Дора, более скептичная, как и пристало девушке, чей отец производит велосипеды, сказала, что в Ковентри есть очень богатые Поттеры, и вот интересно…
– И в Сток-он-Тренте тоже есть, – отрезала Клодия, – но из этого не следует, что все они в родстве.
– Конечно, нет, дорогая. Просто любопытно…
– Что любопытно?
– Так, ничего, дорогая.
– Я хочу сказать, почему бы этому не быть правдой? Чарлз Лафтон ведь был официантом. А Эдгар Уоллес продавал на улицах газеты. Не понимаю, чем тут интересоваться.
– Меня заинтересовало, кто же ездил на трехколесном велосипеде.
– Прекратить болтовню! – крикнул сердитый голос. – Я не потерплю… Еще раз, мисс Фэйрлайт, пожалуйста.
И любой ответ, какой могла бы придумать Клодия, позабылся к тому времени, когда она освободилась, чтобы его произнести.
Тем днем, как и в другие подходящие дни, в расписании занятий Клодии значилось «Искусство сцены Поттера», с благосклонного позволения «Экспресс-дейри». Еще одним преимуществом маленькой квартирки станет отсутствие многочисленных обедающих, так сказать, не значащихся в списке учащихся, которые вместе с Клодией удостаивались привилегии приобщиться к откровениям. Герберт никогда не стеснялся, как поначалу стеснялась Клодия, громкости своего голоса. Он полагал – и совершенно оправданно, – что главное достоинство актера в том, чтобы его слышали, и если бы он когда-нибудь вознесся до высот «Театра под открытым небом», известного своими постановками шекспировских пьес, его «Тише, сюда идут» разнеслось бы по всем закоулкам Риджент-парка.
– Нам всегда следует помнить, мисс Лэнсинг, – кричал Герберт, – что ценности на сцене весьма субъективны!
Она попросила бы называть ее Клодия, но полагала, что компания «Экспресс-дейри» и без того достаточно осведомлена о ее жизни.
– Как верно, – отозвалась она. – Именно так.
– Наша цель, как сказал великий Шекспир, поднести зеркало Природе. Так вот, мисс Лэнсинг, когда вы смотрите в зеркало, что вы видите?
– Себя саму, – прошептала Клодия в смутной надежде, что так будет достигнута своего рода средняя величина и уровень громкости в беседе упадет до разумного.
– Простите меня, но нет. Это, – указал он куском намасленной булки, – ваш левый глаз. Но если вы посмотрите в зеркало, он окажется вашим правым глазом. Попробуйте завтра утром, как встанете.
Мысль Герберта, что женщина смотрится в зеркало, только когда встает, показалась Клодии несколько старомодной. Достав из сумочки пудреницу, она припудрила носик. А он продолжал:
– Поэтому, понимаете, если вы хотите, чтобы зрители, которым вы подносите зеркало, считали, что вы такова, какова есть в данный момент, то есть пудрите носик правой рукой, на самом деле вы должны пудрить его левой. Разве не так?
Клодия еле слышно согласилась.
– Вы понимаете, что я имею в виду. То, что они называют «естественной школой игры», представляется неестественным просто потому, что это естественно. Но будь это неестественным, это показалось бы естественным по ту сторону рампы, потому что для вас это было бы неестественным.
Пожилой джентльмен в шести столиках от них печально покачал головой и ушел. Со слухом у него было все в порядке, но умственные способности явно ослабли с возрастом.
– Ирвинг, наверное, был великолепен, – сказала Клодия. – И Кин, и все остальные. Разве вам не хотелось бы увидеть Макбета в исполнении Кина?
Поттер высказался в том смысле, что предпочел бы, чтобы Кин увидел Макбета в его исполнении.
