– Я говорю про Бангкок, столицу Сиама, – сказал Уилсон Келли, на что Клодия, красная как рак, откликнулась:
– Ах, Бангкок!
А Клод добавил:
– Мне показалось, вы сказали Ханкок, – и вернулся к Хлое и Перси.
Взяв его руку, Хлоя легонько ее сжала, наградив своей коронной улыбкой.
Перси, как будто дойдя до конца своей истории, громко вопросил:
– Да, кстати, а что это за мрачный тип?
А Хлоя так же громко ответила:
– Не знаю, в гостевой книге он никогда не расписывается. – И пробормотала Клоду: – Вот что мы называем тактом.
Перси тут же стал сама тактичность: разинул рот и начал кивать за левое плечо, давая понять, кого имеет в виду.
– Уилсон Келли, – шепнула Хлоя, на что Перси громко сказал:
– То-то я думал, что где-то видел этот нос. – И пошел налить себе еще.
– Извини, дорогой, – произнесла Хлоя. – Это все проклятый Перси.
– Кто он?
– Перси Уолш? Бог знает, почему Эллен его впустила. Он все испортил.
– И все-таки как расчет нашего вечера?
– Нашего чего? Ах да. Как насчет следующей пятницы, дорогой?
– Замечательно.
– На уик-энд я уезжаю, и, возможно, придется ехать в пятницу вечером, но, думаю, я сумею что-нибудь переиграть. Позвонишь мне утром в четверг? Я почти уверена, что получится, но до тех пор не могу быть абсолютно уверена. Позвонишь, дорогой?
– Разумеется, – отозвался Клод с энтузиазмом меньшим, чем ему хотелось бы.
Увидев, что к ним приближается подзаправившийся коктейлем Перси, Клодия сказала Келли, что им пора, мол, она даже не знала, что уже так поздно, и с неимоверным усилием поднялась на ноги.
– Затекли, – весело сообщила она неестественно встревожившемуся Келли. – Все в полном порядке.
Хлоя встала ей навстречу со словами:
– Вам правда нужно уходить?
А Клод, перехватив взгляд сестры, сообщил, что они приглашены на ранний обед. Хлоя проводила их до лифта.
– Так мило было, – сказала Клодия. – Так мило было с вашей стороны нас пригласить.
Хлоя покаянно глянула на Клода, изобразив гримаской, мол, извиняется за Перси. На улице Клодия поспешно сказала:
– Мне нужно такси.
– Непременно, – отозвался брат.
Когда такси отъехало от обочины, она уронила голову ему на плечо:
– О, Клод! О, Клод! – и расплакалась.
– Поплачь, поплачь, ясные глазки, – сказал, обнимая ее за плечи, Клод. – Но сначала сбрось туфли.
4
После ванны и в домашних шлепанцах Клодия почувствовала себя лучше, но все еще считала, что у нее по-прежнему есть претензии к мирозданию. Клода это заставило уйти в оборону, которая была тем более упорной, что лишь наполовину искренней. Про себя он признавал, что Хлою нельзя винить за присутствие Перси Уолша, что в тесном пространстве маленькой квартирки можно только желать, чтобы Перси Уолш упал замертво, и что на самом деле испортил все один только Перси. Но нет, в том-то и дело, не все. Не Перси выбрал для их вечера вдвоем следующую пятницу – день, который давал ей не только обоснованную причину нарушить уговор, но, как он сразу понял, прекрасный предлог нарушить его, если захочется. Два часа назад он был – на свой более сдержанный лад – так же исполнен предвкушения, как и Клодия. Он видел себя наедине с Хлоей, возможно, в ее спальне… Возможно, он вышел за ней следом под предлогом забрать сигареты или бутылку чего-нибудь… Наедине они строили нерушимые планы, и она тоже с нетерпением предвкушала их прекрасный вечер… А обернулось иначе. Не произошло ничего, что дало бы ему хотя бы толику уверенности.
