Он протянул руку и снова улыбнулся, на сей раз с толикой сочувствия обращению «сэр», которым приветствовал его Клод. «Мы оба хотим жениться на ней, – подумал он. – И один из нас называет другого «сэр», как престарелого родственника. Ну и кто из нас больший идиот?»
– И миссис Клейверинг. Китти, иди сюда, тебя представят… Клод Лэнсинг. Как по-твоему, голубчик, правда славно было бы, если бы Клод и Клодия поехали с нами ужинать? – А потом Клоду: – Вы ведь поедете, верно, дорогой?
– Вы можете сопротивляться не больше моего, – сказал Иврард. – Прошу, поедемте.
– Мне бы, разумеется, очень хотелось, сэр, большое спасибо. По крайней мере мне следует… – Он помешкал.
– Мисс Лэнсинг уже кому-то обещала вечер? А он не мог бы поехать с нами, или они бы предпочли ужинать одни?
– О, Клод! Нам обязательно надо с ним познакомиться! Кто он?
– А я было решила, что это ваш сын, – вставила Китти.
Позволив себе улыбнуться, Клод произнес:
– Мой зять. Они только что обручились.
– Как увлекательно, дорогой! Кто он?
– Кэрол Хиггс.
– О! – воскликнула Хлоя.
– Где-то я уже слышал это имя, – заметил Иврард.
А Китти сказала:
– В программке видел, дурачок! – и протянула ему программку. Повисла минутная пауза.
– Да, знаю, что вы думаете, но все не совсем так.
Он объяснил про превращение «Дядюшки Амброза» в «Золотую мелодию». Переглянувшись, Хлоя с Китти рассмеялись.
– Душка Уилл! – сказала Китти. – Ну разве он не сокровище?
– Тогда все улажено, – решила Хлоя. – Жду не дождусь, когда с ним познакомлюсь. И тогда нас будет шестеро, самое удачное число.
«И я буду сидеть с тобой рядом, – думал Клод. – Не приглашай еще, не порть вечер».
Барнаби раздумывал, как ему поступить, и решил оставить все до второго антракта. Поскольку Хлоя в каком-то смысле была приглашающей стороной, ему следовало пойти поблагодарить, а за неимением причин спускаться за кулисы придется подняться в ложу. Брать с собой Джилл или нет? Как глупо беспокоиться о таких мелочах! И как странно вдруг понять, что с того первого уик-энда он никогда не бывал с Хлоей в обществе.
– Нравится пьеса? – спросил он у Джилл.
– Спасибо, очень.
Она произнесла это так серьезно, что он не удержался:
– Не я ее написал, знаете ли, я даже не покупал билеты, поэтому можете говорить о ней что вздумается.
– Полагаю, вы считаете, что я во всем ищу недостатки, но я не такая, то есть не хочу быть такой. И я так мало знаю о театре, что любая пьеса показалась бы мне увлекательной, даже прекрасной. Мне она правда ужасно нравится, поэтому не говорите, что она очень, очень скверная. Она очень, очень скверная?
– Знаете, а вы мне, пожалуй, нравитесь. Я сам способен получать удовольствие от любой пьесы только потому, что это театр, а о том, хорошая она или плохая, начинаю думать уже после финального занавеса. Думаю, за ужином мы с вами придем к выводу, что это не великий шедевр, ну и что с того? Я голоден, и мы поедем ужинать.
– Мне тоже начинает хотеться есть.
– Хорошо. А теперь скажите да или нет, смотря по настроению. Взгляните на ложу слева от вас…
– На ту, которой вы помахали?
– А-а, вы заметили? Так вот, там одна моя давняя приятельница…
– Та, которая красивая?
– Да. Мисс Марр. Еще она дружна с Уилсоном Келли, и билеты я получил от нее. Поэтому мне надо подняться поблагодарить ее в следующем антракте. Хотите пойти с ней познакомиться?