Доев, они медленно пошли к Шафтсбери-авеню, причем Поттер держал ее за локоток и наклонялся кричать ей на ухо. Возле них тормозили такси – то ли в уверенности, что их подозвали, то ли в надежде, что два человека, так тесно прижавшиеся друг к другу, скорее всего ищут большего уединения. Они надолго застревали на островках для пешеходов, где Поттер, все еще держа ее за локоть одной рукой, другой рисовал широкие шекспировские горизонты. И все это время Клодия говорила «Да, так ведь?» и «Я так с вами согласна», пока наконец они не подошли к остановке автобуса 14-го маршрута. Тогда, едва ее спутник ослабил хватку, чтобы торжественно с ней попрощаться, она сиганула внутрь и, повернувшись покивать ему с подножки, увидела, как он уходит, высоко держа голову и размахивая руками, точно сами эти взмахи позволяли преодолеть сопротивление воздуха.
В студии ее ждала новость о приглашении Хлои.
– Клод! – воскликнула она. – Как замечательно! Как чудесно с ее стороны!
Развеялось видение «Академии Поттера и Лэнсинг», той знаменитой школы для начинающих актеров, которых грядущие поколения станут называть поттер-лэнсингтонцами. Теперь она – примадонна в труппе Уилсона Келли. Возможно, она сумеет уговорить его дать малюсенькую роль Герберту Поттеру. Ну конечно, надо попытаться! Милый старина Герберт!
Что ей надеть? Первое впечатление так важно! Никак нельзя, чтобы Келли счел ее глупенькой провинциалочкой. Уйдя в каморку, служившую ей спальней, она перебрала свой гардероб в поисках чего-нибудь элегантного и изысканного, понимая, что элегантность и изысканность в данном случае начинаются и заканчиваются маленьким черным костюмом с белой блузкой в рюшах. Нет, этим им заканчиваться не обязательно: она дополнит ансамбль бутоньеркой искусственных белых камелий и – о проклятие! – чулками. Чулки к костюму не подойдут, не могут подойти, никогда не подходят! Вывернув на кровать ящик с чулками, она присела рядом с горой. Как повезет больше: подыскивать чулки без стрелок и надеяться, что одна пара окажется нужного цвета, или подыскивать наиболее подходящие по цвету и надеяться, что среди них одна пара окажется без стрелок? В конечном итоге все сведется к одному и тому же, и вообще она знает ответ… У нее была одна великолепная, идеальная пара, но на полтона светлее, чем надо. Это означало, что придется выложить шесть шиллингов и шесть пенсов на чулки и полкроны на бутоньерку; они обязательно поедут на такси, но за него пусть платит Клод… Слава Богу, что последние деньги она потратила на восхитительные туфли, потому что такой человек, как Уилсон Келли, первым делом посмотрит на туфли, а если они поедут на такси, то не придется много ходить… «Ах, если бы только туфли не так жали! Надо было бы заранее их разносить! Жаль, что я не богата и не могу купить новую шляпку! Ну почему я не умею делать шляпки?» Она на минутку дала волю воображению, которое нарисовало ей, как она продает шляпки собственного эксклюзивного дизайна английской королеве, леди Оксфорд и мисс Ирэн Ванберг, но вернулась на сцену по настоятельной просьбе мисс Ванберг играть в дуэте с ней в ее новой постановке. Потом она снова очутилась на собственной кровати, размышляя, нельзя ли превратить прошлогоднюю очень элегантную, но нелепую маленькую черную шляпку, которая ей не шла, в очень элегантную и не совсем нелепую маленькую черную шляпку, которая бы ей шла. А потом она надела шляпку, костюм и чулки – и, разумеется, чулки действительно оказались слишком светлые.
– Можно войти? – окликнул из-за двери Клод и вошел. – Благодаря интуиции, шестому чувству, за которое меня прозвали Уотсоном с Кейп-Код, я заключаю, что ты раздумываешь, как покорить Уилсона Келли.
– Разумеется, я хочу хорошо выглядеть, – сказала зеркалу Клодия.
