ей найти кого-нибудь другого. Я ей скажу, что вы не можете.
– И привет передайте.
– Обязательно.
Барнаби работал в «Проссерсе» уже пять лет. Он собирался стать архитектором, он действительно был архитектором и, если верить государственному реестру, все еще архитектором являлся. Но какой толк просто сидеть в конторе и быть архитектором, если нет спроса на твои услуги тех, кто готов платить? Спроса на услуги Барнаби не было. Чтобы скоротать первые четыре года ожидания, он читал «Британскую энциклопедию», чтобы занять себя последний год, он написал небольшую книжицу «Как быть архитектором». Принятие последней к публикации в «Проссерсе» (после изгнания из нее всех острот) свело его со Стейнером и положило начало серии «Ваш мальчик». Том первый: «Ваш мальчик – архитектор», автор Барнаби Раш. Так случилось, что в печать как раз выходил монументальный труд Кардью «Архитектура через века», и Барнаби, совершенно безработный в том смысле, что вообще никогда не имел работы, предложил помочь с гранками. Предложение с благодарностью приняли. Постепенно в редакции стало подразумеваться, что мистер Раш просто ценнейший кладезь (так, во всяком случае, считали невежды) крайне специализированных знаний по самым разным вопросам. «Мистер Раш сегодня на месте? – спрашивал Стейнер. – Тогда спросите его. Он может знать». И так из «Барнаби Раш, член Королевского института британских архитекторов, известный архитектор» по осеннему списку, он – к моменту выхода весеннего – превратился в мистера Раша и ответственного редактора серии «Ваш мальчик».
Три года назад один выдающийся и удостоенный множества наград автор «Проссерса» вызвал Стейнера на уик-энд в Бершир, чтобы обсудить – по его выражению – проект величайшей значимости для мира науки. Стейнер, понятия не имевший, что значимо, а что нет в мире науки, зато питавший большую нежность к собственному саду по уик-эндам, велел поехать Рашу. Барнаби поехал.
Там была Хлоя.
(И конечно, Эллен.)
Вечером в воскресенье Хлоя повезла его в Лондон на своей машине, вела она по большей части одной рукой, и они поужинали вместе.
Это было три года назад. Сейчас ему было тридцать пять.
2
Герцог позвонил в понедельник. Эллен разговаривала с ним на равных.
– Минутку, – сказала она и, прижав трубку к животу, возвестила: – Герцог чего-то там.
Хлоя протянула руку за телефоном.
– Алло, Томми? Доброе утро, и как же вы сегодня?.. Уимблдон? Да, с радостью. В какой день?.. О! А когда вы будете уверены?.. О нет, в какой-нибудь день мы обязательно должны пойти… Хорошо, милый, позвоните мне завтра. Лучше в семь, и тогда я постараюсь быть дома. Нет, не могу обещать, но постараюсь пока оставить оба дня свободными, если смогу… Да, договоримся при встрече. До свидания, милый.
Повесив рубку, она сказала:
– Герцог Сент-Ивс.
– Это где-то в Корнуолле?
– Дай мне записную книжку.
– У вас в пятницу примерка.
– Знаю. – Открыв книжицу, куда заносила все дела и встречи, она села в кровати, постукивая карандашиком по зубам. – Думаю, тебе попозже надо будет позвонить портнихе и сказать, что я, возможно, заеду к ней в четверг… и удобно ли ей это. Ох, Боже ты мой, в четверг никак не получится, да и вообще там скорее всего еще ничего не готово. Можно попробовать рано утром в субботу… Когда у меня начало?
– Разве этого нет в книжке?
– Если было бы, я бы тебя не спрашивала. Позвони мистеру Уолшу и спроси, когда он заедет за мной в субботу, а потом позвони… Нет, подожди! Не надо. Проклятие, голова кругом идет. Я до шести утра сегодня не спала, а потом этот несносный человек позвонил в девять…
– Опять лорд Шеппи?
– Да. Ах, Эллен, я так несчастна!
