Хлоя победно рассмеялась, и зазвонил телефон.
– Вам придется сейчас уйти, милый. Мне нужно одеться.
2
Как часто говорил ей Барнаби, она была самой чудесной, самой милой, самой верной, самой доброй, самой щедрой девушкой на свете. И всегда (потом) он осознавал, что ни одним из этих качеств она не обладает. Разве только чудесной красотой. И эта красоту нельзя было бы назвать легкой или умиротворяющей, душевной или даже такой, которая расцвечивает и приукрашивает красоту душевную. Ее красота была триумфальной: живой, провокационной и неудержимой, – эдакое молниеносное и необоримое наступление на мужское начало любого, кто носит брюки. Вдали от Хлои Барнаби частенько задумывался, была ли эта атака холодной и рассчитанной, а рядом с ней признавал свое поражение, ведь счастьем было просто смотреть на нее. Поэтому он смотрел на нее раз в неделю… а остальные дни о ней думал.
Барнаби было тридцать с небольшим, и на мир взирало честное, тупоносое, неприятное, но одновременно красивое лицо и дружелюбные серые глаза под вздернутыми на концах бровями. Когда его взгляд соскользнул с лица Хлои на счет, она спросила:
– У нас все в порядке, милый?
Хлоя любила ходить на ленч в дорогие рестораны, и Барнаби любил ее туда водить, но у них было соглашение, что счет никогда не должен превышать двадцать четыре шиллинга. Однажды, давным-давно, получилось двадцать четыре шиллинга, и она сказала:
– Давай эту черту не преступать, ладно?
Когда они не переступали, у них все было в порядке.
– Пожалуй, неплохо, – ответил он.
Отведя взгляд от зеркальца, она посмотрела на счет.
– О, милый!
– Лишняя пара коктейлей, – объяснил он.
– И верно, – с облегчением отозвалась она и вернулась к зеркальцу. – Но теперь и вправду хорошо, верно?
– Не знаю, как насчет хорошо, – сказал Барнаби. – Просто я благоразумен. И если ты думаешь, что я предпочел бы ленч за шиллинг одному в какой-нибудь жуткой чайной ленчу за тридцать шиллингов с тобой, то ты просто сумасшедшая.
– Милый! – Она наградила его чудесной, быстрой, нежной улыбкой, которой, как он знал, награждала сотню мужчин, но которая всегда доставалась даром ему одному. – Я очень-очень дорого тебе обхожусь?
– Ты стоишь каждого пенни, золотко.
– Но ведь не взаправду же, да? Мы ходим на ленч или еще куда раз в неделю, когда мы оба в Лондоне, что гораздо меньше, чем просто раз в неделю, и если получается чуть больше фунта каждый раз…
– Я думал, истинная леди никогда не забивает себе такими мыслями прелестную головку.
– С тобой я никогда не бываю истинной леди, милый. Разве ты еще не понял?
– Не настолько полно, как хотелось бы.
И снова эта улыбка – на сей раз с тенью смеха, – сокровенная и исполненная любви. Даже если такая доставалась всем прочим тоже, он был не в обиде.
– С тобой я всегда чувствую себя по-другому. Ты же знаешь.
– Господи помилуй, да. Я практически единственный приятный мужчина, кого ты встречала.
– Ну, ты единственный, кому я могу сказать все, что хочется.
– А что бы тебе хотелось?
Она коснулась его ладонью.
– Я собиралась сказать, что…
– …настоящая леди или нет…
– …что получается всего пятьдесят фунтов в год, и за эту сумму мы получаем уйму счастья, правда, милый?
– Получаем. И стоит оно даже втрое дороже.
Так и правильно, ведь к этому все сводилось: пятьдесят фунтов плюс-минус. А на остающиеся четыреста пятьдесят он вполне перебивался – и жил гораздо счастливее, чем на любые миллионы, но без Хлои.