– Конечно. Я просто куплю полосатый галстук и буду надеяться на лучшее, но опять же я не рассчитываю получить роль. Ты выглядишь очень элегантно.
Она с готовностью повернулась.
– Ох, ты правда так думаешь, Клод? Мне, разумеется, нужна другая пара чулок, и я подумала, если я…
– Очень элегантно и совершенно неправильно.
– Это из-за чулок! – поспешно и чуть раздраженно отрезала Клодия. – И надо что-то сделать со шляпкой! Нечестно входить в чужую спальню, когда хозяйка примеряет разные варианты, это как если бы про твою картину отпускали замечания, когда ты только-только начал. Сам знаешь, как бы ты разозлился. Ты, наверное, думаешь, мне следует одеться маленькой провинциалочкой.
Клод сел на кровать.
– Когда той зимней ночью мы покидали отчий дом и уходили в метель, я пообещал сэру Генри, что буду заботиться о моей младшей сестре так, словно она… – Он на мгновение задумался. – Словно она моя младшая сестра. Я сжал его руку и сказал: «Сэр Генри, малышка со мной в безопасности. Я буду наставлять ее и защищать ее в горе и в радости, как если бы она была моя… моя младшая сестра».
– Не будь идиотом, – отозвалась, пряча улыбку, Клодия.
– Поэтому теперь я выполняю данное обещание. Послушай, ясные глазки. И если это вздор, сразу выброси из головы. Единственной женщиной, кроме тебя, там будет Хлоя. Ей двадцать восемь, и она точно не будет одета как школьница. А тебе милых двадцать лет, очень милых, и, если позволишь, сразу видно, что двадцать. Если этот человек захочет поговорить со взрослой, прекрасно одетой столичной штучкой, он всегда может поболтать с Хлоей. Если он захочет нанять утонченную молодую актрису на роль утонченной молодой девушки, то не наймет очень молоденькую неопытную девочку из твоей Академии, которая оделась так, чтобы выглядеть поутонченнее. Если хочешь его привлечь как человека или как антрепренера, ты должна показать ему что-то, о чем он забыл, или считает, что такого больше не существует, и что является абсолютно неподдельным – невинную юность, аромат наивности, младшую дочку пастора в соломенной шляпке от солнца, девичьи грезы под глицинией в цвету…
– Перестань, Клод. Ты и правда идиот.
– Тогда давай оба образумимся. Я считаю, что нельзя быть чересчур юной и чересчур неопытной, чтобы привлечь взгляд престарелого антрепренера.
– Понимаю, о чем ты, – сказала Клодия, которая теперь чуть поколебалась. – Цветастый хлопок и большая шляпа.
– Те самые, в которых ты была у Толботов? Самое то. Все, что любил Теннисон. Дочка мельника, что стала мне дорога, так дорога, что стал бы сережкой, что качается у нее в ушке. Но никаких серег, это была бы ошибка. Просто прекрасное дитя с заколкой в золотых волосах, которая пораньше пришла: «Я буду королевой мая, да, мама, королевой мая», и забежала сказать: «Увы, он не придет!» Розовый бутон с капризными маленькими шипами, настолько мило розовощекая, насколько могла расцвести под английским небом. «И о руку друга сердечного облокотясь, она вдруг почувствовала, как к талии тянется рука…»
– Конечно, эти чулки как раз подходят к цветастому хлопку, – сказала Клодия. – Тогда не придется покупать еще пару, и я смогу позволить себе новый носовой платок.
– Я подарю тебе маленький платочек, – сказал Клод, вытягиваясь во всю длину кровати. – Это мне обойдется больше двух шиллингов и девяти пенсов?
– Полкроны. Прямо сейчас и примерю. Возможно, тебе понравится меньше, чем ты думаешь. – Она достала из шкафа хлопчатое платье. – Закрой глаза, милый, речь о комбинации и панталонах.
