– Хорошо, милая. В одиннадцать.
– Это было бы чудесно. Как твои дела, дорогой?
– А… понемножку.
– Что сегодня делаешь?
– Думал поехать в «Лордс».
– Опоздаешь, верно ведь?
Сделав глубокий вдох, Барнаби сосчитал до пяти и сказал:
– Совсем чуть-чуть.
– Ну, наслаждайся, дружок. И обязательно позвони мне завтра. А теперь я просто должна идти одеваться. До свидания, милый.
– До свидания, дорогая, – отозвался Барнаби.
Он собирался позвонить Питеру и предложить завтра поиграть в гольф. У Питера была машина, и играть он соглашался только в Саннингдейле. А это означало, что выезжать надо не позже десяти. Теперь он будет привязан к Лондону до одиннадцати. «Я распоследний дурак, – думал он. – Что я с этого имею?» Он поехал в «Лордс». Когда он поднялся на трибуну, гремели долгие аплодисменты и Хэммонд уже возвращался в свою палатку.
К одиннадцати двадцати в четверг он снова дозвонился до Хлои.
– Ах, милый, – сказала она, – мне ужасно жаль, но завтра никак. Эта ужасная примерка в три…
– И поменять нельзя?
– Нет. В том-то и дело. Портниха не смогла поменять.
– Не важно, дорогая. Пятница ничуть не хуже.
– Ох, голубчик, я и в пятницу не могу! В пятницу у меня ленч с Томми. Если только можно назвать это ленчем, так, коктейли и несколько тарталеток. К двум мы должны быть в Уимблдоне. Я думала, ты говорил про четверг. Верно, Эллен? У нас всегда был именно четверг, милый… Помню, ты говорил…
– Да, но вчера, когда я тебе позвонил, ты сказала…
– Минутку…
Обмен репликами вполголоса на том конце провода.
– Извини, милый. Надо было кое за что расписаться. Милый, а нельзя нам провести целый день вместе на следующей неделе… Ох, наверное, у тебя уже отпуск закончится?
– Да. Но… давай тогда завтра просто встретимся за ленчем.
– Эллен! Подожди минутку, голубчик. – Последовала долгая пауза. – Ты еще тут, милый? Я просто смотрела в мою книжку, проверяла, удастся ли у нас просто ленч, но, кажется, никак не получается, дорогой. Утром у меня укладка, и сомневаюсь, что закончу до четверти второго. А сейчас я вижу, что примерка у меня в половине третьего, так что у нас окажется очень мало времени. А еще мне надо пойти посмотреть туфли, поэтому скорее всего я останусь вообще без ленча. Эллен! Золотко, сейчас я просто обязана принять ванну. Что ты будешь делать завтра? Играть в гольф или еще что-нибудь? Может, я тебе позвоню.
– Не уверен. Наверное, поеду за город.
– С кем-то, кого я знаю, или один?
– Минутку.
Барнаби быстро перенимал приемы. Положив трубку, он высунулся в окно и несколько раз с чувством произнес: «Да будь ты проклята!» Вернувшись, он сказал:
– Прости, дорогая, в дверь позвонили. Я просто обязан сейчас бежать. Позвоню тебе через день или два и договоримся о чем-нибудь на следующей неделе или еще на следующей. Если у тебя будет настроение. Пока.
Как он часто говорил себе, она была самой вероломной, лживой, бессовестной и эгоистичной лгуньей на свете.