Она начала искать перчатки. Обычно за ними приходилось возвращаться, или она доставала из сумочки другую пару со словами: «Не важно, милый. Всегда можно позвонить метрдотелю».
– Когда снова увидимся, голубчик?
– Когда захочешь, – ответил Барнаби. – Как насчет поездки за город? Целый день вдвоем?
– А как же пыльная контора?
– Беру с понедельника неделю отпуска, чтобы подстроиться под женатых.
– Восхитительно, дружок! Почему ты мне не сказал? Куда ты едешь?
– Ждал, пока ты спросишь. Следующий четверг подойдет?
– Не глупи, дурачок. Разве ты не уедешь отдыхать, как все приличные люди?
– Нет. А поедем вместе как неприличные? Поедем в Бретань. Я знаю одну деревушку.
Снова тот взгляд, та краткая интимная улыбка. Но иная. Раньше никто такой не удостаивался, разве только… Да и вообще, какая разница?
Вздохнув, Хлоя надела перчатки.
– Почему бы и нет. Почему мы не…
– Один Бог знает.
– Я недостаточно тебя люблю, мой милый.
– Так я и думал.
– Тебе бы не понравилось, если я любила бы тебя по-настоящему.
– Нет, понравилось бы.
Она довольно рассмеялась.
– Ах, золотко, я так рада, что ты это сказал. Я бы возненавидела тебя, если бы ты сейчас ударился в Теннисона.
– Попытайся ради разнообразия возненавидеть. Что угодно, лишь бы выделиться из остальных. И если уж на то пошло, мне не понравилось бы.
– Думаю, понравилось бы. Думаю, понравилось бы.
– Нет. Если бы ты сделала это для меня, то сделала бы и для всех остальных. А мне было бы противно.
Сверкнув на него взглядом, Хлоя занялась перчатками.
– Давай держаться Англии. Четверг? Если тебе не хочется за город, можем взять корзинку для пикника и поехать на матч в «Лордс». Джентльмены и крикет.
– Ладно, милый. И… Однажды мы поедем в Бретань!
– Поедем.
– Честно-пречестно.
– И я тебе обещаю. Возможно, мне тогда уже стукнет девяносто, но плавание через Ла-Манш я как-нибудь осилю.
– Будем сидеть на палубе в инвалидных креслах и попросим, чтобы их поставили рядом.
– Надеюсь, море будет спокойное. Оно обязательно должно быть спокойным – из-за инвалидных кресел.
– Теперь на инвалидные кресла ставят тормоза, чтобы не катились под уклон в Лиз-эт-Фолкстоун. Раньше на этом курорте уйма старых дам погибала.
– Я разузнаю, – пообещал Барнаби.
– Ах, милый, как же я тебя люблю! – воскликнула Хлоя, и ему показалось, что это внезапный крик из самого сердца, но означал он: «Ах, милый, как бы мне хотелось тебя любить!»
В такси он сказал:
– Сними перчатки, пока не приедем к «Антуану»…
– Милый… Ты дальше поедешь на такси?
– Думаю, так лучше, не то опоздаю. Куда поедем в четверг?
– Посмотрим по настроению, милый. Позвони мне во вторник и обсудим.
– Ладно.
Даже если бы он женился на Хлое, даже если бы Хлоя принадлежала ему безраздельно, ему пришлось бы сейчас ее оставить. Не мог же он сидеть и держать ее за руку полтора часа, пока ей будут делать укладку. Это странно выглядело бы.
– Прощай, моя дорогая, моя Хлоя.
– До свидания, милый. Спасибо за чудесный ленч. И обязательно позвони во вторник. В одиннадцать.
Краткий легкий поцелуй в губы, и она исчезла.
– «Проссерс»! – яростно бросил шоферу Барнаби. – В начале Ченсери-лейн.