– У Теннисона ничего про панталоны нет, – запротестовал с закрытыми глазами Клод. – Он писал только, что ждал поезда в Ковентри и остановился рядом с грумами и носильщиками на мосту, чтобы посмотреть на три высоких шпиля, а потом преобразил увиденное в старинную городскую легенду.
– Теперь порядок, дело было только в комбинации. – Просунув в платье голову, она поизвивалась, чтобы оно опустилось ниже. – А оно и правда премилое, знаешь ли. Понимаю, что ты имел в виду.
– Я – пейзажист, а она – деревенская дева. Очаровательно. Попозируете для моего следующего ландшафта, мисс Лэнсинг?
Платье было очаровательным. Клод был прав. Она наденет его в пятницу.
3
Но пятница не задалась с самого начала. Актрисы, вспомнила потом Клодия, всегда относились к пятнице с суеверным страхом, – возможно, это все объясняло. Она назвала их с братом имена швейцару, и после толики телефонных переговоров их отвезли наверх. В дверях их встретила Эллен, которая сказала, что ждет мисс Марр с минуты на минуту. Клод оглядывал комнату с видом человека, который все это уже видел раньше, а Клодия – с интересом человека, который не видел. А еще она решила: когда у нее будет собственная квартирка, она будет в точности такой, только красивее. Клодия тут же села, надеясь, что Хлоя и Уилсон Келли заметят ее туфли, ведь в противном случае она страдает зря. Клод надеялся, что Эллен скоро уйдет, ведь в противном случае непонятно, как они с Хлоей сумеют уединиться. Он обходил комнату, рассматривая книги. На столике лежала одна совсем новая известного автора, и, открыв ее, он прочел: «Моей дорогой Хлое со всей любовью», а ниже – инициалы автора. Он взял другую, эта была посвящена «Божественной Хлое», а ниже шли строчки:
Слишком уж много кругом любвеобильных авторов. Экземпляр «Путешествия пилигрима»[77] его несколько смягчил. Даже если бы его Хлое подарил сам Джон Буньян, то сделал это исключительно в духе христианской любви. Заглянув внутрь, он обнаружил, что на сей раз книгу и то, что назвал своей данью «Прекрасной Хлое», навязал иллюстратор. Клод решил проиллюстрировать Библию и подарить два экземпляра «Милой мисс Марр». Клодия осторожно выпростала ногу из туфли, но поняв, что если не вернуть ее поскорее назад, она обратно не войдет, немедленно втиснула ее снова.
Зазвонил телефон, и было слышно, как Эллен отвечает из спальни. Некоторое время спустя позвонили в дверь. Эллен ввела очень крупного мужчину и пробормотала какие-то слова, в результате которых у Клода и Клодии не осталось сомнений в том, что их фамилия Лэнсинг, но никакой больше информации не последовало. Здоровяк же спросил:
– Старушка еще не вернулась? Тогда как насчет выпивки? Что будете, мисс… э…
– Лэнсинг, – ответила Клодия. – Может быть, нам лучше…
У входной двери что-то звякнуло, и впорхнула Хлоя. На ней были цветастое хлопчатое платье и большая шляпа, и выглядела она потрясающе.
– У всех прошу прощения. Эллен, забери. – Протянув Эллен сумочку и шляпу, она обратилась к Клодии: – Как вы, дорогая? Так приятно вас видеть. А ты как, Клод? Перси, не знаю, что ты тут делаешь, но почему ты даже не смешал мисс Лэнсинг коктейль?
– Так я сейчас расскажу, как все вышло, старушка, – начал Перси.
– Расскажи кому-нибудь еще, мне срочно надо позвонить. – Она наградила Клодию чарующей улыбкой. – Очень прошу меня извинить.
Клодия, которая теперь снова могла сесть, спрашивала себя, не лучше ли ей было бы в маленьком черном костюме, но улыбалась настолько весело, насколько позволяли сдавленные ноги.
– Вы должны попробовать мой фирменный! – крикнула из спальни Хлоя и начала набирать.