Он набил трубку. Курить ему не хотелось, но надо же чем-то себя занять. «Женщины, – думал он, – наделены поразительным запасом глупости. Она пообещала провести четверг со мной, а затем выдает какую-то скорее всего специально заготовленную байку – у нее же целая библиотека истин и вымыслов под рукой, – и получается, что, дав обещание мне, она тут же – намеренно, заметьте! – условилась с парикмахером занять утренние часы и с портнихой – дневные. Скорее всего ложь. Скорее всего встречи запланированы на пятницу, а теперь она хочет ехать в Уимблдон с Томми. Кто, скажите на милость, этот Томми? Никогда о таком не слышал, а она всегда мне рассказывает. И она не понимает, что гораздо оскорбительнее бросить меня ради парикмахера с портнихой, чем – в особых обстоятельствах – ради другого мужчины. Разумеется, она встречается с другими мужчинами. Разумеется, она с ними на дружеской ноге. Если с Томми она познакомилась недавно, только естественно, что она хочет принять его первое приглашение. Особенно в Уимблдон… Кто не захотел бы? Если бы она меня попросила, то, разумеется, я поменял бы день. Но как она может делать вид, что хорошо ко мне относится? А сама способна перечеркнуть наш единственный день, наш единственно возможный день вместе, ради таких глупых пустяков, как укладка и примерка? Как бы ей понравилось (а у нее ведь гораздо меньше причин принимать такой афронт близко к сердцу!), если бы я отказался от свидания с ней, чтобы пойти стричься или купить брюки?»
И что делать теперь? Для гольфа слишком поздно. Снова поехать в «Лордс», а в гольф поиграть завтра? «Лордс» – самое подходящее место, чтобы нянчить ноющее сердце. Скамейки на трибунах утешительно жесткие, и вообще крикет – меланхоличный аккомпанемент к печальным мыслям. А потом при каком-то отличном, молниеносном ударе, при виде восхитительной координации ума и тела вдруг сознаешь, что женщины не так уж важны. Это мужской мир. Однажды, выходя с «Твикенхэма» после особенно увлекательного финала по регби, Барнаби наткнулся на плакат с очаровательной девушкой, одетой настолько скудно, насколько позволял муниципалитет Лондона: девица зазывала на «парад ножек», ревю с полуобнаженными танцовщицами в каком-то театре. «Что вы за дурочки? – подумал он он тогда. – Кому дело до ваших ножек?» Но это было до того, как он встретил Хлою.
Телефон зазвонил, как раз когда он подошел к двери. Он решил было не брать трубку, но это мог быть кто-то с предложением поиграть в гольф, кто-то, кто знает, что он не в редакции. Крикет или гольф или что угодно на открытом воздухе и подальше от женщин с их салонными играми.
– Алло, – сказал он.
– Ах, милый, ты еще тут. Я так боялась, что ты уже ушел.
– А… алло!
Он едва с ней не разминулся!
– Голубчик, я тут подумала… Ты сегодня вечером очень занят?
– Нет.
– Тогда почему бы нам не провести вместе чудесный вечер? Последнее время у нас всегда только ленч бывает.
– Почему бы и нет?
– Давай попробуем. Куда пойдем? Ах, я уже знаю! Как насчет шоу в «Ипподроме»? Или тебе будет там скучно?
– Нет. Прекрасно.
– Или тебе бы хотелось куда-нибудь еще?
– Нет. Я за «Ипподром».
– Ну, если тебе это понравится, милый, тогда давай пойдем. А потом могли бы поужинать, верно? Конечно, если тебе захочется, милый…
– Господи милосердный, конечно, пойдем ужинать!
– А потом, может, пойдем куда-нибудь танцевать. Правда, приятно было бы?
– Чудесно.
– Ах, милый, я так рада. И ты не сердишься на меня, что я так тебе навязалась?
– Дорогая! Когда за тобой зайти?
– Дай-ка подумать. Не думаю, что в обед, верно? Почему бы тебе не прийти в половине седьмого или на секундочку пораньше, и мы вместе выпьем по коктейлю с чипсом?
– Коктейлю с чем?
Хлоя рассмеялась.
– Нет, золотко, совсем не то, что ты подумал, это просто закуска. Картофельный ломтик. Недавно они прямо-таки ворвались в мою жизнь. – Она снова рассмеялась. – Я чувствую себя гораздо счастливее, чем десять минут назад. А ты?
– Гораздо.
– Ура!
– Ура! Ты модно оденешься?