3
Мисс Марр со свежей укладкой, выглядевшей (и это составляло лишь малую часть ее шарма) так, словно ее делали вчера, сидела на диване с герцогом Сент-Ивсом. Многие женщины находили такое небезопасным, но только не Хлоя. Она познакомилась с ним дней десять назад. Она была наслышана про герцогиню и ее верного Фредди Уинтера, она была наслышана про герцога и его эффектных красоток на все буквы алфавита. Когда с улыбкой завзятого сердцееда он спросил, нельзя ли зайти к ней, а потом повести ее куда-нибудь выпить, она пригласила его на чай. Дверь она открыла сама, по всей очевидности, в квартире они были одни. Он, наверное, решил, что все слишком уж просто. Хлоя, наверное, тоже так подумала. Ушел он в полном недоумении, смиренно благодаря за приглашение прийти как-нибудь на чай снова. На сей раз в доказательство чистоты своих намерений он принес с собой игру «Реверси». («Давайте любую, – сказал он в фешенебельном магазине «Хэмлис». – Было что-то под названием «Лудо», кажется. Впрочем, любая головоломка сойдет».) Теперь доска «Реверси» лежала между ними на диване. Шел уже пятый раунд, и, от того, что каждый выиграл по два раза, волнение восхитительно нарастало.
– Ну же, Томми, делайте ход! Я умираю от нетерпения.
Хлоя разошлась как ребенок. Если герцог не придумает гениальный ход (а он понятия не имел, что делать), два заполненных его черными фишками ряда вот-вот станут ее красными.
– Моя очередь? Сейчас моя очередь? – нетерпеливо спросила она.
– Проклятие! – мрачно отозвался герцог. – Похоже, вы выиграете.
– Вы сдаетесь? Вы признаете, что я лучше вас играю в «Реверси»? Если признаете, получите коктейль.
– Признаю, – ответил герцог. – И мне чертовски хочется выпить.
Хлоя победно смахнула фишки в коробку – на случай если он передумает – и занялась бутылками.
– Ваши цветы чудесно смотрятся, – произнесла она. – Так мило было с вашей стороны.
– Это не обязательно должны быть цветы, сами понимаете.
– Надо же, как мне повезло!
– У вас ведь бывают дни рождения, черт побери?
– У вас ведь бывают дни рождения, черт побери?
– Время от времени. Раз в году, если быть совсем честной.
– Когда?
– Пожалуй, скажу вам, когда он будет поближе. Даже запишу, чтобы ошибки не вышло.
– Сколько вам лет, Хлоя?
– Двадцать восемь.
– Мне сорок три.
– Что мне теперь на это сказать?
– Тринадцать лет назад…
– Не говорите. Я сама сумею. Вам, наверное, было тридцать, а мне пятнадцать.
– Да. Слишком юна. Вы были бы слишком юны. Генриетте было двадцать два.
– Звучит почти как предложение руки и сердца. Если бы «Все Было Иначе»…
– А если было бы?
Хлоя посмотрела на него задумчиво: в одной руке шейкер, в другой – бокал. Под ее бесстрастным оценивающим взглядом ему вдруг стало не по себе.
– Внешность у меня не ахти, – признал он с нервным смешком. Но впервые действительно так подумал.
– Сойдет, – рассеянно отозвалась она. А потом как будто приняла решение: – Ну, все равно пришлось бы сначала обручиться.
Она налила ему коктейль.
– Знаете, вы решительно не похожи ни на одну из женщин, каких я когда-либо встречал.
Любая другая спросила бы «Скольким вы это говорили?» – но не Хлоя: она ясно давала понять, что никаких других женщин не существует, и теперь улыбнулась такому признанию своей уникальности.
– Теперь выпейте как пай-мальчик, а потом вам пора идти. – Она подала ему коктейль. – Потому что мне нужно принять ванну.
– Тысячу фунтов бы отдал, чтобы на вас посмотреть, – вырвалось у него.
– Не сомневаюсь.
– Простите. Мне не следовало этого говорить. Только не вам.
– Можете говорить что угодно, Томми, но только один раз. Я дам вам знать, когда начнете повторяться.
– Знаете, у меня было совершенно превратное о вас представление.