Да, он может испытывать некоторую обиду на Хлою. Это его привилегия как влюбленного. Но он не готов был делиться этой привилегией с Клодией.
– В конце концов, к чему все сводится? – спросил он и сам же ответил: – К тому, что тебе туфли жали. Надеюсь, за это ты ее не винишь?
– Не надень я то платье, не пришлось бы надевать туфли, и если бы ты мне дал надеть то, что я хотела надеть, я выглядела бы иначе, чем она, чего ты как раз и хотел…
– О Боже! Теперь это моя вина. Чья угодно, только не твоя.
– И почему она вообще водит знакомство с этим Уолшем?
– Он там был не единственным занудой.
– Разумеется, Уилсону Келли пришлось… Я хочу сказать, он… ну, я думаю, он был очень интересным.
– Я говорил про Лэнсингов. Они не слишком-то блистали.
– Попробуй блистать, когда ноги у тебя…
– Ну вот видишь? Тебе туфли жали. Как я и говорил.
– Если бы я надела то, что хотела надеть…
– Тогда ты была бы душой компании. Я тоже часто так думал. Если бы носок у меня не съехал, я был бы великолепен. – Встав, он надел шляпу. – Предлагаю пообедать. Если скажешь, где будешь обедать ты, я пойду в другое место. Ненавижу ссориться на людях.
– Не хочу обедать.
– Тогда можешь с комфортом не хотеть здесь. А завтра, когда твои ноги будут причинять нам меньше неудобств, мы можем решить, хочется ли нам и дальше жить вместе. Я начинаю думать, что нет, но давай обсудим это по-дружески.
У двери он оглянулся и, застав ее такой съежившейся и несчастной, внезапно увидел ребенка, каким она была в их детских приключениях, и на него нахлынула ностальгия по тем счастливым дням.
– Выше нос, ясные глазки. Ты выглядела совсем недурно. Уолш спросил меня, кто это та чертовски привлекательная девчонка. Скорее всего он имел в виду себя.
И ушел, думая: «Прости меня за это, Боженька».
Испытав от услышанного немалое облегчение, Клодия ушла в свою каморку и, надев цветастое платье и большую шляпу, посмотрела на себя в зеркало – стараясь увидеть себя такой, какой, наверное, видел ее мистер Уолш.
5
Оставшись на минутку наедине с Хлоей, Уилсон Келли говорил это за Перси:
– Очаровательна, просто очаровательна. Истинная цыганочка. Так и вижу ее в полосатой нижней юбке с бубном. Если подумать…
И он задумался, что было очень и очень заметно. Его новая пьеса, которую должны были скоро начать репетировать, представляла собой современную комедию, но почему после обеда из сада не войти в гостиную цыганке с бубном? Позднее он сможет нанести ответный визит в табор со скрипкой, потом, скажем, новый третий акт в цыганском таборе, а после возвращение в гостиную. Столько всяких вариантов зароилось у него в голове с появлением волшебного слова «бубен».
– А можно принимать ангажемент, пока учишься в Академии? – спросила Хлоя, очевидно, проследив ход его мыслей.
– Ей ведь не придется возвращаться назад, верно? Школа, какую она пройдет на сцене… со мной… ажиотаж настоящей постановки… У меня есть подходец к этим молоденьким девочкам, знаешь ли.
– На сцене или вне ее, Уилл? – улыбнулась Хлоя.
Если он и услышал эту ремарку, то пропустил ее мимо ушей и спросил:
– Сколько она проучилась в Академии?
– Недолго. Семестр или два.
– Приглашу-ка я ее как-нибудь вечером пообедать.
– Обязательно пригласи, дорогой. Ей ужасно понравится. Кстати, с ней был брат.
– О? А он-то чем занимается?