– Очень. У меня есть новое платье. Специально для тебя, дорогой. Надеюсь, ты не сочтешь его неприличным.
– Буду очень разочарован, если не сочту.
Счастливый смех, а потом:
– Ах, милый, я правда люблю куда-нибудь с тобой ходить.
– И я.
– Обязательно надень черный галстук, дружочек, потому что я люблю тебя таким.
– Хорошо.
– Дорогой, я просто должна принять ванну.
– Ладно, голубка. В семь двадцать пять.
– Гули-гули. Что будешь делать сейчас?
– Наверное, в «Лордс» поеду.
– Развлекайся, золотко. Передавай привет обоим судьям и скажи, что я ужасно счастлива, потому что сегодня проведу вечер с моим любимым мужчиной. Обещаешь?
– В любом случае собирался. Думал, наверное, в перерыве на ленч. Чтобы не прерывать игру.
– Как тебе будет удобно, милый. Грейс играет?
– Он умер.
– Ах да, ты же мне говорил. Тогда передай привет Брэдмену. Он-то играет?
– Он в Австралии.
– Ну тогда пошли ему телеграмму и скажи, что сегодня я иду танцевать с моим любимым мужчиной.
– Непременно.
– А как насчет Хоббса? Он-то играет?
– Он отошел от дел.
– Похоже, никто не играет. Но кто-то же должен выбить одиннадцать?
– Дорогая, я играю, и ты играешь, и какое нам дело, играет ли кто-то еще?
– А кто говорил, что нам есть дело? Люблю тебя, милый. Во всяком случае, ты будешь думать, что я так сказала, потому что в суде я буду все отрицать. Все, что я скажу сегодня под воздействием коктейля, не может быть использовано против меня в суде. Я тебя обожаю… или я думаю о ком-то другом? Милый, я просто должна принять ванну. А ты меня удерживаешь. Точно не хочешь, чтобы я была чистой. Эллен! Пока, ангел. Ровно в семь тридцать.
– В семь двадцать пять. Пока, моя милая.
– В семь двадцать четыре. Благослови тебя Бог, голубчик.
– В семь двадцать три. Пока, милая.
– В семь двадцать четыре. Благослови тебя Бог, голубчик.
– В семь двадцать три. Пока, милая.
– Ухожу на семь двадцать три, ухожу, ухожу… до свидания, мистер Раш… ушла!
Но нет. Телефон зазвонил, пока он все еще думал, какая она милая.
– Алло, дорогой! Оказалось, у меня есть еще минутка свободная, пока Эллен ищет мыло. Знаю, что оно у нас есть, потому что помню, как на прошлой неделе им пользовалась. Что ты делаешь сегодня вечером? Что-нибудь интересное?
– Тихонько сижу дома и читаю «Богатства народов» Адама Смита[66].
– О! Он хорош?
– Очень.
– Это роман, где девушка думает, что влюблена в другого, но тот другой влюблен в другую девушку, поэтому они не вместе?
– Ты думаешь про «Происхождение видов».
– Верно. И я много про Дарвина думаю. Я ни о чем больше не думаю.
– Дорогая, я забыл спросить… Как насчет орхидей?
– Ах, какой ты милый! Но право же, дорогой, я не вполне понимаю, как найти для них место, то есть выше талии.
– Хорошо. Но ты могла бы прикрепить их к сумочке или к накидке…
– Право же, нет, голубчик. Ты и так слишком добр ко мне. Только ты, пожалуйста.
– Хорошо, дорогая.
– А теперь я тебя оставлю. Почему бы нам хорошенько не поговорить как-нибудь по телефону? Жизнь – сплошная спешка, мистер Раш. Не успеешь прийти, а уже бежишь. До встречи, золотко.
– До встречи, дорогая Хлоя.
На сей раз она была такова.