– Все вон там, мистер Уолш, – сказала, возвращаясь из коридора, Эллен. – Нужно только добавить лед.
Она тоже скрылась в спальне.
Добавив лед, Перси рассказал, как именно вышло. История была долгая и включала происшествие на Оксфорд-стрит несколькими днями ранее, когда треклятый тип, больной дальтонизмом, который выглядел так, словно его вот-вот удар хватит, имел чертовскую наглость заявить, что мистер Уолш проехал на красный свет, когда всем известно, что в полиции сплошные большевики, а один малый в совете по сельскому и рыболовецкому хозяйству сказал одному его знакомому, что в государственных учреждениях они так и кишат, и в результате мистер Уолш полтора часа проторчал в участке, пока сержант рассиживался в кресле, решал кроссворд из «Полицейской газеты» и вообще делал вид, что дозванивается до старины Джорджа Чейтера, чтобы проверить, сколько порций виски выпил мистер Уолш… Клодия, начавшая слушать с неослабным интересом многообещающей молодой актрисы на сцене («это мы называем “подыгрывать другим”»), была убаюкана до обморока то ли монотонностью голоса Перси, то ли постоянным аккомпанементом дребезжания шейкера и очнулась (как она предположила) посреди совершенно иной истории, поскольку в ней фигурировала охотничья собака по имени Агата, чертовски хорошая сука. Клода как будто ни та, ни другая истории не заинтересовали: сидя у стола спиной к Перси, он листал «Путешествие пилигрима».
Пришла из спальни Хлоя. Клод вскочил и уже держал в руке шейкер, когда массивное тело Перси еще только пошло рябью – в знак того, что собирается подняться с кресла. Присев на диван к Клодии, Хлоя сказала:
– Да, пожалуйста, Клод. – Потом: – Спасибо, дорогой. А теперь, Перси, я готова.
Клодия послала мирозданию отчаянную мольбу о помощи, Клод, который поставил шейкер, снова его схватил и наполнил свой бокал, а Перси сказал:
– Так я тебе расскажу, как все вышло, старушка.
И зазвонил телефон. Эллен объявила, что мистер Келли поднимается.
Вне сцены Уилсон Келли показался не таким уж эффектным – вероятно, потому, что был без скрипки. Клодии он благопристойно поцеловал руку, что ей понравилось, а Хлое – с чувством щеку, что не понравилось Клоду. Потом Клоду и Перси пожали руку на манер, который, если верна была Теория Поттера, показался бы по ту сторону рампы почти непристойно естественным. Перси сызнова завел свой рассказ, но не слишком далеко зашел, поскольку напомнил Келли о чем-то, что случилось с ним, когда он давал «Билла Трэверса» в Эдинбурге. Никто не знал и никому не суждено было узнать, было ли «Билл Трэверс» названием пьесы или именем персонажа, изображаемого мистером Келли, но по крайней мере его повествование отличалось от истории Перси, и Клодия, как коллега по драматическому искусству, внимала ей с жадным вниманием – пока не обнаружила, что даваемый в Эдинбурге «Билл Трэверс» не имеет отношения к сути истории, которая сводилась к странностям эдинбургских светофоров и манер тамошних полицейских. Разговор затем стал общим, иными словами, Перси гнул свое с того места, где прервался, начав словами «Ну, как я говорил, старушка» и обняв Хлою за плечи, чтобы удержать в пределах слышимости, а Келли это напомнило (толчком послужил тот факт, что сегодня пятница, о чем он напомнил своим слушателям) о странном происшествии, случившемся в четверг во время его недавнего турне по Австралии и Дальнему Востоку, случай, показавшийся бы Клоду и Клодии тем более странным, если бы они хорошо были хорошо знакомы с Бангкоком. Клодия, которой ноги доставляли невыразимые мучения, сказала, мол, никогда его не встречала и Клод, на ее взгляд, тоже, а Клод оторвался от созерцания Хлои и сказал, что однажды играл с ним в гольф.