– Вы всех там в ложе знаете?
– Нет, но, думаю, знаю, кто они. Тот, что постарше, Иврард Хейл, среди прочего он – член парламента, а дама рядом – Китти Келсо, я раньше видел ее игру на сцене, а другой, наверное, Лэнсинг. Клод Лэнсинг. Я слышал, как Хлоя про него рассказывала, но не вполне уверен, что именно. Итак?
– Идите. Я тут останусь. Обо мне не беспокойтесь, хорошо?
Когда первые ноты «Санта-Лючии» проникли сквозь картонные стены загородного дома миссис Лэнгтон и полетели над головами картонных и ходульных персонажей, которые в нем жили, Клод тронул Иврарда за локоть и прошептал:
– Это Клодия.
А потом певица явила себя и само свое существо зрителям, подарив каждому мужчине и каждой женщине свою юность, веселую миловидность и радость жизни – как благодарственный дар за выпавшее ей счастье, и Иврард тронул за локоть Клода и прошептал:
– Это любовь.
Когда Барнаби добрался до королевской ложи, то застал настоящий раут в самом разгаре. Визитеры хлынули из ложи в фойе, а из фойе – в маленькую гардеробную.
– Добрый вечер, мистер Раш, – сказала Хлоя с озорной улыбкой. – Я так рада, что вы смогли подняться сюда. – И когда они пожимали руки, шепнула: – Дорогой Барнаби! – и наделила долгим загадочным взглядом.
Любовь, упрек, извинения, горечь, мольба – любое или все разом, но все исчезло через мгновение, оставив ему ощущение, что разгадай он суть этого взгляда, он наконец понял бы саму Хлою. Представляя ему Иврарда, она добавила:
– Я надеялась, ты приведешь познакомиться свою мисс Норваль. А имя у нее есть, голубчик? Не можешь же ты и дальше его прятать.
– Никакого секрета тут нет, – отозвался Барнаби. – Морфрей.
Нахмурившись, Хлоя тряхнула головкой.
– Это уменьшительное? И от чего же?
– От Джилл Морфрей или, возможно, Джиллиан Морфрей.
– А, понимаю.
– Не родня, случайно, Квентину Морфрею? – спросил Иврард.
Оба посмотрели на него удивленно.
– Дочь.
– Дорогой, кто такой Квентин Морфрей?
– Довольно известная личность в Центральных графствах. Пастор-спортсмен. Раз или два я ездил к нему поохотится. Надо думать, это самая младшая дочь.
– Да.
– Ты хочешь сказать, что знаешь ее, Иврард?
– Можно сказать, мы встречались однажды. Сомневаюсь, что она это помнит. Она тогда плескалась в ванночке.
– Ах, Барнаби, какая жалость, что ты ее не привел, тогда Иврард мог бы посмотреть, какая она, когда не плещется. Пойдем посмотрим из ложи.
Когда они подошли к обитому бархатом бортику, Хлоя легонько сжала Иврарду локоть, и, верно истолковав ее жест, он предложил:
– Замечательно было бы, если бы вы оба согласились с нами поужинать. Не могли бы вы предложить это мисс Морфрей?
«Чертовски неловко было бы, – подумал Барнаби. – По сути, невозможно: пригласить девушку в театр, а потом отдать на потеху другим, заставляя их развлекать. Проклятие, билеты я получил от Хлои и ужин за счет Хейла, и я даже не заплатил за ее такси до театра. И что нам делать, когда они пойдут за кулисы болтать с Келли?»
– Вы очень любезны, но кажется, мы заказали столик…
Прозвучало довольно беспомощно, и Хлоя тут же ухватилась за оплошность:
– Но ты же всегда можешь отменить заказ, дорогой.
Он поймал и задержал ее взгляд.
– Знаю, – сказал он. – Я часто это делал. Часто.