По пути в «Лордс» Барнаби думал: «Я самый заурядный на свете человек и зарабатываю самый заурядный оклад в самой заурядной на свете конторе, а Хлоя – Та Самая Женщина с большой буквы, единственная и неповторимая, и у ее ног весь Лондон. Нет герцога или миллионера, гения или министра, который не женился бы на ней завтра же, будь он холост, и не развелся бы ради нее, если женат. Если она выйдет замуж, а однажды она должна это сделать, она выйдет как раз за такого, а не за ничтожество, у которого всего 600 фунтов в год… Укладка и примерки для Хлои – то же самое, что играть в гольф или смотреть матч крикета для меня: неотъемлемая часть бытия. Выходить в свет с нужными людьми, бывать в нужных местах в нужное время и с нужным постоянством, чтобы не слишком редко и не слишком часто встречаться с нужными мужчинами, и при этом самой выглядеть именно так, как надо, – все это ее работа, ее профессия, как у любого мужчины, какая бы профессия у него ни была, как у меня – готовить к изданию книги. В неделе только семь дней, однако я принимаю как должное, что едва я требую один из них, всю сеть сложнейших договоренностей, которая составляет ее жизнь, приходится менять, заново утверждать, чтобы я получил отложенный для меня день, помеченный для меня и понимаемый как неприкосновенный, – а я лишь совершенно незначительный Барнаби Раш, которому решительно нечего ей предложить».
Он провел счастливый день в «Лордс», отчасти наблюдая за ударами «Джентльменов», отчасти думая о Хлое. Вернувшись домой с солидным запасом времени, чтобы переодеться, он обнаружил, что его ждет коробочка. Коробочка от флориста. Внутри была красная гвоздика и записка: «Для тебя, мой милый, от твоей Хлои».
Как он часто ей говорил, она была самой чудесной, самой милой, самой искренней, самой доброй и самой щедрой девушкой на свете. Неудивительно, что он ее любил.
Глава IV
1
Оглядываясь с высоты той или иной минуты на жизнь, которая привела нас к этой вершине, мы обнаруживаем, как редки те мгновения, про которые мы могли бы сказать: это случилось вот в тот-то или тот-то момент. Вот тогда-то было принято решение, положено начало карьере, выиграна битва. Решающий момент чаще встречается в литературе, чем в реальной жизни. Ничего странного тут нет, поскольку решающий момент заодно и момент колоритный.
Поэтому невозможно сказать, когда Перси Уолш решил, что помолвлен с Хлоей. Если бы он предложил ей руку и сердце на обычный манер и она приняла бы предложение, он мог бы записать у себя в дневнике, что в два тридцать пять пополудни 15 июня в баре «Эмбасси» он спросил: «Как насчет этого, старушка?», а она ответила: «О? Ладно», то это – во всяком случае, на несколько недель, – стало бы решающим моментом в его жизни. Но на самом деле руку и сердце он ей не предлагал. Он просто дал вырасти в себе убеждению, что она за него выйдет, постепенно решив, что ему полагаются права собственности, считающиеся привилегией жениха. Никого из остальных друзей Хлои это не обмануло, потому что каждый знал (или думал, что знает) свою Хлою. И хотя один мог думать: «Она никак не может запасть на такого, как Уолш», а другой: «Она никак не может выйти за Перси, если отказывается выйти даже за меня», как раз сэр Иврард знал (или думал, что знает) настоящий ответ, и этот ответ был прост: последний человек, которому Хлоя предоставит такие права, как раз тот, кто имеет на них право. Если она позволяет Перси напускать на себя вид жениха, она никак не может быть с ним обручена. Он просто ее забавляет.
Сегодня Перси собирался совершить традиционный ритуал представления «маленькой женщины» «своим». «Маленькой женщиной» была непревзойденная Хлоя; «своими» – тетя Эсси и приходский священник, пастор Мач-Хейдингхэма.
– Я говорил тебе, как обстоит с тем малым, – сказал, не слишком греша против истины, Перси. – Он не родня, если понимаешь, о чем я, но он – тот малый, который меня покрестил.
– Он живет с твоей тетей? – спросила Хлоя. – Я, конечно, говорю в самом уместном смысле.