– Рисует. Он очень ей предан. – Склонив голову набок, она посмотрела на Келли и добавила: – Он боксировал за Кембридж. – И, дождавшись, когда Келли встретится с ней взглядом, сказала: – Ну, мне пора принимать ванну. Эллен! Дай мистеру Келли телефон мисс Лэнсинг.
Глава VIII
1
Стоял август, и Лондон опустел. Те семь миллионов лондонцев, кто остался в городе, кто втискивался в автобусы, покачивался, держась за поручни в подземке, или ел ленч в душных переполненных чайных среди запахов потных тел и невкусной еды, могли, вероятно, думать иначе, но для тех, кто знал Хлою, он был поистине пустым, ведь она уехала в Биарриц, – им было отказано даже в привычном разочаровании слышать короткие гудки. Однако ей можно было писать, хотя перспектива получить ответное письмо от женщины, столь привыкшей к телефонному общению, представлялась маловероятной.
«Редакция “Проссерс”
Четверг
Моя красавица!
Будь ты в Лондоне и не променяй ты меня на кого-нибудь другого (то есть не променяй я тебя на одно из многих созданий красивее, благороднее, восхитительнее тебя, о которых я с таким правом упоминаю), мы отправились бы вместе на ленч. Почему-то я всегда называю про себя четверг “нашим” днем, хотя временами ты превращала каждый день недели в оазис среди пустыни Стрэнда. Оазисом, как тебе, вероятно, известно, называют то место, где пьют. Перечень самых известных оазисов смотри на букву “О” в моем “Еще вопросы есть”. Кстати, “ЕВЕ” – сущий ад. Я начинаю снова и снова – это и есть мое представление об аде. И вообще это мерзостная книга, поскольку является сводом совершенно бесполезного знания. Когда я был архитектором и с ужасом ждал клиентов, то, чтобы не завыть с тоски, читал “Британскую энциклопедию” и довольно много могу рассказать про Альберта Великого, Альпы и болезнь Альцгеймера, – все это, наверное, можно как-то использовать. Но в этой треклятой книге… Ну да ладно, это работа и, возможно, принесет деньги, а когда я стану миллионером, ты выйдешь за меня замуж. О, дорогая, какая жалость, что я недостаточно богат или что ты недостаточно меня любишь, – и из двух я предпочел бы второе.
Вчера у нас в редакции впервые объявился Мой Гумби. Мы все думали, что он Гумберт Что-то Там, но Сильви с гордостью представила его как мистера Спенсера Гумберсона, и это оказался серьезный молодой человек в очках, увлекающийся (никогда не догадаешься!) изобретением и изготовлением проволочных головоломок. Ты, наверное, такие видела: несколько проволочных предметов – колечко, ключ и треугольник – так вставлены друг в друга, что не расцепить, вот и перебираешь их в руках часа три, а потом вдруг они распадаются у тебя в руках, и ты понятия не имеешь, как это произошло. У него карманы были набиты такими штуковинами, и он – черт бы его побрал! – оставил парочку у меня на столе, и я полдня убил, пока не вернулась с моим чаем Сильви и их за меня не разобрала. Она-то, конечно, в них ас, так любящая жена писателя знает его книги – задом наперед и может цитировать во сне. По долгу службы мой Гумби собирает картонные коробки (есть в этом что-то неверное, правда?), но в любой момент может изобрести подвязки, которые не будут собираться гармошкой, и тогда они поженятся. Подвязки будут называться “Сильви”, и я непременно принесу тебе одну пару на рецензию…»
«Крокстон,
Сев. Ньюис.