– Не у вас одного. Такое приводит к немалому разочарованию.
Герцог кивнул – чуточку уныло.
– Можно как-нибудь привезти к вам Генриетту? – спросил он – и как будто сам удивился, услышав такое.
– Разумеется.
– Проклятие! – Он рассмеялся. – Вот такого предложения я ни одной женщине раньше не делал. Но опять же…
– Я не такая, как все, – улыбнулась Хлоя.
– Вот уж точно.
Допив, он встал.
– Понравилось?
– Как это называется?
– «Услада Хлои».
– Знай я, пил бы медленнее.
– А вот это действительно приятный комплимент, Томми.
– Извините за прошлый раз.
– А вот это не приятно. Это глупо. Конечно же, вы рискнули. А почему бы и нет? И я рада, что вы это сделали. Теперь мы знаем, на каком мы свете.
– Пожалуй, да, – согласился герцог, старательно делая хорошую мину при дурной игре. – Это правда был своего рода комплимент.
Хлоя со смехом покачала головой:
– Этот комплимент слишком легко приходит на ум. Вас еще ждут сюрпризы. – Она протянула руку. – До свидания.
Взяв ее руку, он спросил:
– Как вы думаете, может быть, сходите однажды со мной куда-нибудь?
– Ну, теперь-то, как по-вашему?
До него дошло, что она имеет в виду: «Теперь, когда мы знаем, на каком мы свете».
– Спасибо. Я позвоню. Чему вы улыбаетесь?
– Не скажу.
– Э… ладно. До свидания, прекрасная Хлоя.
Он склонился поцеловать ей руку.
– До свидания, мой дорогой. Вы довольно милы.
4
Вполне возможно, улыбнуться Хлою заставила мысль об Эллен.
Эллен называла друзей мисс Марр по фамилиям: мистер Лэнсинг, лорд Шеппи, миссис Клейверинг и так далее. Она особенно гордилась тем, что не опускается до «сэров» и «мадам» низших классов. Кое-кто из этих друзей считал Эллен старой театральной костюмершей, которую мисс Марр нашла без гроша за душой и взяла к себе из жалости. Другие, не столь уверенные, что мисс Марр делает что-то из жалости, считали Эллен ее старой няней. У Хлои никто не спрашивал. Отчасти потому, что, когда ее узнавали достаточно близко, чтобы задать такой вопрос, уже понимали, ответ будет скорее уместным, нежели правдивым; отчасти потому, что, когда ее узнавали настолько хорошо, Эллен уже не имела отдельного бытия от Хлои, а Хлоя (как иногда казалось) не существовала отдельно от нее.
– Знаешь, дорогая, – сказал однажды сэр Иврард Хейл, – когда ты выйдешь замуж, Эллен поедет с тобой в свадебное путешествие, и ты устроишь ее на кушетке в уголке своей комнаты. А после, если возникнут какие-либо трудности – а говорят, свадебное путешествие непростой период, – к ней можно будет с полной уверенностью воззвать: «Этого мы никогда не делаем, верно, Эллен?»
– А у тебя их много возникало, Иврард?
Сэр Иврард, трижды женатый и все еще состоящий в браке, улыбнулся:
– Я хотел добавить, и ты не собьешь меня с мысли. Как раз такая препона, то есть сама мысль, что придется заниматься любовью разом с тобой и с Эллен, помешала тебе пока получить предложение руки и сердца. Избавься от Эллен, и может статься, какой-нибудь дипломированный бухгалтер попросит твоей руки.
– Ах ты боже мой! – ликующе отозвалась Хлоя. – Настоящий дипломированный бухгалтер! Они чертовски ловко управляются с цифрами. Фигурально выражаясь, – пояснила она. – А у меня такая фигура!