– Нет, я же тебе сказал, он – тот тип, который меня покрестил.
– Но ты тогда, наверное, был совсем юным, дорогой. Нельзя же говорить про старые крестильные дни и вдруг обмолвиться: «Помнишь, какая холодная была вода?» или «Помнишь…»
– Извини. Тебя это напугало?
– Нет.
– Проклятый тип меня подрезал. Настоящий большевик с виду. По эту сторону Лондона такое сплошь и рядом творится. Это самое худшее в Эссексе. Так вот, как я говорил, когда малый тебя крестит и даже пишет длиннющее письмо тебе в школу перед твоей конфирмацией, малый, которого ты, помяни мои слова, знал всю свою жизнь и который играет за Эссекс, само собой разумеется, он придет знакомиться. И когда мои утонули на «Титанике» и решалось, поступать мне в Рагби или в Харроу[67], а этот малый, Альфред Уингхэмптон живет в двух шагах от тети Эсси, и все мое будущее, можно сказать, балансировало на кончике ножа, ну, разумеется, тетя Эсси обратилась к нему и сказала: «Как насчет этого?» – и, слава Богу, он сам закончил Харроу, не то я мог бы попасть в Рагби.
– Понимаю, дорогой. Сплошной промысел Божий. Просто я не знала, что он и тетя Эсси практически вместе тебя воспитали.
– Можно сказать и так, но никуда не деться от главного факта, что он тот самый малый, который меня покрестил. Кстати, думаю, тебе лучше прямо сразу называть ее тетя Эсси. То есть тебе незачем ждать, когда она тебя сама попросит, потому что, вероятно, она не предложит.
– Его мне сразу называть дядя Альфред?
– В том-то и суть, – сказал Перси и милю-другую над этим раздумывал.
– А как ты его называешь? – решила помочь Хлоя.
– Я зову его Уинг, если понимаешь, о чем я, – ответил Перси и объяснил на случай, если она не догадалась: – Сокращенное от Уингхэм.
Еще милю спустя Перси сказал, что, возможно, учитывая все и вся, ей лучше называть его мистер Уингхэмптон.
– Я тоже так думаю, дорогой, – утешила его Хлоя.
2
– Итак, дорогая Эсси, – сказал пастор Мач-Хейдингхэма, бросая на траву шляпу и устраиваясь в шезлонге рядом с ее, – вы нашли решение вашей проблемы?
– Какой именно, Альфред?
– Обручены они или нет?
– По письму Перси ничего не скажешь. Я пойму, как только ее увижу.
– В газетах ничего не было?
– Нет.
– Возможно, мальчик хочет получить ваше одобрение прежде, чем объявит о помолвке.
– Не мое дело одобрять или не одобрять. Он достаточно взрослый, чтобы решать сам.
– Да. Трудно помнить, что ему почти сорок.
– Только когда о нем думаешь. Не когда на него смотришь.
– Верно, – отозвался со смешком пастор. – Можно мне сигарету?
– Не глупите, Альфред.
– Разумеется, о ней говорят, – сказал он, закуривая. – Слышал, ее фотография часто появляется в «Татлере».
– Я не читаю «Татлер».
– Я тоже. Насколько я понимаю, она не актриса.
– Насколько я полагаю, и Перси не актер.
– Нет-нет, конечно же, нет. Что ж, узнаем, когда ее увидим.
– Что вы пытаетесь сказать, Альфред?
– Ничего, Эсси, ничего. Просто думаю вслух.
– Вам что-то рассказали? Лично я никогда не верю ничему, что мне рассказывают.
– Тогда и мне незачем вам говорить, – улыбнулся пастор, – что вы очень мудрая женщина.
– Полагаю, у нее есть прошлое.
– Настоящее также подразумевается.
– Тогда, если настоящее не Перси, они не обручены, и это не наше дело.
– Истинная правда. Можно мне шерри или вежливее будет подождать их приезда? Вы разбираетесь в этикете.