Воскресенье
Спасибо за узор, дорогая. Следовало бы поблагодарить раньше, и я благодарю сейчас только потому, что Близнецы просили спросить у тебя, есть ли в Биаррице какой-нибудь собор. Потому что если есть, ты ведь будешь лапочкой и вспомнишь про них? На уик-энд к нам приезжали очень странные люди. Не знаю, чем они занимаются и вообще они мои друзья или Билла. Один или два, на мой взгляд, вообще не в тот дом попали, поскольку один то и дело называет меня леди Адела (неловко до крайности!), а другой вчера за обедом спросил, как далеко до Ханстэнтона. Я ему сказала, мол, до Брайтона десять миль, и предоставила самому подсчитывать. Уж и не знаю, где, по его мнению, он находится… У него длинные обвислые усы, и Близнецы говорят, что нашли его в лесу, но сама знаешь, как и чего они способны наплести…»
«27 Харст-студиос
Фулем-роуд, юго-восточный Лондон, 3
Моя дорогая Хлоя!
Даже если ты не хочешь пойти со мной пообедать, или выйти за меня замуж, или сделать еще что-нибудь столь же разумное, я все равно буду тебя обожать. Не могли бы мы отправиться на ленч в кондитерскую “Эй-би-си”, когда я стану президентом Королевской академии? Это дало бы мне цель, ради которой стоит трудиться.
А пока должен сообщить тебе Великую Новость. Вчера вечером Клодия обедала с Уилсоном Келли и за копченым лососем получила предложение сыграть маленькую роль цыганки (или, как она бы предпочла, роль маленькой цыганки) в его новой пьесе. По представлениям Келли, цыганка – это девица из хора в опере “Кармен” с розой в зубах, совершенно непохожая на наших гэмпширских цыган. Следующие три перемены блюд он, удалившись от света и его обязательств, пребывал в интересном положении и за пряными пирожками к диджестиву победно разродился именем Зелла. Студия теперь засыпана клочками бумаги со странной ремаркой: “Зелла (цыганская дева) – МИСС КЛОДИЯ ЛЭНСИНГ”. В конце сентября труппа отправляется в турне, а значит, если пьеса будет идти дольше недели (как, по всей очевидности, думает Келли), Клодия бросит Академию. И насколько я понял, поделом Академии, которая удостоила какого-то приза по окончании семестра, стипендии или еще чего-то там не мою обожаемую сестру, а девушку по имени Дора. Это также означает, что она бросает меня – что мы и без того почти решили. А потому теперь я одинокий холостяк, и если тебе больше нечем заняться, выходи за меня замуж…»
«Уиннис
Кромарти, Северная Британия
Дорогая мисс Марр!
Мне доставило огромное удовольствие знакомство с вами, и само собой разумеется, что мы ожидаем вашего приезда на неделю, начиная со 2 сентября. Прилагаю описание маршрута, поскольку дороги у нас запутанные и непростые для человека, не знающего наши края. С нетерпением жду встречи.
Искренне ваша,
Генриетта Сент-Ивс».«С/о Джордж Чейтер, эскв.
Холмдин, Уокинг
Ну, старушка, я обещал написать, вот и пишу, потому что не хочу, чтобы ты думала, будто я тебя подвел. Я приехал погостить на несколько дней к старине Джорджу, чтобы поиграть у него в гольф. Не знаю, рассказывал ли я тебе про него, он живет в Уокинге. Он побил меня вчера 3 к 2, но сегодня я его разгромил, поскольку он срезал все свои мячи. У него новый “бентли”, который выжмет 80 и даже не заметит. Как у тебя дела? Тетя Эсси тебе пишет, по крайней мере так она сказала. Последнее время здесь было очень жарко, поэтому, полагаю, и ты поджариваешься. У тебя, наверное, даже жарче, чем у нас. Джордж Чейтер сказал, что бывал в Биаррице и там было чертовски жарко, но это было до войны. Надеюсь, ты здорова, у меня на прошлой неделе было легкое несварение желудка, но оно прошло. Я встретил молодого Лэнсинга, с которым познакомился у тебя, и он придет перекусить в клуб, когда я вернусь, а потом я уеду в Уэльс. Ну, кажется, пора уже пить коктейли, но я сказал, что напишу, поэтому пишу. Черкни мне пару строк, старушка, если не слишком занята, – в доме есть парнишка, который собирает марки, это приемный племянник старины Джорджа, он ему родня через второй брак папаши, а значит, не настоящий племянник, но все равно будет рад марке. Привет и поцелуи, и так далее, держи хвост пистолетом и дай мне знать, как только приедешь. Посмотрим, что можно будет устроить
Перси».«Мэнор-Хаус,
Мач-Хейдингхэм
Моя дорогая Хлоя!