И потому, когда Эллен приходилось говорить по телефону с герцогом Сент-Ивсом, она наотрез отказывалась произносить слова «ваша светлость», но не обращаться же к нему просто «герцог». И что оставалось? «Да, герцог Сент-Ивс, я ей передам, у нас есть ваш номер». Очень неловкая для нее ситуация. Но помогая мисс Марр надеть тем вечером черное платье, она знала лишь, что герцог снова приходил к чаю и орхидеи, которые только что доставили, прислал кто-то по имени Томми.
– Или все-таки лучше синее? – спросила Хлоя, стоя с зеркальцем в руке и спиной к псише[59].
– Сомневаюсь, что мистер Уолш заметит, – устало ответила Эллен. Синее уже дважды сегодня надевали.
– Мы ведь не одни в «Беркли» будем, знаешь ли. Там всегда оказывается пара-тройка знакомых. И в «Четырех сотнях».
– Вы надевали синее в «Четыре сотни» на прошлой неделе, – ухватилась за так удачно подвернувшуюся подсказку Эллен.
Зазвонил телефон.
– Это, наверное, мистер Уолш.
– И, как ты говоришь, он ничего не замечает. Попроси его подняться. – Она прикладывала орхидею к груди под разными углами – и в каждом варианте себе нравилась. – Ты была совершенно права, Эллен. Синее было бы ужасно.
Все до единого друзья мисс Марр не уставали удивляться, как она может обедать или развлекаться с кем-то еще, а уж Перси Уолш для всех, кроме него самого, неизменно служил предметом самых недоуменных домыслов. Ему было под сорок, и он был привлекателен, что называется (в мирное время), на военный манер: высокий и тяжело сложенный, со склонностью к настоящей полноте; в речи размеренный и медлительный, а еще непоколебимо уверенный в том, что к его словам стоит прислушиваться, любые его истории и анекдоты стоит пересказывать снова и снова. Поэтому в разговоре он никогда не играл словами, не старался вывернуть фразу поинтереснее, полагая, будто достаточно уже того факта, что он их произносит. Его медлительная самоуверенная манера придала бы равного весу прискорбному известию, что он сегодня по ошибке застрелил канцлера казначейства, и добрым вестям, что, когда он стрелял, на нем были сапоги для охоты от «Дигби и Лоусон».
– Добрый вечер, голубчик, – окликнула через дверь Хлоя.
– И тебе, старушка.
– Еще минутку. Угощайся.
– Спасибо.
Угостившись, он развалился на диване.
– Я тут встретил одного парня, который знал типа, чей папаша делал картофельные чипсы, и когда я говорю «делал», то имею в виду, что он как раз их и делал.
– Я слушаю, милый. (Нет, Эллен, чуточку выше.)
– Чертовски странно день и ночь напролет делать картофельные чипсы. Даже не знаю, что ты на это скажешь.
– Чертовски странно, милый. (Ключ в сумочке, Эллен?) Но ведь кто-то должен их делать.
– Суть в том, что у того типа это был не просто дополнительный заработок, он всерьез занимался картофельными чипсами. Если бы его спросили, кто он и что он, ему пришлось бы ответить, что он «тип с чипсами». А вот это, скажу я тебе, чертовски маловероятно.
– Если бы ты увидел такое в кино, ты ни за что не поверил бы.
– Это еще слабо сказано.
– Ни слова больше. Я сейчас предстану перед твоими глазами.
Она победно появилась в дверях – очень высокая на высоких каблуках – и каждым дюймом по-детски кричала: «Только посмотри на меня!»
Перси посмотрел и начал медленно подниматься на ноги.
– Ну?
– Не торопи меня, есть одно слово, я его как раз пытаюсь вспомнить, то есть будь я одним из поэтов, о которых все кругом твердят, я как раз его бы употребил.
– Просто не могу дождаться. Наверное, не стоит подсказывать.
– Ослепительно. Вот оно – ослепительно!
– Милый, не надо быть поэтом, чтобы придумать такое длинное слово.
– Просто я случайно его увидел и сказал себе: «Вот как иногда выглядит старушка». Ну, давай поцелуемся.
Обняв Хлою за талию, он ее поцеловал.