Вся горесть встреч мертворожденных и все счастье встреч состоявшихся пронеслись у него в голове. Она как будто поняла, о чем он думает. Снова наградив его тем же странным взглядом, она отвернулась со словами:
– Как хочешь, мы вам помашем, и обязательно приведи на минутку мисс Морфрей поболтать с Иврардом.
Она как будто принимала как должное, что они тоже будут ужинать в «Савойе». Невозможно ей объяснить, почему их там не будет.
– Да, пожалуйста, скажите ей, что мне бы хотелось возобновить так нетрадиционно начавшееся знакомство, – добавил Иврард, когда они выходили из ложи.
– Непременно. Она немного… не застенчива, а скорее замкнута. Сомневаюсь, что ей вдруг захочется оказаться в обществе совершенно незнакомых людей. Но ужасно мило с вашей стороны нас пригласить, а со своей – мне бы очень хотелось…
– Вовсе нет. Целиком и полностью понимаю.
– В настоящее время она работает в «Проссерсе», там же, где и я. Вы всегда можете связаться с ней через редакцию.
– Ах да. Возможно, я так и сделаю. Спасибо.
«Так, значит, это и есть Барнаби, – подумал он. – Хлоя могла найти много, много хуже. Они поссорились, или он близок к той же догадке, что и я? Он значил для нее больше, чем я когда-либо… Но как мало это значит…»
Барнаби вернулся к Джилл.
4
Пьеса окончилась. Занавес поднялся и упал, поднялся и упал. Клодия вышла на сцену вместе с Джуди Пять Звезд, и мягкая, мерная волна аплодисментов внезапно всколыхнулась овацией, которую Джуди приняла как заслуженную и вполне ожидаемую дань. Последовавшие затем крики «Лэнсинг» из первого ряда партера не возымели желаемого успеха, не сумев ни развеять ее иллюзии, ни вернуть на сцену Клодию. Критики поспешили убраться, галерка и задние ряды еще методично хлопали, не желая верить, что развлечение на сегодня действительно закончилось, бельэтаж и ложи искали пальто и оглядывались, куда же завалились программки.
Потом занавес поднялся вдруг снова, совершенно застав врасплох Уилсона Келли.
По правде говоря, он даже стоял спиной к зрительному залу, держа у подбородка скрипку, поскольку кто-то из трупы (надо думать) попросил:
– Сыграйте нам еще ту чудную штучку, мистер Келли. Я был в гримерной, оттуда плохо слышно.
А потому, раз пьеса завершена и зрители предположительно выходят, мистер Келли поднял смычок…
Из первого ряда партера раздался внезапный сокрушительный хохот.
Глава XVI
1
Не успели оглянуться, а уже Рождество на носу – так, во всяком случае, тогда друг другу говорили.
Особой данью празднику стала новая детская постановка в театре «Бельведер» – по счастью, со всеми старыми ингредиентами. Вследствие будто бы давней договоренности, которую никак нельзя нарушить, Уилсону Келли пришлось снять свою успешную романтическую комедию «Золотая мелодия», которая еще собирала полные залы. Однако утрата для столицы обернулась удачей для провинции, ибо мистер Келли отправился в обширное турне по наиболее важным городкам с полной своей лондонской труппой. Весной он вернется в Лондон с новой комедией, которую пишет совместно с выдающимся знатоком светской жизни, чье имя пока держится в строжайшем секрете.
Так сообщил мистер Джон Поуп Феррьер Нашему Театральному Корреспонденту, на что Наш Театральный Корреспондент откликнулся довольно равнодушно: «Верно, старина, так верно. Что вы там говорили?» – и пересказал своим читателям. Некоторые возможно даже поверили.
Но не Клодия. Неверно было говорить о «полной» лондонской труппе Уилсона Келли. Талантливая молодая актриса, сыгравшая Зеллу, осталась в Лондоне. Она решила бросить сцену.