– В чем дело, мисс Марр?
– Ни в чем. Во всем. Я приму ванну.
3
Барнаби провел уик-энд за городом. Его приглашали остаться до вторника, но не нашлось подходящего поезда, который привез бы его в Лондон раньше одиннадцати, когда он условился позвонить Хлое. Поэтому он вернулся в понедельник вечером.
В одиннадцать утра он позвонил Хлое и услышал короткие гудки. Вся корреспонденция Хлои сводилась к запискам и телефонным разговорам. Начало этому положили сами ее друзья, и скоро короткие гудки стали частью их повседневной жизни. Барнаби то и дело выслушивал их следующие три четверти часа.
Без четверти двенадцать очень сонный голос произнес:
– Алло! – А потом: – А, это ты.
– У тебя такой голос, словно ты только что проснулась, – сказал Барнаби.
– Ну да. Не мог бы ты позвонить чуть позже? Я заснула не раньше шести. А который сейчас час?
– Без четверти двенадцать.
– Господи помилуй, надо вставать! Эллен! – А потом Барнаби: – Я думала, ты собирался позвонить в одиннадцать.
– Я звонил. У тебя были короткие гудки.
– Ну же, Барнаби, надо было попробовать снова.
– Я пытался еще раз десять. Ты была очень занята.
– Я же тебе сказала, что спала. Ах да, вспомнила. Ложась спать, я сняла трубку. Люди звонят по утрам ни свет ни заря.
– Знаю. Иногда даже в то время, когда договорились.
– Эллен! Милый, я просто обязана сейчас встать. Ты не мог бы перезвонить через четверть часа? Ты ужасно обидишься?
– Ладно.
– Тогда до скорого, голубчик.
Барнаби собирался на крикетный стадион «Лордс». Матч начался в одиннадцать, Хэммонд должен был подавать. «Какого черта, – думал он, – мы не могли договориться обо всем в прошлый четверг? Так же, как мы с Долли условились бы, если бы поехали в Уимблдон? Зачем все эти бесконечные звонки?»
Он дал ей двадцать минут. Трубку взяла Эллен и велела подождать, мол, мисс Марр вот-вот подойдет. Она подошла пять минут спустя.
– Алло, дорогая, как ты?
– Я принимаю ванну.
– Ты из нее вышла или собираешься вернуться?
– Вышла. Разве нет, Эллен? Нет, не эти.
– Ну так что? – спросил Барнаби.
– Ты о чем, милый?
– О четверге.
– О! Ах да! Я как раз собиралась тебе позвонить, правда ведь, Эллен, собиралась? Голубчик, возможно, я говорю – возможно, придется перенести на пятницу. Ты ведь не очень будешь возражать?
– А когда ты будешь знать точно?
– Завтра. Просто, возможно, ну ты понимаешь, возможно, мне придется в четверг в три идти на примерку, а мы ведь собирались провести вместе целый день, верно? Ты ведь сам хотел, правда?
– Да.
– Мы могли бы только съесть ленч в четверг или провести вместе всю пятницу, как тебе больше нравится, дружочек.
– Конечно, я предпочел бы целый день.
– Так я и думала. Поэтому я стараюсь перенести примерку на пятницу, и если удастся, то наш день – четверг, а если нет, то пятница. Так тебя устроит, дорогой?
– А нельзя сейчас твердо договориться на пятницу, и тогда все уже будет решено, и тебе не потребуется утруждаться и что-то менять?
– Ах, милый, до пятницы так далеко! А кроме того я уже попросила портниху… Ты же ей звонила, правда, Эллен? Я думала, ты предпочел бы четверг – из-за крикета. Это ведь тебя устроит, милый?
– Конечно.
– Я тебе дам знать завтра. Когда ты позвонишь? В одиннадцать?
– Если не положишь трубку возле аппарата.
– Ах, милый! Ну извини, пожалуйста. Обещаю, что завтра так делать не буду и что я буду хорошей благонравной девочкой.