Снова должна поблагодарить вас за прекрасный день в Лондоне, нет, за мой счастливый день в вашем обществе, поскольку он не мог быть для вас той очаровательной интерлюдией, в какую превратили его для меня вы. Все чудесные вещи доставили сегодня утром, – уж и не знаю, что думал наш почтальон Джон Клейден, пока вез их на своем велосипеде, но улыбался он превесело, и я дала ему шесть пенсов для его дочки, такое хорошенькое уравновешенное дитя и моя любимица, но, по счастью, ее невозможно избаловать. Поэтому, заперев дверь и одевшись, я… даже не знаю, что и думать. Жаль, что вас тут нет. Вы были правы: все дело в Эсмеральде. Но она так долго была мертва, что я даже не знаю, разумно ли ее оживлять, – равно как теперь понимаю, какой ошибкой было позволить ей умереть. Разумеется, это не она ожила в моем зеркале, а ее бабушка: хорошо сохранившаяся старая дама со страстью к нарядам в испанском духе. Не рискну гадать, что подумает Альфред. Но я каждый день буду тайком одеваться в ее платья, буду привыкать к этой обворожительной сеньоре и, возможно, со временем сумею ее сыграть. О, Хлоя, моя долгая, вы подарили мне увлекательную игру, а мне-то казалось, что для меня с увлекательными играми покончено.
Довершило бы все, если бы вы приехали ко мне на уик-энд. Скажем, если у вас нет других приглашений и вам ненавистна мысль остаться в Лондоне? Конечно же, я понимаю, моя милая, что мы с Альфредом и наши смешные маленькие жизни в нашей смешной маленькой деревне – сущие пустяки, которые вы мельком видите из окна вагона, пока поезд проезжает мимо, которым улыбаетесь и которые забываете. Но если вы дернете стоп-кран (как вам, без сомнения, часто хотелось), мы приложим все усилия и постараемся по мере сил развлечь вас, пока поезд не тронется снова. Но вы и без того принесли нам немало счастья, и Альфред не устает рассказывать про свой день в Хэмптон-корте.
С любовью
Эсмеральда Уолш».«Клуб “Зеленая комната”
Западный Лондон, 2.
Хлоя, моя дорогая!
Сегодня я – податель печальнейших известий. Моя бедная дорогая жена внезапно скончалась два дня назад в результате случайного падения. Хотя последние несколько лет мы жили раздельно, я просто раздавлен этим известием. Сегодня мои мысли с печалью возвращаются к былым триумфам, какие выпали на нашу долю. Достаточно упомянуть только “Скрипочка и я”, “Зеленая кокарда” и “Куда, куда ты удалился?”. Следует признать, ее кончина не станет великой утратой для сцены, но она была опытной актрисой, преданным товарищем и постоянным источником вдохновения для меня, и бесстыдно было бы не признать, что значительной частью моего успеха я обязан ей. “Дейли телеграф” очень хорошо отразила это в вырезке, которую я прилагаю к сему письму, и большинство прочих газет опубликовали великодушные некрологи, а некоторые даже благосклонно упомянули новую романтическую комедию, которую я как раз собираюсь ставить. Прессе я, разумеется, ясно дал понять, что, как всегда в нашем ремесле, непростительно позволять личным чувствам перевесить долг перед зрителями, и мы откроемся премьерой в Калверхэмптоне 19 сентября, как и было объявлено…»
«Дом приходского священника