Выбор между женской любовью и женской карьерой, на который пошло столько тысяч метров кинопленки, не слишком долго ее терзал. Выбирая между своим искусством, с одной стороны, и штопаньем носков мужа, пока он читает ей вслух свою новую пьесу, – с другой, Клодия мешкала не более минуты, той минуты, в которую ее посетило вдохновение, нарисовавшее ей, как она будет ставить эту новую пьесу. Она прославится как Великая Постановщица, и известные драматурги со всего мира будут умолять, чтобы она взяла их пьесы, а она будет отвечать: «Извините, но я ставлю только пьесы моего мужа». Возможно, она сделает исключение для Бернарда Шоу, если он напишет что-нибудь столь же удачное, как «Святая Жанна», но для этого он, пожалуй, уже староват. «Постановка Клодии Лэнсинг» – и, конечно, газетные сплетники напомнят читателям, что на самом деле она миссис Кэрол Хиггс и ставит только пьесы своего мужа. Замечательно будет!
Если бы не Хлоя, она все еще училась бы в Академии и пила чай с Гербертом Поттером! (Она, возможно, даст Герберту малюсенькую роль в следующей пьесе Кэрола.) Дорогая Хлоя! Дорогой Кэрол!
В воскресенье Кэрол повез ее в высокий дом на Портмен-сквер, где жил с тетушками.
Тетушек было четыре. Тетя Гарри и Тетя Джо были близнецами. Тетя Джо родилась на пять минут раньше, и вот уже шестьдесят пять лет тетя Гарри это оспаривала. А поскольку в живых не осталось никого, кто был бы свидетелем или находился в пределах слышимости их появления на свет и поскольку та, что родилась первой, давно уже потеряла любой значок первенства, какой ей когда-то могли повязать, тетя Джо мало чем могла ответить на инсинуации сестры, помимо: «Перестань, Гарри, ты же знаешь, что это неправда». Первоначальной теорией Гарри было, что доктор нашел ее под тем кочаном капусты, к которому подошел первым, и положил ее в свой докторский саквояж, а несколько минут спустя нашел Джо под другим кочаном. Естественно, когда он пришел в дом и раскрыл саквояж, тетя Джо оказалась сверху и появилась первой, а потому все решили, что она старшенькая. Это казалось логичным объяснением возникновения подобных ошибок, и временами такие аргументы могли поколебать тетю Джо. Позднее, когда им стали известны реалии жизни, тетя Гарри изменила стиль атаки. С равным отсутствием логики она теперь утверждала, что кормилица встала среди ночи и поменяла ленточки, по которым различали близнецов.
– Ты же знаешь, что это неправда, Гарри, – слабым голосом отозвалась тетя Джо, а тетя Гарри возразила:
– Откуда мне знать? Всем известно, что кормилиц постоянно подкупают, чтобы они подменили ребенка. Из-за порядка наследования недвижимого имущества. Ха, да достаточно только на нас посмотреть, сразу видно, что я гораздо, гораздо старше.
– То есть толще? – парировала Джо. – И вообще пять минут не такая уж разница.
А Гарри мрачно ответила, что это не просто пять минут, а Пять Минут с большой буквы, которые решают Все.
Теперь обеим стукнуло семьдесят. Убеждение тети Гарри, что она старшая, нисколько не поколебалось, но бывали времена, когда истина представала ей в ином обличье: это ведь ее всегда принимали за старшую, признавали старшей, а Джо распускала нелепые истории про подменышей. Тетю Джо это потрясло: ей более чем когда-либо казалось, что ее ограбили, но она не знала, что у нее отобрали. По сути, старшинство мало что значило. Они вместе вели хозяйство: тетя Гарри, как более властная, контролировала и выгоняла прислугу, а Джо, как более методичная, контролировала и вела счета. Когда вдалеке начинала маячить угроза, они взывали к тете Эми.
Все любили тетю Эми, потому что она была в семье красавицей. Был один день, оставшийся в памяти всех сестер, ее двадцать первый день рождения, когда молодой человек на дипломатической службе по фамилии Сауербатт был на волосок от того, чтобы просить ее руки. На семейном празднике в тот вечер его посадили рядом с Эми, и члены семьи постарались занимать друг друга разговором, делая вид, будто не замечают будущую счастливую чету, и предоставив влюбленным шептаться о том, о чем шепчутся, оставшись наедине, влюбленные. Внезапно, как это иногда случается, в общем разговоре повисла случайная пауза, и в полнейшей тишине раздался ясный и чистый голос Эми.
– Скажите, мистер Сауербатт, – зазвенел голосок, – вы верите в непорочное зачатие?
Растеряв всю свою дипломатичность, мистер Сауербатт вспыхнул как маков цвет. Эми удивленно посмотрела на него, посмотрела на шокированные лица родных и побелела как полотно. Семейство поспешно заболтало и загудело, рьяно делая вид, что никакой паузы не было, что ужасные слова не были произнесены.
Сидевшая слева от мистера Сауербатта Гарри спросила, занимался ли он дипломатией в Бродстейрсе, и громко заявила, что по части дипломатии нет ничего лучше Бродстейрса. А мистер Стеннеринг справа от Эми, запинаясь, распространялся о престранном происшествии, о котором читал третьего дня, по сути, дескать, это просто из ряда вон… и как такое взять в толк… но сперва, наверное, надо объяснить, что он торгует оптовыми партиями одежды. Едва позволили приличия, леди поднялись, чтобы перейти в гостиную, причем Эми по знаку матери сразу отправилась к себе. Тем временем в столовой мистеру Сауербатту предоставили привилегии тяжелобольного, имеющего право сколько душе угодно наливаться старым портвейном и не отвечать на заковыристые вопросы.
Главе семьи (мы назовем его Дедушка Хиггс) так всего как следует и не объяснили. Такие темы, как религия, роды и секс, представлялись Дедушке Хиггсу равно шокирующими. А ужасающее и кощунственное упоминание всех разом да за обеденным столом юной девушкой, которой и понятия о них не положено иметь… то есть ни малейшего понятия, как такая мысль вообще могла зародиться у его дочери… она хоть понимает, что на самый неподобающий для молодой леди манер просила гостя разродиться… нет, такую мысль уже в зародыше следовало бы подавить! Спрашивать гостя, христианин ли он!
– Я не спрашивала, папа! – рыдала Эми. – Это никак не подразумевало…
– Не подразумевало что?
– Не… не подразумевает то, что, ты думаешь, оно подразумевало…
– А что, скажи на милость, ты думаешь, я думаю, оно подразумевало?
Так могло бы продолжаться до бесконечности, если бы его жена (мы будем звать ее Бабушка Хиггс) не отвела мужа в сторонку и не зашептала ему на ухо.
– Кто это сказал? – разобиженно заворчал Дедушка Хиггс.
– Эми говорит, что прочла про это в одной книге, в религиозной книге, которую мистер Мэнли подарил ей на день рождения. В конце концов, он ее крестил, и он же проводил над ней обряд конфирмации, он не выбрал бы дурную книгу… а она случайно в нее заглянула перед обедом и так была удивлена, что невольно задумалась, а знает ли это еще кто-нибудь…
– Об этом я и говорю, Эмили. Нам совершенно незачем вдаваться в подробности того, кто во что верит. Зачем оскорблять…
– Они не оскорбляют! – вскричала Эми. – Я никого не оскорбляю!
– Ты не оскорбляешь? – с ужасом переспросил Дедушка Хиггс. – Ты хочешь сказать, что моя собственная дочь…
– Вероучение папистов, – предостерегла украдкой Бабушка Хиггс.
– Я как раз о том и говорю, – бдительно подхватил Дедушка Хиггс. – Либо этот молодой человек римский католик, либо нет… Думаю, тут ты снизойдешь до согласия?
– Да, дорогой, – сказала Эмили.